9. колёса (1/2)

sound: kedr livanskiy — your name

Горячие ладони касаются моего лица, пытаясь оттереть кровь влажным полотенцем. Обилие эмоций захлёстывает меня, я держу глаза закрытыми, вспоминая в голове образ Баджи, будто как только я их открою — он исчезнет из моей памяти. И даже здесь я была конченой эгоисткой, разлагаясь изнутри больше от ненависти к себе, а не от.. смерти Баджи. Голова опускается вниз, словно у того болванчика.

— Посмотри на меня. — я верчу головой, жалобно всхлипывая, закрываю глаза руками, пытаясь ещё больше погрузиться в темноту. Лицо кривится от слёз, но я не могу даже всхлипнуть. Он хватает меня за запястья, отводя руки в сторону.

Слышу как воздух свистит от резкого движения, а после ощущаю звонкую боль от очередной пощёчины. Голова дёргается в сторону, я открываю глаза, морщась от яркого света. У Риндо в глазах — пустота, в моих, явно, тоже. Даже когда он берёт моё лицо, целуя в место удара, в них всё та же темнота. Мне страшно и больно, то ли от пощёчин, которые он дарил мне всё то время, что тащил в свою комнату, пытаясь привести в чувства, то ли от того, что ему было плевать, хотя он и не обязан был ничего делать. Он тянет мою футболку вверх, снимая её и бросая в сторону корзины с грязными вещами, так же поступает с штанами и нижним бельём.

— Залезай. — приказной тон вынуждает повиноваться, дёргая ручкой для включения воды. Стоять не было сил, ноги не слушались, а тело по итогу опускается на акриловое дно ванны, я сгибаю ноги в коленях, кладя на них голову.

Количество воды увеличивается, я слышу плеск воды сзади себя. Его ноги с обоих сторон от меня, он влажными пальцами проводит по локонам, тянет за них, заставляя откинуть голову. Чувствую, как поток воды льётся сверху, заливая и волосы, и лицо, как она попадает в нос и рот. Риндо массирует кожу головы, растирая шампунь, делает всё медленно и аккуратно. Я смотрю на свои руки под водой, гадая, а мои ли они, моё ли это тело и что я вообще делаю здесь.

Хайтани смывает шампунь, намыливая голову второй раз. Вода не такая уж горячая, к какой я привыкла, но он удивительно тёплый. Я падаю на него, головой откидываюсь на грудь, беру его руку в свою, перебирая пальцы. Едва ли я любила оправдывать насилие, но его методы хоть немного помогли — я больше не плакала, а может, мне больше и нечем было плакать.

Мне тревожно и странно, в груди что-то похожее на камень, мешающее дышать. Я думаю о госпоже Баджи, о том, что с ней будет, когда ей сообщат. Я думаю, что чувствуют Чифую и Майки, даже о ёбаном Казуторе, которого хотелось придушить собственноручно. Мыслей в голове становится так много, что в пору приложить пистолет к виску и стрельнуть.

Последнее, сказанное мной ему, сейчас кажется голословным, хоть и вряд ли было различимо тогда. Едва ли я любила его как парня — он был интересным, добрым ко мне, относился так трепетно, как мог. Я чувствовала себя виноватой за то, что буквально использовала его тогда, не подумав о его чувствах, а желание почувствовать себя любимой, проигнорировав здравый смысл, было глупым. Оправдываться перед собой же сейчас не имело никакого смысла, но совесть грызла острыми клыками изнутри. Я была благодарна Риндо, что он не пел песни о любви и глубоких чувствах из-за нашего совместного времяпрепровождения, может поэтому, я предпочла Кейске ему.

— Спасибо. — сорванный голос хрипит, и мне не хочется больше ничего говорить и уточнять, за что именно я его благодарю, хотя я и сама не могла сказать, за что. Может за то что возится со мной, как с маленьким ребёнком, или за то, что в последние две недели только он поддерживал меня, когда я творила хуйню или она происходила вокруг меня, вызванная другими лицами.

Хайтани обнимает меня со спины, прижимаясь ближе и утыкаясь головой в макушку. Мне эгоистично хотелось верить, что он хотя бы на толику понимает мои чувства. Но разве Баджи не сказал мне тогда периодически думать и о себе? Не пытаться решить все проблемы мира, не чувствовать себя обязанной быть поддержкой и опорой каждому, кого я знала. Так разве плохо быть эгоисткой? Мы сидим в такой позе, пока вода не начинает неприятно холодить тело.

Риндо вылезает первым, обворачивая полотенце вокруг бёдер, помогает вылезти и мне, накидывая на меня халат, который был больше похож на гостиничный. Я иду первой, шлёпая влажными стопами по деревянному паркету, устало садясь на кровать. Смотрю на свои пальцы на ногах, то сгибая, то разгибая их, пока парень одевается. Когда заканчивает — приподнимает мою ногу, дабы надеть нижнее бельё, но я качаю головой, решив взять себя в руки, хоть и громкое «взять себя в руки» означало смешной минимум в виде одеться самостоятельно. Вновь его футболка, липнувшая к телу.

— Хочешь перекусить? — он присаживается на корточки передо мной, заглядывая в глаза и вскрывая рёбра, будто вытащить тот камень. Я киваю, вновь повторяя жалкое «спасибо», едва ли способное хоть как-то оплатить ему.

Бросаю взгляд в окно. Блядские огни не радуют, а только раздражают, мельтешащие вывески вызывают тошноту, подавляемую в последнюю секунду. Как же мне хочется спалить этот ёбаный каменный город дотла, но получается только ходить по битому стеклу из того, что от меня осталось. Верчу головой из стороны в сторону в поисках телефона, который нахожу в куртке, брошенной у двери. Чифую отвечает сразу же, бегло спрашивая, в порядке ли я.

— Я буду дома завтра, но если хочешь, то могу приехать и сейчас. Только скажи. — он молчит, рвано выдыхает на проигнорированный вопрос. — Прости. Все хорошо. Настолько, насколько возможно. Риндо не причинит мне вреда. Госпожа Баджи уже знает?

— Да, мама сейчас с ней. Спрашивала про тебя, но я сказал что ты у подруги, и не стоит срываться, если с тобой хорошо обращаются. До завтра, Аки.

— До завтра, Чифую. Поцелуй Пак Джея от меня. — звонок заканчивается, телефон оказывается отброшенным обратно к куртке, а я разваливаюсь на кровати в позе звезды.

Риндо приходит с запахом мятного чая и сырной пиццей, а урчание в животе явно доходит до его ушей. Выпитая натощак кружка кофе у Такемичи грозилась выйти наружу через рот, если я сейчас хоть что-то в себя не запихну. Несмотря на голод, я с трудом запихиваю в себя один кусок. Мы молчим, изредка кидая взгляд на включённый Хайтани фильм. Я пялюсь в своё отражение в чае, Риндо же сидит сзади, заплетая мне волосы в косы и закрепляя это всё белыми резинками, контрастирующими с цветом волос. Перекидываю их вперёд, осматривая работу.

— А резинки ты у Рана украл? — я беру с тарелки другой кусок пиццы, пихая ему в рот. Он пережёвывает, утверждающе кивая. — Ты так хочешь чтобы твой брат въебал мне телескопкой?

— Он ничего тебе не сделает, пока я рядом. — он тянет меня к себе, целуя в лоб. Я чувствую усталость всего мира на своих плечах, утопая в его объятиях, таких же ласковых как карамель. — Ты же понимаешь, что ничего не могла сделать?

— Могла, просто я тупая и никчёмная. — он сжимает меня, накрывая одеялом. Я грею замёрзшие стопы об его, утыкаясь лбом в грудь.

— Ты ничего не могла сделать, это было его решение. Не дай необоснованным мукам совести сожрать тебя изнутри. — он снимает очки, выключая лампу на прикроватной тумбе. Я вздыхаю, пытаясь унять дрожь в теле. Едва ли я хотела принимать его слова за истину.