Часть 1 (1/2)

Июнь 1978 года.</p>

Ослепительные, как будто бы жемчужные, солнечные лучи ползли по лицам высыпавшихся на улицу студентов. Теплый июньский ветер путался в волосах, нежно целовал лицо и приятно обволакивал кожу. У выпускников день был за два — будни тянулись долго и муторно, наполненные зубрежкой и попытками успеть доучить и заново выучить горы позабытых в волнении знаний перед экзаменами. Усталость пролегла фиолетовыми бутонами синяков под глазами.

Барти Крауч, болезненно-бледный и худой, разлегся на мягкой траве под раскинувшим длинные величественные ветви дубом, подняв над головой руки и перечитывая учебник по Трансфигурации. Рядом, положив ноги ему на ноги и облокотившись о толстый ствол, сидел Регулус. Он тоже читал, только конспекты по Защите От Темных Искусств.

После первых сданных экзаменов по Нумерологии и Чарам казалось, что жизнь ускорила свой ритм, и они постарели лет на двадцать. Конечно же, поседели, испытали всю краску любовных мук (хотя испытали — слишком широкое понятие, учитывая, что Регулус подружку нашел в учебе, а не среди девчонок, окружавших их, смеявшихся и блестевших глазами, словно цветущий сад) и приелись к бренному существованию.

— Я не сдам, — пробормотал Барти. Учебник решил, что это был идеальный момент, чтобы свалиться ему прямо на нос и заставить болезненно застонать. — И отец меня убьет. Интересно, что напишут на надгробии? — он поднял книгу, захлопнул и отложил в сторону. Яркий солнечный свет резанул заслезившиеся и прищурившиеся глаза.

— Головная коробка не вместила школьный минимум информации. Да будь ты талантлив хотя бы на небесах, — незаинтересованным тоном отозвался Регулус.

Барти фыркнул, подавив смешок. В чем-то он был прав. Наверное. Если не брать во внимание тот факт, что Барти был лучшим учеником на курсе, а тот всего лишь вторым.

Он не преминул тут же напомнить об этом Регулусу, за что в ответ получил лишь приподнятую черную бровь, показавшуюся на мгновение из-за пергамента и в следующую секунду скрывшуюся обратно. Он был до одури мрачным и неинтересным. У Барти, перед глазами которого разворачивалась целая жизнь (пусть бы и с испытаниями в виде экзаменов), его молчание вызывало лишь отторжение. Но они дружили довольно много лет, чтобы он научился свыкаться с этим.

Он перевернулся на земле, пачкая мантию, и принялся изучать взором окрестности вокруг. Вот группка гриффиндорок расположилась неподалеку, то взрываясь хохотом, то вновь затихая и о чем-то перешептываясь, в сторону темного мглистого озера спускалась большая компания пятикурсников с нескольких факультетов, на желтой дорожке, огибавшей дугой кустарники за спиной и появлявшейся бликом недалеко от стен школы, виднелись профессор Дамблдор и профессор МакГонагалл. Наверняка обсуждали, как будут распределять заказанные на весь учительский состав успокоительные — сдача студентами Ж.А.Б.А. и С.О.В. каждый год становились настоящим испытанием для них.

Теплые солнечные лучи, похожие на длинные щупальца, проникавшие в каждый, еще не сбросивший с себя зимний мрак, уголок, разрезали светлые небеса, усеянные перистыми воздушными облаками, напоминавшими Барти зефирные фигурки с одного из великолепнейших приемов Блэков — они всегда отличались роскошными и помпезными вечерами, о которых общественность говорила еще по меньшей мере несколько месяцев, восторгаясь, перешептываясь и томно вздыхая.

Не сказать, что Барти нравились подобные мероприятия, но он никогда не отказывался присутствовать на них, если его далекий, придирчивый и ненавидящий всех вокруг, кроме собственного отражения и немного матушки, отец приглашал его. В конце концов, там обязательно можно было найти Регулуса, стащить капельку алкоголя, пока старые домовики делали вид, что ничего не замечают, и прекрасно провести вечер, приглашая знакомых девчонок танцевать и подшучивая над пафосными и расплывшимися (конечно же, под давлением своего богатства) заносчивыми аристократами.

Тень скользнула на лицо, и он повернул голову в сторону, отрываясь от причудливых очертаний облаков. Губы сами собой расплылись в улыбке.

— Эйприл, — ласково протянул он одной из приближавшихся девушек. — И Мари, — быстро кивнул второй. — Чем обязаны?

Регулус на мгновение оторвался от конспектов, чтобы поприветствовать приблизившихся сестер Сайкс. Обе рыжеволосые, такие же бледные, как и Барти, уставшие и похудевшие, вместо пищи пожирающие гранит науки, они улыбнулись им и плюхнулись рядом. Мари, выглядевшая чуть более здоровой, чем старшая сестра по той причине, что заканчивала лишь шестой курс, чем-то еще напоминала живую в окружении троих почти что трупов. Она ярко улыбнулась. На ее щеках растекался розовый румянец.

— Я не сдам, — обреченно проговорила Эйприл, устроившись совсем рядом. Ее длинная тонкая рука касалась пальцев Барти, и он чувствовал, как мурашки бегут по коже. — Не быть мне профессором, не учить малых деток, не жить ту жизнь, о которой я мечтаю.

— И почему не сдашь? — фыркнула Мари. Для студентки Когтеврана она была слишком любившей человеческое общение. Барти, начавший знакомство с ее сестрой через нее, ценил ее существование неподалеку. — Сдашь обязательно.

Около десяти лет назад малютка Мари врезалась в него на день рождении Адама Забини, насупила курносый носик, пресекла его возмущения быстрым взглядом, поспешно извинилась, похлопала по плечу, специально приподнявшись на цыпочках, чтобы дотянуться, и буквально через мгновение скрылась прочь. Она была похожа на огненный вихрь, вслед за которым, подхватив длинную юбку, неслась старшая сестра, напрасно ее окликавшая. Барти помнит, что в тот момент, когда Эйприл появилась из-за поворота, он перестал дышать.

Время как будто бы замедлилось. Она бежала, собранные заколкой завитые рыжие волосы подпрыгивали, несколько прядей упали на ее острое лицо, и она несколько раз быстрыми, невдумчивыми движениями старалась завести их за уши. Нахмуренные брови, не смотрящие на него глаза — эта сцена отпечаталась в голове на целую вечность.

Эйприл извинилась перед ним за Мари. Точно так же, как сделала это она, а следом — исчезла. Два огненных вихря и причина номер один, по которой Барти нашел ее на празднике вновь и заговорил. Он еще не до конца понимал, насколько сильны и глубоки были его чувства — признаться честно, в тот момент он был лишь очарован. Чувства росли постепенно, год за годом, месяц за месяцем напитываясь его восхищением, их общением и ее присутствием в его жизни.

Они были рядом друг с другом, вместе поступили в Хогвартс, держась за руки, пока первокурсников вызывали к шляпе. Клятвенно обещали быть рядом даже не смотря на то, что попали на разные факультеты. Они дружили, ссорились, мирились, Барти поддерживал ее на Когтевране, помогал разбираться с проблемами, в которые вечно влипала малютка Мари, присоединившаяся к ним через год, звал на прогулки, пускал с ней камушки в озеро, курил первую сигарету на двоих и до боли в легких смеялся и откашливал горький дым, засыпал на ее плече в библиотеке, дарил цветы, обнимал, пока плакала. И любил.

Барти старался не говорить именно это слово. От него веяло чем-то взрослым, полным ответственности, признательности и понимания, а в нем этого всего, признаться честно, было ровно наполовину. Но он любил ее — любил так, как может любить человек, всегда восхищенно, с распахнутой душой, желанием помочь и поддержать, когда она оступалась. Он был рядом, чтобы поймать ее на резком повороте, подхватить, когда нога провалится в спрятанную за листвой яму и протянуть руку помощи на полуразрушенном мосту одного из жизненных испытаний.

Наверное, такая любовь не могла остаться безответной. Не осталась.

В конце концов, Эйприл полюбила его в ответ.

— Уверена, на моем надгробном камне будет какая-нибудь витиеватая надпись о том, что такой волшебнице не хватило мозгов, чтобы запомнить школьный минимум информации, так что сожалеть не стоит.

Не сдержавшись, Регулус рассмеялся. Эйприл удивленно вздернула брови, глядя на него, Барти спрятал улыбку, отвернувшись. Малютка Мари, которую он по привычке собирался так звать всю оставшуюся жизнь, неуверенно поддержала хохот наконец отвлекшегося от конспектов Регулуса. В последнее время она была странно-молчаливой, и Барти начал было волноваться, но сейчас сомнения отступили на второй план — она смеялась так же, как всегда. Она была той же маленькой Мари, сестрой самого лучшего на свете человека.

— Вы с Барти слишком похожи. Даже думаете одинаково.

Частично он был прав. Барти во многом думал так же, как и Эйприл. Во многом, кроме политики. Из-за того, что их дядя работал в аврорате, сестры не переносили даже упоминания Темного Лорда. Они боялись, нервничали и избегали разговора каждый раз, когда речь заходила о нем.

Они пока не понимали, насколько великим, насколько сильным человеком он был. Его идеи, его мысли, все это было так близко душе Барти, что он задыхался от волнения, представляя, что когда-нибудь сможет встать рядом с ним, пока они будут строить новый мир. В их руках, в их собственных руках сейчас было столько возможностей, что потерять их было бы катастрофической ошибкой. Эйприл пока не понимала, но Барти знал, что вскоре поймет.

Он докажет ей, что Темный Лорд стоит почти всего в этой жизни. Что он великолепен, разумен, что он — достойнейший лидер, под чьим руководством они придут к идеальному волшебному миру, в котором традиции и мудрые маги, знающие о нем все, будут курировать и наставлять только вступающих на дорожку колдовского развития. Все должно быть честно: от старшего, сильнейшего, к младшему, как и говорит Волдеморт.

Почему в Эйприл эти мысли вызывают такой резонанс, Барти не понимает. Она ведь не грязнокровка, чтобы жить в страхе, что ее выгонят из сказки, в которую впустили. Ее отец — обедневший чистокровный волшебник, мать — полукровка с двумя поколениями магов в крови. Если Эйприл будет повиноваться мистеру Сайксу, превосходно знающему традиции общества, и выйдет замуж за чистокровного волшебника, как и ее дети, и внуки, вскоре ее кровь очистится от вплетенной когда-то давно полукровной.

Ей стоит присмотреться: чистокровный волшебник, готовый жениться на ней, защищать ее и любить даже наперекор своему отцу и его желаниям, уже был рядом.

Помимо прочих достоинств, он не был равнодушен к ней, к людям, к своей стране. Он думал об обществе. Он вместе с Регулусом мечтал вступить в ряды Темного Лорда и создать новый мир, в котором они с Эйприл будут счастливы.

И он вступит.

Приглашение на закрытый бал Волдеморта лежало в тайном кармане его сумки. Дата назначалась на следующий вечер после выпускного. Эйприл, цветущая, радостная, залившаяся слабым румянцем на Солнце и блаженно жмурившая глаза, держала его руку.

Все обещалось быть хорошо.

***</p>

Сентябрь 1994 года.</p>

Профессор нумерологии Эйприл Сайкс, высокая, тонкая, вечно закутанная в траурный черный волшебница, собирающая рыжие волосы в строгие пучки и редко позволяющая себе лишнюю улыбку среди детей, сидела за учительским столом в Большом зале Хогвартса. Она преподавала уже больше десяти лет, как будто бы превратившись в скульптуру на фоне — каждый год встречала студентов на одном и том же стуле, заставляла себя слабо улыбаться светившимся первокурсникам, отбиравшимся на факультеты, ела и разглядывала материал, с которым ей придется работать.

Она достигла того, чего мечтала — преподавала, была независима от общества и близких, погружалась в науку, которая ей нравилась, но что-то было не так. Что-то — разбитое давным-давно и гниющее в грудине сердце. На его месте Эйприл поставила стеклянную дверцу, в которой студенты находили свои отражения и довольствовались этим, надеясь, что это была искренняя любовь с ее стороны.

Она любила. Старалась любить их, насколько хватало сил, но получалось не так уж и хорошо. На самом деле, испытывать чувства она могла только к семье. К дяде, отцу, племяннику, Мари и совсем немного к ее вечно вопящей кошке.

Каждый год студенты смеялись как будто бы так же, как и в прошлом. Новые лица постепенно заменяли старые, но и половина, скорей всего, не будет посещать ее предмет. Нумерология для них — не то, чтобы интересно. Они не понимают ее ценность. Или не дорастают к третьему курсу, чтобы понимать. Эйприл не переживает об этом: она давно уже не огорчается от того, что половина парт в ее кабинете бывает пуста — она занимается любимым делом, посвящает всю себя приходящим ученикам и не изматывается так, как профессор МакГонагалл.