12. miss him, kiss him, love him (2/2)

— С днём братьев ебанатов. — протягиваю ему согнутую в кулак ладонь, готовая взорваться от произошедших событий. Он с улыбкой отбивает её, поправляет очки и давит на педаль газа.

— С днём братьев ебанатов, детка. Добро пожаловать в мой клуб.

***</p>

sound: charusha — предчувствие & charusha — чудовище (подряд)

На полке в его шкафу нахожу свои вещи, которые периодически приносила. На душ не остаётся сил, поэтому позволяю Риндо схватить меня в объятия. Я утыкаюсь носом ему в грудь, пока он покрывает моё лицо лёгкими поцелуями. Глупо было думать, что он меня убьёт. Ведь так? Даже если глупо, я продолжала это делать. Что должно было произойти, чтобы это случилось? Несмотря на то, что мы пока не знали, была ли моя смерть насильственной или обычным стечением обстоятельств, я всё равно тряслась от страха.

Тысячи вопросов крутились в голове, вызывая головную боль. Что я сделала не так, почему именно он, почему именно я. Паранойя съедала изнутри, я зарывалась в неё с головой, прямо в зыбучие пески. Его губы на моём лбу, щеках, на закрытых веках. Он же не мог, да? Мои мысли насчёт него и его действия в данный момент кардинально различались. Хотелось слиться с ним воедино, раствориться в нём, лишь бы не думать об этом из раза в раз. Что угодно, чтобы не слышать и не вспоминать то, что говорил Чифую.

Тянусь к нему ближе, обнимая за шею, утыкаюсь носом в яремную вену. Она бьётся часто и быстро, хотя внешне он абсолютно спокоен. Рин целует меня в губы, влажно и горячо, проникает языком в мой рот. Я поспешно отвечаю, водя рукой по его спине. Он водит рукой по моим бёдрам, забирается под футболку, касаясь сосков указательным пальцем, проникает под резинку нижнего белья, но я поспешно отстраняюсь, как только он делает это.

— Не сегодня. Извини. — не хочу смотреть ему в глаза, поэтому держу взгляд на белом принте на чёрной футболке. Он вздыхает, берёт меня за подбородок и коротко целует в нос.

— Не извиняйся, всё хорошо. Я же не насильник. — рука Хайтани на моей щеке, я трусь об неё, абсолютно и бесповоротно теряясь в мыслях. Он не мог меня убить. Не сможет, просто не сможет. — «Евангелион» и пицца?

— «Евангелион» и пицца. — вторю я ему, наблюдая как он покидает комнату. Пока его нет иду в ванную, ополаскивая лицо, пытаясь привести себя в чувства, а когда выхожу, обнаруживаю его возле телевизора, вставляющего кассету.

Пицца заканчивается ровно за одну серию, я лежу на его ногах, пока он перебирает мои волосы. Как бы я не пыталась отвлечься, мысли возвращались к насущным проблемам. Хотелось прямо сейчас позвонить Такемичи, вереща и крича, чтобы вернулся в будущее и обратно как можно быстрее. Лишь бы моя паранойя не стала плотоядным червём, который высосет из меня жизнь. Я была готова на коленях умолять Ханагаки, лихорадочно крича «скажи, что это не он» сотни раз, пока не охрипну.

Я не видела, что происходит на экране, закрыв глаза и успокаивая дыхание, дабы не выдать свою надвигающуюся истерику. Вдох, семь секунд, выдох. Вдох, семь секунд, выдох. Желание пойти к Рану и попросить вырубить меня телескопкой росло в геометрической прогрессии. Лёгкое прикосновение к плечу отвлекает меня на несколько секунд, я поворачиваюсь к Рину, вопросительно смотря на него.

— Мне нужно кое что сделать, не отвлекайся. — я киваю, убирая голову с его колен. Я не могла не отвлекаться, меня скоро убьют, как я могла вообще не отвлекаться. Риндо сидит за письменным столом, увлечённо водя ручкой по бумаге.

Часы показывают одиннадцать, меня неумолимо клонит в сон, но спать одной было страшно. Страшнее только спать с ним. Я не выдерживаю, оказываюсь за спиной Хайтани, бросая взгляд на то, что он пишет. От увиденного я улыбаюсь и ощущаю тепло, идущее от кончиков пальцев. Сажусь на его колени, он водит пальцами левой руки по моему животу, правой продолжая выводить иероглифы.

— Так мило, что ты заранее пишешь речь на день рождения Рана. Оно же двадцать четвёртого? — Риндо кивает, не отвечая мне, явно поймав музу, которая тотчас пропадёт, если он отвлечётся. Я осматриваю стол, не находя ничего цепляющего глаз, поэтому лезу вниз к ящикам. В первом же нахожу фото, на нём женщина лет сорока, с блестящими светлыми волосами, за левую руку она держит высокого мальчика. У того полуприкрыты глаза и худое лицо, а я без труда узнаю в нём Рана. За правую руку женщины цепляется мальчик пониже, с пухлыми щеками и в смешном комбинезоне. — Это твоя мама?

— Да. Здесь мне десять, а Рану двенадцать. Через три года мы забьём человека до смерти. Ещё через три она с отцом бросят нас, переедут в Киото и будут звонить только по праздникам. — мне становится одновременно жутко и грустно, проклиная эмпатию тру глаза, вытирая так и не полившиеся слёзы. — С тех пор, как они уехали, я стараюсь устроить ему лучший день рождения, ведь он, фактически, заменил мне отца и единственный заботится обо мне. Ран заслуживает всего самого лучшего, но я никогда ему об этом не скажу.

— Мне жаль, но я уверена, что он ценит это. — я убираю фото обратно в ящик, закрывая его, боясь бередить его душевные раны, а они у него явно были, и немало, которые он так отчаянно пытался скрыть за улыбкой, самоуверенностью и стёклами очков. Я всё также сижу на его коленях, следя как он аккуратно выплёскивает свои мысли на бумагу. — Почему ты выбрал меня? Почему возишься со мной?

— А должна быть причина? Почему ты выбрала меня? — я пожимаю плечами, отмалчиваясь. Я выбрала тебя, потому что ты не пытаешься поменять меня, потому что ты заботишься обо мне, хоть и в своеобразной манере, потому что ты не осуждаешь меня за мои поступки, потому что ты это ты. — Люблю тебя за то, что ты готова помочь каждой собаке, за твою заботу, за твою любовь к тому же, что и я, в некотором роде, люблю тебя за… тебя. Довольна?

— «Люблю» слишком громкое слово, но да, довольна. — я оставляю поцелуй на его щеке, а он смотрит на меня снизу вверх, обхватывая мою талию. Я встаю, он идёт за мной, выключая свет на столе.

Мы лежим на кровати в объятиях друг друга, я молча слушаю его детские истории, периодически рассказывая о похожей ситуации, случившейся со мной. Мы говорим и говорим, мои мысли периодически возвращаются к тому, что он – возможная причина моей смерти, но эти мысли быстро улетучиваются и также быстро возвращаются.

— Ран серьёзно так делал? Фу. — Риндо смеётся, кивает и вновь смеётся, а я поражаюсь тому, какие они всё же дети. — И ты делал так же в ответ? Фу.

Он пытается сдержать смех, выдавая булькающие звуки, я же начинаю бить его по руке, моля прекратить. Его руки оказываются на моих рёбрах, он явно хочет защекотать меня до смерти. Я отбиваюсь, но по итогу оказываюсь прижатой им к кровати. Весёлая атмосфера становится более интимной, я тяжело дышу, он — тоже.

— Что ты хочешь сделать? Убить меня? — он держит меня за горло, мои руки закинуты вверх, ничем не сжимаемые. Его волосы щекочут мое лицо, мне невыносимо, в груди тянет и тяжелеет. Луна уже давно ушла, но солнце ещё не поднялось. Мы погружены во тьму, но я вижу его лицо отчетливо.

— Убить. Влюбить. Задушить. Любить. Можно? — его шёпот проникает в ДНК, во все клетки. Он пахнет апельсинами и чем-то невесомым. Я тянусь пальцами к его глазам, проникаю под стёкла очков и закрываю веки.

— Можно. Знаешь кто ты? Животное, придуманное Кафкой. Знаешь как он писал? — он качает головой, открывая веки. Его глаза полуприкрыты, будто он вечно уставший. — Временами у меня такое ощущение, будто это животное пытается меня приручить. Иначе чего ради оно убирает свой хвост, когда я хочу его схватить, а потом спокойно ждет новой моей попытки, чтобы опять увильнуть? Хочешь меня приручить?

— Хочу. А ты какой зверь? Такой же? Тоже хочешь меня приручить? — я улыбаюсь, отползаю назад, позволяя ему улечься на мой живот, обхватывая бёдра тёплыми ладонями. Я глажу его по волосам, ногтями водя по коже головы.

— Однажды в Нормандии, на берегу, нашли скелет зверя. В длину метра два, обнаженный череп и мокрая шерсть. В газете написали, что он утопился потому, что его не любили. А назвали его «лавелю». Косматый зверь из Ла-Ферте-Бернар. Он пожирал младенцев и людей. Как думаешь, это была я? — голос под конец скрывается на шёпот, его пряди меж моих пальцев, его ладони на моих ногах. — Самое удивительное в том, что чудище оказалось обычной овцой. Мы ведь все овцы, да?

— Тогда ты была бы моей любимой овечкой. — у Хайтани голос сонный, я слышу как успокаивается его дыхание. Он спокойно засыпает. Не от твоей ли руки я умру, милый? А может мне стоит убить тебя?