5. (1/2)

Просыпаться вдвоем привычно и правильно. Вернее, первым поднимается как правило Сонхва, и этим утром он чувствует себя слишком хорошо. Наконец за последние три недели начало дня под одним одеялом с тем, с кем и должно быть. Так тепло. Не только физически, но и морально.

Сонно зевнув, Пак осторожно, без лишний движений потягивается и переводит взгляд на своего мальчика. Ёсан — восьмое чудо света, а спящий Ёсан и вовсе то, что может разбить сердце. Сонхва всматривается в лицо Кана и чуть ли не задыхается от нежности и любви. Когда они познакомились, Пак насмерть влюбился в каштановые волосы и тонкие черты лица. Нет, вернее, влюбился он с первого взгляда во всего Ёсана. Но сейчас по подушке были раскиданы белые, местами уходящие в сиреневый, пряди, что так контрастируют с чёрным постельным бельем и карамельной кожей. Сонхва обожает каждый цвет волос Кана, но этот превращает его в бриллиант, сияющий разными переливами даже в самом тёмном месте вселенной.

А острые скулы, нос и подбородок? Его лицо — произведение искусства, созданное ювелирами или скульпторами древности, не меньше. Для Пака это личико идеально и не имеет изъянов. Разве что он изредка позволяет себе добавлять внешности Ёсана особенные черты в виде искусанных до крови губ, следов от зубов и засосов на шее, синяков от пальцев на бёдрах и ягодицах. И очень редко на шее. По праздникам и выходным. Но чаще всего утром Кан ругается на следы, так что Сонхва действительно старается не оставлять их на видном месте. Правда, этой ночью слишком накипело, и Пак со слабой улыбкой рассматривает местами довольно тёмную шею, кровоподтёки и синяки на ней. И истерзанные губы.

Можно ли удержаться от желания притронуться к прекрасному? Сонхва вот не может. Он кончиками пальцев касается скулы Ёсана и мягко ведёт выше, почти укладывая ладонь на щеку. Кан вздрагивает и фыркает, чем вызывает еще большую улыбку у Пака. Он сонно разлепляет один глаз и вопросительно смотрит на Сонхва.

— Какого чёрта? — Ёсан хмурится ровно до тех пор, пока его не целуют в переносицу и не зарываются слишком ласково пальцами в волосы.

— Ты так красив.

— А еще мы легли несколько часов назад, — кто бы знал, как Кану на самом деле нравятся все эти прикосновения и как приятно просыпаться в родных объятиях, пусть он и выглядит с утра слишком ворчливым.

Немного поёрзав, Ёсан льнёт ближе, крепче прижимаясь, и обнимает поперёк груди. Он закидывает ногу на Пака и тычется носом тому в шею, удобнее укладываясь. Кан скучал. Кан так сильно скучал по их спокойному размеренному утру. Но сейчас ощущение, будто что-то не то. Словно Ёсан упускает какую-то важную вещь или деталь. Пока что непонятно какую.

— Я что-то забыл? — тихо спрашивает Кан, пока медленно втягивает носом запах шеи Сонхва. Такой вкусный, что он прижимается еще крепче и с удовлетворением ощущает, как на закинутое бедро укладывается чужая рука.

— Что? Откуда я знаю? — снова прикрывает глаза Пак, проводя ладонью выше и укладывая её на ягодицу. — О чём ты вообще?

— О чём я? — Ёсан вздыхает и начинает перебирать в памяти всё, что должно было там держаться, пытаясь понять, с чем связано лёгкое чувство волнения и тревоги.

— Я не понимаю тебя, — Сонхва сжимает ладонь и поднимается еще выше, оглаживая всё, что только можно. Останавливается он только когда под пальцами кожа на спине начинает ощущаться странным рельефом. Пак хмурится, а после его осеняет. — Боже, малыш!

— Что?

— Ты же татуировку набил, а я всё еще не видел, — осторожно отстранив Кана, Сонхва довольно резко поднимается и стягивает одеяло. Он укладывает Ёсана на живот, пока тот сонный и ничему не сопротивляется, и усаживается на бёдра.

Вообще, когда Пак увидел истории, где его мальчику бьют татуировку, он только забеспокоился о том, насколько это безопасно и безболезненно. Сонхва слышал, что это больно, а когда пошёл смотреть в интернет, как это делается, то еще сильнее распереживался, потому что вгонять иглу в кожу на протяжении нескольких часов кажется кошмаром. А здесь еще и такой большой рисунок.

Вообще, безопасность Кана — это единственное, что действительно волновало в его новой татуировке. Нет, интересно, конечно, почему Ёсан решил так резко что-то набить и что именно он вообще набил. Но Сонхва про себя подумал, что узнает об этом лично. И то, что он видит перед собой так тонко и удивительно: дракон с длиннющим хвостом, что тянется через весь позвоночник, словно уже совершил взмах крыльями и стремительно взлетает вверх, к полумесяцу у основания шеи. Он большой и в то же время элегантный и живой.

— А он долетит до луны? — Пак со всей нежностью касается кончиками пальцев крыльев и наклоняется ближе, чтобы рассмотреть все мелкие детали.

— Не знаю, — выдыхает Кан и расслабляется. Он немного переживал о том, какая будет у Сонхва реакция, ведь её невозможно предугадать. Нет, Пак ничего никогда не запрещает и не осуждает, но его импульсивность не позволяет расслабляться. И действительно, этот вопрос он вообще не ожидал.

— Это потрясающе красиво, — восхищённо шепчет Сонхва и приподнимается обратно, снова глядя на крылатое чудо издалека. — Тебе безумно идёт. Но ты никогда не упоминал, что хочешь татуировку. Почему ты его набил?

— Я, — сначала Ёсан хочет искренне рассказать о том, насколько сильно ему плохо в расставании и как он переживает, что банально решил отвлечься на более ощутимую боль, но останавливается. В памяти всплывают самоуверенные слова Пака о том, что тот всё равно его любит и вернётся, так что Кан решает не тешить лишний раз чужое самолюбие. — Решил, что мне нужны обновления в жизни. Так что я сделал этот символ.

— Символ?

— Символ того, что если я захочу, то пройду через боль, но получу нужное. И что мои намерения серьезны, а решения могут воплотиться в жизни и оставить после себя след.

Сонхва никак не отвечает, только ложится обратно рядом и снова обнимает. Это звучит слишком решительно, и довольно сильно напрягает. Теперь встревожен не только Ёсан, но и Пак. Странное беспокойство передаётся Сонхва, и он обвивает руками родную талию. Вот только волнует его другое: отвратительное чувство того, что эти ночь и утро — короткий глоток свежего воздуха, а дальше снова будет жуткое кислородное голодание и встретятся лицом к лицу они еще раз не скоро.

Ощущая это впервые, Пак буквально вцепляется в любимую талию. Он не желает отпускать, хоть от него прямо сейчас никуда и не уходят. Почему они не могут просто во всём разобраться и вернуться к привычной жизни? Почему любимый человек начинает казаться настолько неосязаемым и неуловимым? Словно лучик осеннего солнца. Раз, и исчез, оставляя наедине с холодом и ледяным ветром.

— Малыш, может отложим всё на свете и хотя бы сегодня проведём день вместе? Я так соскучился, — Сонхва притягивает к себе упирающегося Кана и старается заключить в объятиях как можно крепче. — А завтра ты продолжишь злиться на меня и игнорировать.

— Эй, не говори так, словно я это делаю просто потому что мне хочется, — хмурится Ёсан и задумывается. Вообще-то, даже несмотря на такую формулировку, предложение заманчивое и на день можно было бы заключить перемирие. Но, кажется, сегодня что-то запланировано. Кан упирается ладонями в чужие плечи и не даёт поймать себя полностью, иначе точно не выбраться.

Что же на сегодня запланировано? Ёсан напрягает память и старается восстановить, какой сегодня день. Четверг? Нет, суббота. Точно. Ровно неделя до следующего заезда и довольно важный день для карьеры Кана.

— Сегодня точно никак. У меня есть дела. А сколько времени?

— Какие дела?

— А всё-то тебе знать надо, — усмехается Ёсан и упирается сильнее, с трудом убирая от себя чужие руки. — Отпускай давай.

— Тебя? Даже не надейся, — но вопреки своим словам Пак убирает руки.

— Что? — дотянувшись до телефона, который одиноко лежал сбоку от кровати, Кан замирает и переводит взгляд на Сонхва. Случается сильный диссонанс между словами и действиями. — Ты ведь не о данном моменте? И снова ты не спрашиваешь моего мнения и считаешь меня своей собственностью? А вдруг я хочу этого?

— Я никогда не считал тебя…

— О боже, — Ёсан дёргается и перебивает Пака, вскакивая с кровати. — Я ужасно опаздываю.

Сонхва остаётся только огорчённо выдохнуть и упасть обратно на подушку. Он наблюдает, как его мальчик довольно спешно натягивает свои белые джинсы и сбегает в ванную, оставляя в одиночестве. Становится тоскливо, что они ни понять с Каном друг друга не могут, ни отбросить все эти конфликты. Ладно. Грустно, но не смертельно. Этот период пройдёт, и точно всё будет как и раньше. Почему просто нельзя жить без всего этого? Без лишних нервов? Ведь нет даже и шанса, что они расстались навсегда. Или есть?

— Грёбаный Пак, мать твою, Сонхва, — возмущенно-громко произносит Ёсан спустя минут пять своих водных процедур и возвращается в спальню, злой, словно сам чёрт. — Какого вся моя шея красно-фиолетовая?!

— Прости, — усмехается Пак и обнимает подушку, с теплом и нежностью глядя на своего шипящего котёнка. — Мне жаль.