родится неожиданный союз во льдах (1/2)

Магическим амулет оказывается не только потому, что связан корнями с далекими предками и знаменует конец света, но и потому, что, увидев его, Джейсон меняет свое решение почти моментально. Правда, догадываться об этом Салиму приходится самому, по едва заметному короткому кивку, потому что весь оставшийся вечер его игнорируют с завидным упорством, разве что вручают через какое-то время миску с жареным мясом. И в принципе, ради такого ужина, Салим, голодный как медведь, гнетущее молчание решает потерпеть.

Спать Джейсон снова забирается к нему, как той зимой после встречи со зверем — злость злостью, а так действительно теплее — но в этот раз отворачивается к стене сразу же, каждым своим жестом выказывая неудовольствие. Салим понимает: его удерживает рядом только амулет, на который Джейсон весь вечер бросал заинтересованно-задумчивые взгляды, когда считал, что его не видят. И тем не менее лучше так, чем если бы он отказался как поначалу, а вероятность этого была велика, зная его упрямство. Каким бы обманчивым не было тепло в хижине, за стенами все еще свирепствует Ледяной волк, а очень скоро Тьма, не привычная ночная, но жестокая, мертвенная, опустится на мир, если Джейсон не станет помогать. Салим решает — пусть будь, что будет.

Сейчас главное спасти их мир.

Когда Салим открывает глаза следующим утром, под боком дремлет уже не Джейсон, но Ледяной волк, пробравшийся в хижину ночью в тот момент, когда огонь в костре задремал вместе с людьми. От его дыхания не спасает даже шкура — приходится выпрямиться резко, стряхивая с плеч сонливость, потянуться, осмотреться.

Джейсон уже возится в дальнем углу жилища, бережно укладывая в сумку какие-то травы; колчан, стоящий подле его ног уже вновь полон стрел, а тяжелая шкура сложена, будто дремлет, тут же, готовая защищать хозяина от морозных укусов. Значит, не передумал. Значит, у мира еще есть шанс, если они справятся, если раздобудут все, что нужно, если получится попутно уговорить все племена принять бой. Только бы это не оказалось сложнее, чем уговорить самого Джейсона.

Волк Северной звезды знает, что делать. Положись на него, Салим. У нас нет выбора. Положись на него.

И выбора у Салима действительно нет.

Они завтракают остатками холодного мяса — не так приятно, как горячие, сочащиеся жиром куски, но разводить огонь только ради завтрака не имеет смысла. Все равно совсем скоро им отправляться в дорогу, оставив тепло хижины позади, и только Четверым известно, насколько длинным и тяжелым будет этот путь.

И даже им неизвестно, что в конце этого пути Салима ждет.

Он думает об этом, пока накидывает на плечи шкуру, заворачиваясь в нее в попытке согреться. Южная кровь по-прежнему стынет здесь, среди северных деревьев, и не помогает ничего: ни еда, ни одежда, ни даже тепло чужого тела — Салиму кажется, он замерзает изнутри, покрывается льдом там, под рубахой, а может, это липкий страх опутывает его, растекаясь по телу и мешая сделать вдох.

— Нам надо будет поохотиться по пути, — подает вдруг голос Джейсон, и Салим едва не вздрагивает, однако усмехается в ответ:

— Ты знаешь, мы, южане, не слишком в этом хороши. К тому же я не стал бы тратить время на охоту: мы способны дойти до северного лагеря и так, если не случится ничего.

— Дойти дойдем. Но как ты собираешься прийти к ним без даров? У нас не принято так, тебя могут и не принять.

— Даже если в моих руках спасение мира?

— Им плевать, что у тебя в руках, если это не мясо или не что-то, чем это мясо можно добыть. Поверь для них, — Джейсон запинается всего на долю секунды, — нет ничего важнее еды. Особенно сейчас. Весна выдалась морозная, хах?

Салим сдается:

— Да. И нам стоит торопиться.

Джейсону, каким бы привыкшим к морозному лесу он не был, явно не хочется прощаться со своей хижиной надолго. Это сквозит в его движениях, отдает растерянностью во взгляде — он выглядит таким уязвимым здесь и сейчас. Неужели и сам не знает, когда вернется сюда и вернется ли вообще? Салиму даже становится жаль его на секунду: мальчишка и правда не просил об этом, не заслужил такой груз ответственности на плечи, не выбирал быть частью Пророчества. Но он есть часть Пророчества. И слишком многое теперь зависит от него.

Салим молчит уважительно, чтобы дать Джейсону пару ценных минут наедине с собой и своим жилищем: как бы сильно они ни торопились, прощание — важный момент перед любой дорогой, будь то прощание с племенем, с домом или с родной землей. Никогда не знаешь, увидишь ли их снова. И Джейсон, судя по всему, думает о том же.

— Готов? — их взгляды встречаются через пару минут, и глаза в глубине узоров снова горят решимостью.

— Готов.

— Тогда возьми вот это.

Джейсон протягивает ему копье — тонкое и аккуратное, оно тяжелее, чем кажется, чуть дрожит, будто бы предвкушая свежую кровь. Таким Салим не пользовался никогда. Как и любым другим, потому что южане прибегают к охоте скорее в случаях крайней необходимости, больше обходясь растительной пищей. А для обороны всегда было достаточно топора.

— Так будет проще. Быстрее. Я покажу. А теперь идем.

Салим не противится.

Поправляет шкуру, закрепляет за спиной топор — не оставлять же его тут — перехватывает поудобнее копье, в последний раз пробегается взглядом по пучкам трав, спасших ему жизнь две зимы тому назад, и делает шаг наружу, в ослепительно-белую неизвестность.

***</p>

К полудню черные корни на белом снегу превращаются перед глазами в бесконечный узор. Салиму кажется, что он уже вечность бредет через лес, потерявшись во времени, будто бы сотни лун сменили друг друга, забыв про раскинувшийся внизу мир. Тишина окутывает их таким плотным покрывалом, что поначалу Салим думает, что голос Джейсона ему лишь слышится.

— Что?

— Я доведу тебя только до северного лагеря и пойду назад.

Салим останавливается так резко, что древко копья, взрыв снег, втыкается в мерзлую землю — мир вокруг снова обретает оттенки, полнится звуками, отмерзают мысли в голове и сразу начинают роиться внутри рассерженным ульем. Так они не договаривались. Почему тогда Джейсон казался таким потерянным там, в хижине? Что Салиму делать дальше, куда идти?

Положись на него, Салим. У нас нет выбора. Положись на него.

Ну уж нет. Они так не договаривались.

— Тогда амулет останется у меня. А ты вернешься в свою хижину, один, и будешь жить без людей словно брошенный Пятый, оставленный и забытый, — колкие реплики срываются с замерзших губ непроизвольно, больнее, острее, чем хотелось: Салим видит снова — по окаменевшей спине, по тому, как белеют пальцы, сжимающие лук — Джейсона это задело, но когда он отвечает, голос звенит лишь ледяной надменностью.

— Чтобы говорить о Пятом, надо быть уверенным хотя бы в первых Четырех, разве нет?

Сочувствие, всколыхнувшееся было в груди, меркнет так же быстро, как возникло. Салим досадливо поджимает губы, сверлит взглядом чужую спину, решает переварить мысли, чтобы не выдать что-нибудь еще более кусаче-обидное, а то так и до ссоры недалеко. Наверное, это холод и снег так на него влияют. Видят Четверо, Салим никогда не был из тех, кто нарывается на спор нарочно.

— Ты волен делать, что хочешь, Джейсон. Расскажешь мне, как быть дальше, и можешь разворачиваться домой хоть сейчас. Если Четверо будут милостивы, может, у нас будет шанс спастись и без твоей помощи.

На этот раз ответом ему служит молчание.

Чтобы не зацикливаться на недавней перепалке, Салим смотрит по сторонам. Не то чтобы посмотреть было на что: все те же деревья, застывшие в безмолвном ожидании весны, редкие цепочки следов — кажется, волчьих — и снег-снег-снег кругом, почти нетронутый, расчерченный только темнеющими тут и там ветками, сброшенными ветром вниз, и блеклыми тенями, которые становятся тем короче и короче, чем выше встает солнце. Оно хотя бы все еще встает, и лучи его разжигают в груди робкую пока надежду.

Джейсон тормозит внезапно так, что Салим врезался бы в него, не иди он парой шагов позади. Начинать разговор первому не хочется никому, но стоять так вечность и насмерть замерзнуть тоже не кажется приятной перспективой, и Салим, уступив, нарушает молчание первым.

— Ну что, охотиться будем здесь?

Плечи Джейсона, кажется, расслабляются немного, но отвечать он не спешит: осматривается, то ли нарочито неторопливо, то ли правда ищет что-то, едва ли не носом поводит, как напавший на след хищник. Не случайно его Покровитель волк, ох не случайно.

— Джейсон, — настойчиво зовет Салим. — Видишь что-нибудь? Слышишь?

— Слышал бы лучше, если бы ты заткнулся.

На этот раз грубость Салима не задевает — он уже научился различать, когда Джейсон действительно имеет в виду то, что говорит. Сейчас же он просто огрызается, хочет оставить последнее слово за собой, хочет, чтобы его голос, не Салима, призрачными отголосками дрожал среди замерзших сосен еще несколько минут. Ради благой цели Салим снова решает уступить.

— Значит так, — Джейсон поворачивается как раз в тот момент, когда Салим начинает чувствовать дыхание Ледяного волка под шкурой-накидкой, — копьем пользоваться умеешь?

— Я говорил, я не охотник. — Салиму, может, полагается, по мнению Джейсона, чувствовать стыд, но он действительно не охотился ни разу и желанием охотиться не горел. Его стихией всегда были грядки: тыквы, баклажаны, овес — в убийстве животных никогда не было острой нужды. Поэтому копье в его ладони лежит неуверенно; Салим держит его крепко, но даже не представляет, каким образом управляться с ним, как замахнуться, как нанести удар, ведь привычный топор в руке ощущается совсем по-другому. Салим даже не уверен, будет ли достаточно тонкого наконечника, чтобы лишить кого-то жизни. Очередным надменным смешком Джейсон соблазняет его проверить.

— Ладно, сейчас покажу. Дай сюда.

Стоит пальцам Джейсона сомкнуться вокруг древка, копье оживает будто, наливается силой, но — замирает, ожидая броска, как притаившаяся на равнине змея. Салим даже не успевает ничего понять: копье со свистом рассекает воздух, вгрызается в толстый ствол ближайшего дерева, дрожит, будто бы радуясь подаренной свободе.

— Понял? — фыркает Джейсон.

Салим даже заметить не успел ничего, но:

— Понял. Надо попробовать самому.

Брести за копьем по нетронутому снегу приходится ему, ведь Джейсон разбирается со своим луком, поправляя оперение стрел. Демонстративно, это Салим понимает, но выбора у него особо нет даже в таких мелочах, раз тот решил повыделываться. На удивление, наконечник вошел в кору почти полностью — видимо, сил в мышцах Джейсона скрыто куда больше, чем кажется на первый взгляд. Пусть он и выглядит как мальчишка, едва прошедший инициацию, сил, чтобы убить, ему хватит. Решимости тоже.

И Салим пока не знает, пугает его это или обнадеживает.

Он снова взвешивает копьё в руке, пытаясь вспомнить, как это делал Джейсон — совсем уж опозориться перед ним не хочется, слишком уж колется каждый раз его надменный взгляд. Попросить показать ещё раз не вариант — засмеет — а путь до лагеря долгий, наслушаешься потом подколов. Язык у Джейсона острый, Салим уже в этом убедился.

— Разойдёмся? — Джейсон, будто прочитав его мысли, поднимает голову от стрел, которые и так уже выглядят идеально.

— Да, — кивает Салим будто бы со знанием дела. Будто бы он действительно, как охотник, думает, что разделиться будет хорошей идеей.

— Тогда иди в сторону Орлиного пика. Когда солнце будет над головой, возвращайся, я буду ждать тебя тут. Если меня не будет, значит, добыча крупная — тогда иди по моим следам, поможешь мне.

— А если я поймаю кого-нибудь?

Оказывается, уколоть Джейсон может без слов, одной только ухмылкой в ответ на слова.

Нарочно или нет, Джейсон отправил его в ту сторону, где снег не тронут ни единым следом. Поиздеваться, значит, захотел? Решимость доказать наглому мальчишке, что он тоже на что-то способен, стереть с его лица самодовольную усмешку, пусть даже испачкав ради этого руки в крови, растет внутри всё сильнее. Только бы на медведя не нарваться.

Возможно ли нарваться на него еще раз, всего две зимы спустя? Что будет с ним теперь, если все повторится снова: успеет ли Джейсон сюда добраться, услышит ли вообще крики? Да, у Салима есть копье сейчас и топор, но в прошлый раз он даже подумать об оружии не успел, к тому же вряд ли медведя, настоящего, свирепого, почему-то проснувшегося раньше времени медведя, возьмет даже острый наконечник, с какой силой ты его ни брось.

А если Джейсон успеет. Возьмется ли он выхаживать Салима как тогда, тратя драгоценные запасы, не имея возможности их пополнить; станет ли заморачиваться или бросит его здесь умирать, забрав амулет, при виде которого у него так горят восторгом глаза?

Быть может, Джейсону удастся даже пережить нашествие Теней — он хитер, он знает, что грядет, и с амулетом наверняка найдет способ укрыться и защититься. А может, он вообще решит примкнуть к безумцу, соблазнившись властью и вечным Мраком: таким как Джейсон там самое место.

И не скажешь ведь, что у него на уме, пока оно не случится, это-то и пугает сильнее всего.

И привлекает странным образом — не меньше.

Из размышлений Салима когтями вырывает шум позади: кажется, ломаются ветки, кто-то хрипит, не по-человечески, страшно, сразу душит воспоминаниями о той зиме. И тем не менее Салим подрывается с места моментально, но не в обратную сторону, нет, вперед, туда, откуда раздаются звуки, в гущу событий. К Джейсону. Что бы там ни происходило, вместе шансов справиться больше, а мысль о том, что, умри они тут вдвоем, мир погрузится во тьму, Салим игнорирует почему-то. Спасение мира подождет пару минут — пока в приоритете спасение Джейсона.

Салим бежит: снег забивается в сапоги; корни, до этого притворявшиеся мирно спящими, будто бы нарочно цепляют ноги, скрадывая драгоценные секунды. Шум впереди нарастает, перемещается куда-то вправо, приближается к поляне с той же скоростью, что и Салим, и забег превращается в гонку-игру, кто быстрее доберется до Джейсона.

Выскакивает из чащи Салим одновременно с рассвирипевшим кабаном — неестественно огромным для голодной зимы и таким черным, что, если бы не валящий от его шкуры пар, можно было бы принять его за тень. На каком-то инстинктивном уровне Салим понимает: Джейсон не то что тетиву натянуть, он даже лук вскинуть не успеет, да и не возьмет такую громадину единственная стрела. Копье в ладони словно тяжелеет, наливаясь силой, и да, стихией Салима, может, всегда были грядки, может, он не охотился ни разу в жизни, но что-то первобытное в нем расправляет плечи и делает замах.

Копье вырывается из руки одновременно с предупреждающим «Джейсон!», с размаху врезается в тушу, сбивая кабана с траектории; тот пробегает по инерции еще пару шагов, потом заваливается на бок неловко, словно мощные ноги забыли, как им должно работать, взрывая телом снег и заливая его кровью, брызжущей фонтаном.

— Ты что, реально в меня копьем бросил? — едва не убитый секунду назад огромным кабаном Джейсон выглядит… Удивленным, только и всего. Салим сглатывает нервно, вытаскивает с глухим, влажным чавком копье из туши и позволяет себе усмехнуться с победным видом:

— Ну да.

Их неловкий смех спугивает с веток птиц где-то вдали.

Разделывать кабана берётся Джейсон — не поймавший, между прочим, ничего — потому что отделить мясо от костей адреналин не поможет, тут нужно умение, которого у Салима, очевидно, нет. Они молчат: Джейсон слишком занят тушей, слишком задумчив, слишком… Салима не покидает ощущение, что тот испугался, и эта мысль оказывается неожиданно смущающей, будто бы Салим увидел что-то, чего видеть не должен. А может, ему просто показалось. Может быть. Как бы там ни было, Джейсон правда почти не поднимает головы, отделяет мясо с таким старанием, что на костях едва ли что-то остается — алая груда рядом с ним растет и растет, и Салим наблюдает за ней и за ловкими пальцами, орудующими ножом.

Едят они тут же — пусть на территории Северного племени, да, но они слишком далеко от их лагеря и привычных маршрутов патрулей, чтобы заметили даже дым от костра. А если и заметят, что ж, они все равно туда и идут. Может, так будет даже быстрее. К тому же Джейсон…

— Почему ты не живешь в своем племени? — спрашивает Салим, выуживая из костра еще один сочащийся жиром кусок.

— Потому что меня оттуда выгнали.

Тишина повисает такая, что слышно, как на углях шипит жир, капнувший с так и замершего над костром куска — Салим смотрит на Джейсона с какой-то странной надеждой на то, что тот шутит, но он с предельной серьезностью пожимает плечами в ответ.

— Выгнали?

— Выгнали, — огрызается. Слишком резко, слишком поспешно, достаточно — чтобы Салим понял, что продолжать разговор об этом не стоит.

Доедают они в напряженном молчании, ставшем уже привычным, словно третьим, невидимым членом их маленькой группы, преследующим их неустанно и присаживающимся с ними к костру. И Салима это не то чтобы расстраивает, но ссориться сейчас, когда Тьма дышит в спину, а древний амулет клонит к земле голову, не хочется особенно.

И подношение земле — Салим достает еще один кусок и оставляет у корней дерева — дается морально еще труднее, чем он думал. Заинтересованно-тяжелый джейсонов взгляд ощущается даже спиной, сквозь рубаху и шкуру.

Но спрашивает он об этом только через пару часов.

Они как раз пересекают небольшой замерзший ручей; Джейсон, преувеличенно сосредоточенно проверяя выломанной специально для этого веткой лед, замечает как бы походя:

— И какой смысл вот так тратить впустую еду?

Салим ничуть не считает, что еду он потратил, потому что на поясе ощутимым весом болтаются оставшиеся куски кабана, которым суждено стать подношением Северному племени, и лично ему кажется, что от одного ломтя не обеднел бы никто, но Джейсон, видимо, думает иначе. Ну или просто в очередной раз решил повыделываться, уколоть его, прикинувшись щенком, не знающим правил и веселящимся из-за того, насколько различаются традиции.

Северяне, в отличие от других племен, отдалились от веры сильнее — то ли в суровых условиях было не до этого, то ли их самомнение не позволяло опускаться до чего-то вроде поклонения призрачным Четырем, известным лишь по легендам, не материальным, а потому совершенно не укладывающимся в картину мира жителей севера. Если что-то нельзя увидеть, если что-то нельзя потрогать руками, если что-то нельзя использовать — какой в этом толк? Надеяться, считают северяне, можно только на себя и наконечник копья. А в сказки пусть верят расслабленные южане.

— Для тебя это трата еды, для меня — чуть больше надежды дожить до завтра, — наконец отзывается Салим. — Знаешь, когда я был маленьким, южный лагерь сгорел. Я же застал прошлый Цикл, так вот-

— Я тоже его застал.

Голос Джейсона звучит жестко, что значит только то, что в его понимании свидетельство конца Цикла — не повод для гордости. Что ничего такого, что могло бы его удивить в этом нет и, что если Салим пытался его впечатлить, то у него не получилось. Тем не менее, Салим продолжает:

— Мне было десять, и я помню все. Как полыхали дома. Как бегали люди, пытаясь спасти то немногое, что у них осталось после изматывающей зимы. Слишком многие погибли в битве тогда, уцелевшие — лишились домов, лишились вещей, еды. Близких. Лишились веры в людей, потому что Курум, связавшийся тогда с Тенями, из-за собственной прихоти начал Цикл, подвергнув тем самым опасности мир и всех, кто в нем жил. И знаешь, что помогло нам тогда? Вера, Джейсон. Четверо помогли нам в битве, и Четверо же помогли нам от нее оправиться. Так что если ты считаешь-

— Тише.

— Нет уж, если ты-

— Да замолчи ты.

Джейсон обрывает его жестом, коротким взмахом руки, смотрит на лед, минуту назад выдержавший вес их двоих, а теперь почти серый местами от того, насколько тонкий, и, ловко вытащив из сумки два тонких стебля какой-то травы, бросает их на искрящийся наст.

Лед проламывается под ними тут же, будто это не стебли, а бревна; ручей, вырвавшись на свободу, подхватывает их жадно и несет, кружа. Всего на секунду обе травинки цепляются за край образовавшейся проруби, и тут же — одну из них засасывает под лед, в глубину черных вод.

Салим не видел на лице Джейсона настоящего страха ни разу, но сейчас, кажется, в темных глазах мелькает именно он.

— Это?..

— Знак. Да. Что ж, остается только надеяться, твои Четверо помогут и нам в пути. А теперь идем. Хочу успеть в лагерь до того, как опустится солнце.

Первые отблески костров они и правда замечают в тот момент, когда солнце догорает за Теневым пиком; лагерь так близко, что слышны голоса: громкие, отрывистые команды, прикрикивание женщин, загоняющих детей в хижины, смех молодежи — звуки одновременно привычные и кажущиеся после нескольких дней в заледеневшем лесу плодом воображения, как при лихорадке.

От темной линии домов отделяются две фигуры, стоит Салиму с Джейсоном ступить на ведущую к лагерю тропу, и фигуры эти настроены далеко не дружелюбно. Салим старается не принимать на свой счет — для северян это характерно, для них это дело выживания, ведь слишком часто их атаковали, и именно на них напал Курум тогда, спустившись с гор бок о бок с Тьмой.

Джейсон же напрягается заметно, почти леденеет, как раз под стать бывшим соплеменникам, но Салим, выступивший вперед, чтобы загородить его собой, даже не успевает подумать снова о том, почему же они его выгнали, потому что две тени оказываются возле них быстрее, чем можно было предположить. Будто по снегу они проскользили, не провалившись ни в один из сугробов, и правда как тени. Может, не такими уж чужими они будут чувствовать себя, когда безумец вернется из-за Теневого пика совсем скоро, ведя за собой Тьму. Может, они примкнут к ней и сольются, и будут существовать вне времени и пространства, превратившись в единую Тень, и не будет никого, но будут они. И если им это нужно, если они знают о том, что грядет, и хотят этого — Салим сейчас стоит у них на пути.

И ничто не помешает им его с дороги убрать.

Вопреки опасениям, при близком рассмотрении тени не выглядят так, будто могут их убить. Вернее, выглядят они как раз так, но по ним не скажешь, что они собираются, и Салим расслабляется немного. Может даже, получится поговорить с Рейчел до того, как северяне сочтут их угрозой. А если еще и удастся уговорить ее помочь… Хотелось бы надеяться, что они не зря тащили с собой едва ли не половину кабаньей туши.

Воодушевленный внезапным проблеском надежды, Салим улыбается в ответ на угрюмые ухмылки даже приветливо.

— Доброй вам охоты и скорой весны!

— Южанин, — фыркают ему вместо приветствия. — Какими судьбами?

— Не на такую встречу я рассчитывал, — мягко отвечает Салим, все еще стараясь быть настолько дружелюбным, насколько возможно, даже несмотря на ворочащуюся внутри тревогу. Две пары глаз смотрят все с таким же холодным, угрожающим безразличием, и он спешит уточнить, — нам нужно к Рейчел. Дело важное, касается всех племен и вашего, — Салим запинается на долю секунды, вспомнив смутную мысль про единую Тень, — в том числе. Вы можете нас к ней проводить?

— Нас? — ухмыляются северяне, и Салим оборачивается, только чтобы обнаружить, что за спиной, кроме двойной цепочки следов и темнеющих в наступающих сумерках стволов, нет ничего. Джейсон ушел. Пропал, проскользив по снегу так же бесшумно, как эти двое; в какой момент? Когда успел? Зачем?

Теперь силы не просто не равны — если они вообще были, учитывая то, что оба северянина на голову его выше, к тому же сжимают каждый в руках по копью, — теперь Салим в меньшинстве, и появившаяся было пару минут назад надежда тухнет догоревшей лучиной: теперь, чтобы убедить их провести его к Рейчел, придется очень постараться.

— «Нас» — это меня и Джейсона, моего…

Салиму даже не приходится все-таки подбирать нужное слово — что, между прочим, вызывает некоторое затруднение, ведь соплеменником Джейсона не назвать по факту, другом назвать просто сложно — потому что северяне, услышав имя, вдруг расплываются в еще более устрашающих ухмылках.

— Джейсон?

— Тот самый Джейсон?

— Тот самый?.. Что, причем тут?..

Салим пытается вклиниться в разговор, пусть даже разговор этот и состоит почти целиком из ухмылок и многозначительных взглядов, но не слов; Салима удивляет и раздражает даже слегка, что эти двое знают что-то, чего не знает он, что тут все, оказывается, сложнее, чем кажется, и что кроме спасения мира все еще существуют и какие-то мелкие, личные проблемы.

— О, да. Тот самый.

Это определение так и остается для Салима загадкой, но будто бы становится ключом в лагерь Северного племени, а большего ему сейчас и не нужно. Подробности, какими бы они ни были, можно узнать и потом.

Северный лагерь совсем не похож на тот, откуда Салим родом. Хижины, коренастые, плотно сложенные, покрытые снежными шапками, жмутся друг к другу будто в попытке согреться, едва не притираются стенами; кажется — вот-вот и дома вслед за хозяевами сольются в единую глыбу крошащегося от времени и непогоды камня, вырастут еще одним пиком между Орлиным и Теневым, и где-нибудь в глубине и зародится единая Тень. Почему-то мысль об этом не отпускает Салима все то время, пока они идут к центру лагеря, туда, где, прячась за обычными домами, ютится приземистое здание — Совет. Наученное ли горьким опытом многочисленных нападений или не претендующее попросту на положенную ему помпезность, прибежище Рейчел и ее приближенных незамысловатым каменным кругом с покатой крышей обозначает нечто вроде главной площади. Вокруг уже — время к ужину — разводят костры, собираются группами, и площадь заполняет тяжелый запах разделываемой добычи. Куски кабана в поясной сумке словно бы тяжелеют, пропорционально усталости, с каждым следующим шагом.

— Рейчел, — Салим склоняет почтительно голову, нырнув в полумрак Совета; так же поступают и его провожатые.

Она стоит у дальней стены, наблюдая за происходящим на улице, напряженная, словно выточенная из камня, спокойная — будто давно уже знает, зачем Салим здесь.

— Рейчел, — повторяет он настойчивее, и та поворачивается наконец.

Узкая полоса света выхватывает из темноты детали: украшения из дерева и костей, позвякивающие, стоит Рейчел сделать шаг, пара бусин в волосах, мазки охры на лице — широкие, небрежные, совсем не похожие на тонкие джейсоновы узоры. Тигриный клык, покоящийся поверх рубашки. И шрамы.

Салим знает: Рейчел стала вождем слишком рано, многим пожертвовала и многим же поплатилась, но глядя на Северное племя сейчас никто не сказал бы и не подумал даже, что это не стоило того. Непреклонная и целеустремленная, ведомая чувством долга, а не собственной выгодой, Рейчел поставила племя на ноги за считаные годы, превратив в самое, наверное, сильное из всех четырех, и даже Салим, южанин по происхождению, готов признать это. Остается надеяться, Рейчел встанет на его сторону. Без помощи северян им в войне не победить.

— Рейчел, нам нужна твоя помощь, — говорит Салим, и именно в этот момент, не потом, не на следующий день всем Советом, решается их судьба. Рейчел тоже это понимает, потому — не спешит. Размышляет пару минут, затерявшись в своих мыслях глубоко, как в каменном лабиринте пещер Орлиного пика, и отблески костра играют на ее застывшем лице. Видимо, и правда знает, в чем дело, оценивает риски; образ единой Тени снова вклинивается в нестройный поток салимовых мыслей будто насмешливо. Молчание затягивается — Салиму начинает казаться, что Рейчел откажется, не станет рисковать целым племенем, не будучи уверенной в победе, но, словно очнувшись наконец, та расправляет плечи.

Первым делом — отсылает прочь обоих провожатых. Едва заметным жестом, полувзглядом, но они понимают без слов и, выскользнув из здания Совета, растворяются в толпе у костров. Рейчел ждет: вероятно, чтобы убедиться наверняка, что никто не подслушает разговор. Паника, что может вспыхнуть и пронестись по лагерю как неукротимый лесной пожар, только помешает, и кто как не вождь понимает это. Поэтому ждет.

Она не пытается подойти ближе, но, когда говорит наконец, негромко и спокойно, ее голос в каменном Совете звучит будто бы отовсюду.

— Давно вы нашли амулет?

— Чуть больше четверти луны тому назад, — честно отвечает Салим. Если он хочет заручиться поддержкой Рейчел, нет ничего лучше, чем быть предельно откровенным, не преувеличивать опасность, но и не преуменьшать. — Я думаю, у нас есть еще пол-луны, пока… Не начнется. Весна холодна, это может сыграть нам на руку и задержать Тьму метелями: переход через Теневой пик и без того нелегкий. Но обратно, если все получится, идти будет легче, поэтому нам надо спешить.

Рейчел слушает внимательно, не перебивая. Лицо ее снова застывает, и только вздымающийся в такт дыханию тигриный клык на груди выдает то, что перед Салимом не статуя изо льда.

— Ты помнишь прошлый Цикл, — продолжает мягко настаивать он, — ты была там. Как и я.

— Мне было семь.

— Но ты помнишь. Такое не забыть, Рейчел, я знаю, — Салим распаляется, почти не сдерживает себя, хоть понимает в глубине души: говорить про прошлые циклы, особенно те, которым ты сам стал свидетелем — дурной тон. Но Рейчел мучительно сомневается, а это может стоить им многих жизней. — Ну же, неужели ты не знаешь, чем это обернется?

— Если мы дадим бой, погибнут люди.

— Если не дадите — погибнут все.

Повисшая тишина оглушает своей внезапностью и очевидностью сказанного; последняя фраза почему-то не отскакивает от стен эхом как все предыдущие, а словно повисает прямо между ними безмолвным осознанием. Рейчел не хочется рисковать — это видно, но оказаться во Тьме — и теперь Салим это все-таки понимает — ей не хочется еще больше.

— Я не могу принимать такое решение одна, — выдыхает Рейчел наконец. Не сдавшись окончательно, скорее пытаясь выиграть немного времени на размышления, и Салим ее не винит: когда на твоих плечах ответственность за целое племя, чревато принимать необдуманные решения. И все же он предпочел бы, чтобы Рейчел согласилась. — Завтра на рассвете возвращаются Охотники, мы соберем совет. Можешь остаться на ночь у нас, любой будет рад пустить тебя на ночлег. А теперь отдохни. Ты проделал долгий путь.

Сейчас Салим как никогда понимает, что имеет в виду Рейчел — хочется лечь и проспать до следующей луны, но у него осталось еще одно незаконченное дело. И имя этому делу Джейсон.

— Послушай, — оборачивается он уже у самого выхода. Нехотя, понимая, что может проиграть все, чего сейчас добился, но понимая еще и то, что совесть будет грызть его всю ночь волком, если не попытаться. — Я должен сказать, я пришел сюда не один. Меня провел один из твоих соплеменников, Дж-

— Он нам не соплеменник.