Часть 3 (2/2)
– Не стоит портить вещи, они в твоем душевном неравновесии не виноваты. – Слышит он за спиной, на пятках к голосу оборачивается. Мягкие всполохи свечей отражаются бликами в каплях воды на поджаром теле как в зеркале. Дэймон стоит, полуодетый, расправляет в руках сорочку, натягивает ее через голову. Почти иллюзорными кажутся Эймонду мощный торс, задевает взгляд натягивающиеся жгуты мышц пресса, почти жаль ему, когда скрывается под тканью впалый пупок. Как лань, при виде охотника замирает он, застанный врасплох, огрызается: – Принцам не пристало считать каждую нитку. Ткачих в стране хватает.
Дядя хмыкает, подходит ближе. С каждым шагом все выше вскидывает подбородок Эймонд, смотрит в глаза, пытается взгляду уверенности придать. Тянется рука к ножнам, силится рукоятку меча нащупать, как утопающий цепляется он за оплот своего спокойствия, предупредить пытается. Холодит эфес приятной тяжестью, опаляет чужое дыхание контрастом кожу на лице. В полу шаге останавливается Деймон, разглядеть без усилий можно золотые вкрапления в его глазах, мокрые волосы обрамляют лицо, Эймонду оно теперь кажется дьявольски красивым, божественным почти. Как во сне ощущает он на кисти своей чужую ладонь.
Сквозь кожу его очерчивается большим пальцем навершие меча, чуть потирает, гладит любовно дядя по выступающим костяшкам, касанием гипнотизирует, тянет мучительно медленно сталь из ножен. Очнувшись, перехватывает принц порезанной рукой тяжелое запястье, не дает завершить начатое, горит от прикосновений, плавит мышцы его истомой. От резкого движения лопается корочка раны, выступает алыми каплями на белом кровь. Легкая боль пьянит еще больше, оседает на языке каплями запах драконовой чешуи. Взгляда не разрывая, оглаживает Деймон пальцами свободной руки края пореза, смачивает их красным. И пробует племянника на вкус.
Слизывает розовый, влажный язык красные капли, смыкаются тонкие губы на узкой фаланге, всасывают внутрь горячего рта. Сбивается с ритма в груди Эймонда сердце, фантомно ощущает он этот язык на себе, падает в бездну, руками дяди к краю подтолкнутый, кажется ему, он сейчас разрыдается. Стекает мурашками вниз живота напряжение, след от крови на устах мазком остается, бесконтрольно сглатывает принц Деймону в такт.
– Заживет. – Ложится теплом в приоткрытые губы. Режет шепот густую тишину, откликается вибрацией. Отчаянно хочется Эймонду, что б уже сделал с ним дядя хоть что-нибудь. Тянет он неосознанно пальцы свои к тяжелой челюсти, горит тавром в уголке рта алый мазок. Не дается ему свой след с кожи убрать, уклоняется дядя, в последний раз руку на рукояти оглаживает и будто испаряется в клубах пара.
Темнота опускается на замок мягко. Скрадывает собой все острые углы, целует нагретые камни прохладой, дарит свежесть после долгого дня. Не остывает только нутро юного принца. Стоит он окаменевший, судорожно меч сжимает. По детски хочется ему зажмуриться, будто что-то катастрофическое произошло в эти секунды, последствия чего ощущать он не желает.
Взглядом на зеркало натыкается, не понимает вначале кого видит. Смотрит на него в отражении, пошлым, расхристанным, губы искусаны, за ворот рубашки стекает алый румянец, взгляд с поволокой горит вожделением. Бьет в сплетение осознанием. Все мысли от которых столько он бегал, не замечал, отмахивался, драконьем пламенем сжигают. Подводят ноги, спускается Эймонд спиной по стене на пол, бьется в отчаянии затылком об камень, закрывает руками пылающее лицо.
Четким становится в груди то клокочущее, с самого начала им не опознанное, желание, обухом по голове бьет, волком воет внутри принц. Одно ссылаться на горячечный бред, сны, да жар схватки, другое без предпосылок ощущать на коже липкость вожделения. Натягивал он на каркас новых чувств старый холст, путал настоящее с прошлым, откуда знать ему, несведущему в телесной страсти, как ощущается влечение. Ужасающе ясно становится, отчего по семь раз на дню огибает он собой фигуру дяди в узких галереях, от чего взглядами с ним сталкивается. Сам ищет он встречи с Деймоном, не сражается – оглаживает лицо порочного принца взглядом, глупец, сколько раз это было, он не помнит. Неделями слепота его в блаженном неведении держала, как долго он в этом омуте плавает?
Воспринимается им происходящее внутренней войной, и сам себя врагом видит. Всю жизнь не поддавался он искушениям плоти, вменяя Рейнире и Эйгону подчинение сладострастию, считал себя выше этого, держал спокойно свой пост чести и достоинства.
Каждый раз, смотря на гневное лицо матери, выходящей из покоев брата, думал он, как можно с таким счастьем проваливаться в темную бездну похоти, давать затуманивать эмоциям свой разум. Он презирал брата за это. А потом провалился в эту бездну сам. Не заметил, как рушит в нем дядя последние устои, воздвигает себя на месте старых принципов, гнет его голову вниз, и Эймонд склоняется добровольно. Сам под Деймона стелется.
Долго сидит он на краю купели, смотрит в отражение свое, губы кусает. Принятие чувств тяжело проходит, мечутся мысли стайкой испуганной в юной голове, сам своих дум он пугается, впервые не знает точно, что делать, как поступить. Мир его внутренний переворачивается со скоростью разрушения Роком старой Валирии. Решает, лучше пока с дядей не видеться, дать время себе, быть может поутихнет внутри пламя, пройдет, поисточится. Если не будет видеть источник его заблуждений, то и останется целостным, вернет себе самообладание, сможет здраво чувства свои опознать. Фора ему нужна, как глоток воздуха. Сможет он за это время понять, что делать с собой.
Только внутри глубоко уже понимает, он проклят. И у проклятия этого лицо Деймона.