Часть 1 (2/2)

Все чудесно. Вроде бы. Эйприл это вроде бы мешает с тыквенным соком (вино ей запретили мадам Помфри коллективно с Мари), и ненастоящая улыбка сползает с ее губ. Эйприл разучилась улыбаться, когда Барти ушел из ее жизни.

Она предпочитала не вспоминать о нем: горечь потерянного прошлого и жуткая тоска сжимали ей горло, но на первое сентября она позволяла закрытым на стальной замок мыслям о нем нарушить ее душевный покой. В памяти невольно всплывали их школьные времена, когда они, вечно переглядываясь, сидели за разными столами, смеялись среди друзей и, как только ужин заканчивался, сцепив руки выполняли обязанности старост — разводили первокурсников и старших студентов по гостиным. Приходилось расходиться на лестнице, но буквально через полчаса, справившись с объяснениями малышам, они встречались там же и утопали в объятиях друг друга.

Они были юными, влюбленными и искренними. Как жаль, что это время прошло, что Волдеморт, разные взгляды на его политику и, оказывается, такие разные взгляды на их общее будущее вместе с войной и первым преступлением Барти разрушили чувства. Эйприл не захотела делить его со смертью, Барти, криво усмехнувшись, отступил. Он никогда не делал то, что она не желала. Он всегда и во всем ее слушал. Во всем, что не касалось Темного Лорда.

Уйдя, Эйприл поступила правильно. Дядя Аластор, аврор и один из первых членов Ордена Феникса, крепко обнял ее, обдав привкусом войны, велел собирать вещи малютки Мари и выслал заграницу. Они пробыла там всего несколько лет, прежде чем разрывавший Британию кошмар завершился. В заботах о сестре у нее не было времени сожалеть о прошлом. Она рассталась с Барти ради себя и Мари: их обеих нужно было спасать, и она занялась этим.

Эйприл должна была спасти себя, пока не пошла на дно вместе с Барти, и спасти Мари. Как старшая. Она всегда спасала ее.

Летом перед шестым курсом, когда они готовились к школе, и Барти ненадолго утянул Эйприл поесть мороженного, Мари не повезло столкнуться с Антонином Долоховым и никому не сказать об этом. Не повезло понравиться ему. Не повезло ярко улыбнуться ему на первом выходе в Хогсмид и отделиться от подружек с курса, чтобы недолго пройтись по красочным и пропитанным магией и пряностями пекарни миссис Беккет улочкам. Не повезло ответить на его письмо. Не повезло решиться сбежать после отбоя к окраинам школы, чтобы вместе проговорить несколько часов, утопая в ласковых объятиях ночи. Не повезло влюбиться в него.

Эйприл, окунувшись в учебу на последнем курсе, обязанности старосты и любовь к Барти, потеряла из виду тот факт, что ее сестра попала в сети мужчины, встречаться с которым ей было нельзя. Хорошо, что у Мари хватило мозгов удерживать его на расстоянии почти два года, пока Долохов, играясь, позволял ей это. Наверное, она все же ему сильно понравилась, раз он так долго ухаживал за строптивой и вечно выскальзывающей из его рук девицей.

Эйприл не знает. Она только помнит выпускной вечер Мари, на котором та дрожащим голосом рассказала, в какие проблемы попала. Школа больше не была для нее прикрытием, собственные чувства сжигали изнутри, норовя сломить силу воли и поддаться Долохову, так что она впервые за все это время полностью раскрыла сердце сестре и попросила совета. Взмолила о помощи.

Через несколько дней Барти заметили на одном из рейдов Пожирателей Смерти. Дядя не хотел говорить Эйприл, хотя она и видела, что он ходил мрачнее тучи. Барти сам рассказал ей, дрожащим от странного, словно болезненного волнения голосом. Он был бледнее некуда. Эйприл не могла понять, насколько он был доволен политикой своего Повелителя, но его признание оказалось последней каплей: после вступления в ряды Темного Лорда она целый год была рядом, надеясь, что его недолгое помутнение пройдет, что они воссоединятся и все будет хорошо.

Не стало. Барти упомянул, что в последнее время Долохов, обучавший новые ряды волшебников, злее некуда. У Эйприл упало сердце, мысли о сестре, о нем, о том, что ничего не получалось, разорвали ее надежды. Она вспомнила о Мари, безвылазно отсиживавшей в доме и постоянно размышлявшей, что делать. Она увидела в глазах Барти сумасшедший блеск.

Выбора, кроме как уйти, не было. Эйприл всей душой не желала быть заложницей войны, выбирать сторону между людьми, которых любила, и проигрывать в этом выборе. Куда бы она не метнулась, все равно все бы пошло прахом, поэтому между дядей и Барти Эйприл выбрала сестру и себя. Себя в первую очередь.

На следующий же день после разговора с Барти они отбыли заграницу в небольшой домик отца в Германии и провели там четыре более-менее спокойных года. Долохов отпустил Мари, наверное, удовлетворившись ее близостью, которую желал столько времени, и с головой окунулся в подходившую к своему пику и концу войну.

Вскоре Волдеморт пал, покусившись на жизнь ребенка. Барти посадили в тюрьму. Регулус уже несколько лет как был мертв. Долохова поймали (хотя больше было похоже на то, что он сдался) год спустя.

Эйприл и Мари вернулись в Британию. Началась новая жизнь. Должна была начаться.

Эйприл убедила себя в том, что может жить дальше без Барти, что она не вырвала самой себе сердце, отказавшись от него, что из всех возможных вариантов развития событий она выбрала самый безболезненный. Пришла в Хогвартс к директору Дамблдору, он взял ее сначала в качестве помощника старого профессора, а спустя несколько лет она самостоятельно начала преподавать нумерологию.

Мари, наверное, все же любила Долохова — с тех пор, как сбежала от него, она так и не позволила никому приблизиться к себе, словно бы хранила ему обещанную верность, — устроилась на должность в Министерстве. Все свои силы, упорство и боль она направила в работу, пробиваясь сквозь толпы уцелевших чистокровных волшебников, высших постов и их предубеждение.

Жизнь как будто бы восстановила свой мерный ход. Вязкая, замедлившаяся, постепенно застывающая река времени для Эйприл.

Она отломила кусочек от пирога и поднесла вилку ко рту. Дядя — единственный постоянный и преданный лучик света, на который она всегда могла положиться — писал, что его пригласили преподавать в Хогвартс. Она все ждала шоу — он просто не мог появиться, как обычный человек. Это было не в его стиле, да и поддерживать репутацию Аластора Грюма, лучшего из авроров во все времена, было просто-напросто необходимо.

Усмешка тронула ее глаза, но не отразилась на губах. Лимит неискренних улыбок на сегодня был исчерпан.

Эйприл откинулась на спинку стула и уперлась взглядом в стол Слизерина. Когда-то там сидел Барти, а она смотрела на него и хохотала. Сейчас же между ними было не только физическое расстояние, но и моральная пропасть. Единственный человек, кто так искренне, так нежно и так преданно любил ее, был утерян. Как только он сел в Азкабан, она запретила кому-либо упоминать о нем. Она больше не хотела ничего слышать и знать, решив оставить его трепетным воспоминанием, до сих пор будоражившим ей душу.

Она сама выбрала одиночество. Поздно было сожалеть.

В небесном потолке Хогвартса громыхнул гром. Она невольно вздрогнула, взгляд сфокусировался на главных дверях, ведущих в Большой зал. Разразился дождь, зверствовавший за стенами школы. Мокрый, грозный, переваливающийся с ноги на ногу, дядя, с кем они виделись в последний раз в конце июня после экзаменов перед тем, как они с Мари уехали в турне по Европе, вырос мрачной фигурой на пороге. Все затихли.

Впервые за весь вечер Эйприл почувствовала зачатки радости в глубине души. Видеть близкого человека, который обещался весь год быть рядом, было до одури приятно. И пусть бы часть ее светлой натуры была утеряна вместе с событиями давних лет, она все еще жила и хотела жить.

Их глаза встретились, и дядя, дернув уголком губ, насмешливо кивнул ей.

В груди засвербело противное ощущение неправильности.

Эйприл кивнула в ответ.

***</p>

— Как твоя нога? — Эйприл переливала обжигающе-горячую воду в таз из светло-зеленого кувшина. Поднимавшийся пар оседал маленькими каплями влаги на ее лице.

— Не жалуюсь, — пробурчал в ответ дядя. Его глаза — механический и здоровый — неотрывно и тяжело наблюдали за ней, словно держали на мушке.

Закатав рукава платья, Эйприл бросила белоснежную марлевую тряпку в воду и взяла из все еще неразобранного чемодана баночку с лечебной смесью. Ровно тринадцать капель. Разбавила двумя ложками восстанавливающего зелья на ромашке. Поморщившись, окунула руку в воду и принялась перемешивать, попутно смачивая тряпку.

— Тебе не стоит обрабатывать ее. Зрелище не очень, я сам справлюсь.

Эйприл пропустила его слова мимо ушей. Встряхнула руку и подняла таз с тумбы, после чего приблизилась к сидевшему в глубоком мягком кресле дяде, опустилась на низенькую деревянную табуретку перед ним. Снятый протез стоял рядом. Поморщившись в ответ на ее молчаливое упорство, он наклонился и закатал штанину, обнажая взгляду отвратительную обожженную рану, сквозь которую можно было различить медленно гниющие мышцы вокруг отпиленной кости. Залечить это нельзя было — слишком сильное Пожирательское проклятие настигло его, грозясь за несколько мучительных десятилетий свести в могилу.

Дядя был обречен. Утром и вечером он промывал ногу, чтобы в ней не завелись паразиты и инфекция не разнеслась по всему телу, приближая его конец. День за днем. День за днем. До скончания веков смотреть на последствия его борьбы за людей и их жизни.

— Я промою. Мне не сложно, — тихо отозвалась Эйприл и выжала тряпку. Осторожно коснулась его раны. Сколько бы лет не смотрела на нее — все никак не могла подавить омерзения и вспыхивающей в груди злости. Мерлин, они ведь все были людьми! Так почему одни заставляли других страдать?

Почему она должна была учиться скрывать отвращение, а дядя терпеть боль? Почему она должна была оставлять человека, которого любила?

Почему он поддерживал взгляды Темного Лорда?

Дядя смотрел на нее странно и пронзительно. Обычно, если кто-то из племянниц, которым он, за неимением собственных детей, посвятил всю свою жизнь и любовь, обрабатывал ногу, он отворачивался, предпочитая найти взглядом любой не заслуживающий этого предмет и начать разговаривать, то сейчас молчал. Несколько раз поднимая голову, Эйприл тут же невольно опускала глаза — она никогда еще не видела, чтобы дядя смотрел так жадно и тоскливо одновременно. Это не был взгляд, которым награждаешь любимого родственника.

Это было что-то мерзкое, низменное и… не то. Она явно слишком устала, чтобы правильно оценивать ситуацию. Глупые внутренние ощущения — за неделю, которую дядя пробыл в Хогвартсе, она все никак не могла найти причин ощущению, что что-то не так.

Эйприл встряхнула раскрасневшиеся от горячей воды руки, мутные капли разлетелись в стороны. Она вытерла ладони о подол платья и взяла бинт, на который уже нанесла мазь, чтобы замотать остатки ноги на ночь.

Он, привлекая ее внимание, коснулся щеки кончиками толстых шершавых пальцев и тут же отдернул руку. Она слабо улыбнулась — в присутствии семьи у нее это получалось. Прикусила губу, аккуратно придерживая бинт.

В последние дни, чтобы она не делала, в голову постоянно вторгались мысли о Барти. Даже сейчас тоска по нему просочилась в душу. Сил на то, чтобы и дальше подавлять ее, как будто бы не осталось.