Учеба есть первостепенное в Облачных Глубинах (1/2)
Утром Лянь-Лянь обнаружил себя в собственной постели. Пусть он не помнил некую часть событий вчерашней ночи, а иные появлялись в памяти лишь тусклыми вспышками, ему, видимо, хватило сознательности, чтобы умыться и сбросить грязную одежду, прежде чем забраться в кровать. Правда, одежда так и валялась печальным тряпьем в центре комнаты, а рядом с тазом для умывания подсыхала солидная лужа — но Лянь-Лянь счел это незначительными ошибками.
Гораздо более серьезным проступком было не остановить себя от чрезмерного излияния: держась за гудящую голову, Лянь-Лянь на силу поднялся со звоном колокола. Собираясь, он с печальными вздохами вспоминал Ши шидзе, что предупреждала его не пить много, и клятвенно обещал себе не поступать так опрометчиво более, если наутро его будут ждать дела. Помнится, в прошлый раз, когда он нарушил запрет, наутро шисюн отменил занятия, принес имбирный суп к постели страдающего похмельем Лянь-Ляня и долго гладил его по голове, своим глубоким бархатным голосом рассказывая всякие небылицы. Умываясь холодной водой и натягивая на себя новое ханьфу, Лянь-Лянь тоскливо вспоминал то счастливое утро.
Перед выходом он взглянул на себя в зеркало и удивленно вскинул брови: ночные посиделки почти никак не отразились на нем. Лицо юноши было привычного нежного цвета, под глазами не наблюдалось синяков и даже губы были лишь чуть бледнее обычного. Конечно, знающий человек мог заметить отстраненный взгляд Лянь-Ляня, что был подернут мрачной дымкой, будто тот еще не проснулся, но то было лишь досадной мелочью. Лянь-Лянь наскоро заплел волосы в низкий пучок, еще раз осмотрел себя, удовлетворенно качнув головой, и вышел из комнаты.
На площади у двориков приглашенных адептов молодые люди собирались на утренние чтения и тренировку. Некоторые из них зевали и упрямо терли слезящиеся глаза, но большая часть уже привыкла к распорядку Гусу и весело переговаривалась, встречая бессмысленным птичьим щебетом новый день. Лянь-Лянь нашел глазами Шэнь Цзю и Шэнь Юаня: они стояли рядом непривычно молча и на лицах обоих были сложные выражения. Возможно, после ухода Лянь-Ляня юноши еще не скоро отправились спать, потому что одинаковые лица были сонными и печальными.
— Доброго утра… — начал Лянь-Лянь, приблизившись, но запнулся: собственный голос был низким и хриплым. Юноша смущенно покашлял, но вылетающие изо рта звуки никак не хотели подчиняться.
— Хуа-сюн, нечестно быть таким бодрым, — сказал Шэнь Юань, улыбнувшись краешками губ. Видимо, это невинное движение вызвало вспышку головной боли, потому что А-Юань тут же скривился, но продолжил: — Почему пили мы одинаково, но ты выглядишь так, будто мирно спал всю ночь?
— Я не знаю, — пожал плечами Лянь-Лянь и снова закашлялся. Казалось, что всю ночь он не иначе как рвал глотку в спорах и теперь горло нещадно болело. Наблюдая за попытками Лянь-Ляня вернуть свой обычный голос, Шэнь Цзю хмыкнул и уложил голову на плечо брата:
— Хоть в чем-то в подлунном мире есть справедливость.
Лянь-Лянь лишь неловко улыбнулся. Он мог выглядеть как обычно и двигаться уверенно, но сам себя ощущал дырявой джонкой, что нещадные волны бросают из стороны в сторону в открытых водах. Может, сказывалась и вчерашняя медитация, но тело осязалось абсолютно пустым, и лишь в черепной коробке с глухим стуком метались от стенки к стенке мысли, глупые и совершенно неважные.
— А где Ло Бинхэ и Лю Цингэ, — спросил через время Лянь-Лянь, оглядываясь. На дорожке, ведущей к площади, показался адепт Гусу, что проводил тренировку, но двоих учеников Байчжань все еще не было видно.
— Бинхэ вряд ли придет, ему очень плохо, — ответил Шэнь Юань, сочувственно выдыхая.
— Он может вылакать больше всех вина и долго притворяться трезвым, но на самом деле его сваливает одна чарка, — со странным злорадством добавил Шэнь Цзю.
— А Лю шиди должен прийти, — продолжил А-Юань. — Как бы он себя не чувствовал, он не станет пропускать тренировки.
Лю Цингэ действительно появился к началу занятия, но выглядел он при этом разбитым и еще более грозным, чем обычно. Под его красивыми глазами залегли темные тени, а узкие губы сжались в едва заметную полосу, будто юноша преодолевал нестерпимые страдания. Лянь-Ляню было искренне жаль его, но все же он не смог сдержать вольной улыбки при взгляде на такого друга.
Сквозь утренний туман просачиваясь робкие солнечные лучи, освещая мокрую траву и выбеленные стены построек. В столбах света все казалось живее и ярче — а может дело было в гудящей голове Лянь-Ляня. По дороге к учебной комнате он любопытно крутил головой, словно впервые увидел это место, подмечая детали, что ранее ускользнули от него. Вот старая слива, что разлапистыми ветками стучится в окно библиотеки: несколько раз на глазах Лянь-Ляня молодой адепт Гусу выглядывал из этого окна, чтобы убрать ветви, лезущие в комнату, но не срезая их. Вот белые домики с черными крышами, двери которых занавешены легкими тканями с узорами облаков, а на резных скатах крыши весят маленькие колокольчики, игриво перезванивающиеся от легкого дуновения утреннего ветерка. Вот лохматые облака, что будто продолжения горных пиков стремятся к небу: их пушистые бока подсвечены золотым солнцем, но в глубине виднеется чернота приближающейся бури и едва заметно предвкушающе трепещут змеевидные молнии.
На входе в учебную комнату витающие мысли Лянь-Ляня прервал Шэнь Юань. Он чуть наклонился к юноше и шепнул:
— Говорят, сегодняшнее занятие проведет Хангуан-цзюнь. Он хочет рассказать о чем-то до того, как мы пойдем на ночную охоту — ведь для многих она первая.
— В самом деле? — удивился Лянь-Лянь и тут же почувствовал себя чуть виноватым. Ночью он нарушил некоторое количество правил Гусу и сейчас не смог бы прямо смотреть в глаза Хангуан-цзюню, который даже вызвался давать юноше личные уроки. Конечно, Лянь-Лянь не думал раскаиваться и сознаваться в своем проступке, ведь правила Гусу написаны в первую очередь для его адептов, а приглашенные заклинатели не давали обетов их не нарушать, но все же он почувствовал себя неловко и постарался взять под контроль расслабившееся тело и мысли.
Хангуан-цзюнь появился ровно ко времени начала занятий, войдя в распахнутые двери учебной комнаты с достоинством небожителя. На нем были белые одежды Облачных Глубин, по подолу расшитые облаками, и белая газовая накидка. Широкий пояс подчеркивал крепкую талию, а сбоку висел Бичень: замершие, словно цыплята перед фениксом, молодые люди не могли не восхититься возвышенным образом старшего. Лишь Лянь-Лянь скользнул взглядом по глухо запахнутым одеждам Хангуан-цзюня к шее — однако вчерашнего знака любви там уже не оказалось.
Пока старший сдержанно приветствовал приглашенных адептов, Лянь-Лянь задумчиво осматривал его. Образ заклинателя будто ожил из праведного трактата, но была в нем и доля индивидуальности. Юноша знал, что Хангуан-цзюня несколько раз возводили на верхние места списка достойных господ среди заклинателей, но согласиться с этим не мог. Да, мужчина выглядел достойно и возвышено, так, как должен выглядеть праведный совершенствующийся, но если бы Лянь-Ляня спросили о первых местах такого списка, перед его внутренним взором в одно мгновение возникли бы чуть растрепанные волосы и озорные черные глаза, сияющие лукавыми искорками. Благородная отстраненность Хангуан-цзюня никогда в глазах юноши не могла бы сравниться с легкомысленной живостью и игривой вежливостью, за которой таится сила и упрямство. Лянь-Лянь не знал многого, но видел людей отстраненных и приветливых, скрытных и дружелюбных, вспыльчивых и тихих — и лишь одного в любом смысле он мог назвать абсолютно замечательным.
— Хуа гунзцы, — раздался ровный голос и Лянь-Лянь моргнул, возвращая взгляду осознанность. Все в аудитории смотрели на него и Хангуан-цзюнь, лицо которого не выражало ни злости, ни раздражения, внимательными светлыми глазами всматривался в лицо юноши. — Вы можете дать ответ?
— Конечно, — ответил Лянь-Лянь, поднимаясь. Конечно, он не мог ответить, ведь витая в своих весенних мыслях он совершенно не слышал вопроса. Юноша хотел сказать несколько общих фраз, а затем попросить повторить вопрос, но неожиданно рядом в вполголоса раздалось: