Werner Brandstätter. II (2/2)

— Для женщины с такой утонченной фамилией вы непростительно неаккуратны, — ухмыльнулся Вернер и, замечая, как лицо Анели вытягивается от недоумения, открыл внешний карман кожаного портфеля, что висел на плече на длинном ремне. — Кажется, это ваше.

Он протянул заколку — краб, украшенный жемчужинами.

— А вы, — Анели шумно вздохнула, расправляя плечи, — непростительно хамоваты для учителя красивого языка.

Вернер улыбнулся шире. Искренне и довольно. Будто был мальчишкой, что смог задеть симпатичную девочку.

— Спасибо, — сдержанно произнесла Анели, забирая заколку. — Очень вовремя, — добавила, небрежно присобрав вьющиеся пряди, и заколола их крабом, хотя пучок на затылке разбирать не стала и новая прическа смотрелась катастрофически беспорядочно, по-дурацки, но…

Вернер отчего-то всё равно не мог перестать на неё смотреть.

— Увидимся на собрании, — улыбнулась Анели, отправляясь на футбольное поле и не замечая, как тёмные брови Вернера, что продолжал ещё пару минут смотреть вслед, едва приподнялись от удивления. Фрау Фогель — учительница рисования, очаровательная молодая женщина — побежала к детям, намереваясь играть в футбол. Воспитанники — и девочки, и мальчики — начальных и средних классов тут же бросились к ней, образуя вокруг плотное кольцо из объятий. Анели счастливо смеялась, запрокидывая голову, и ласково гладила детей по волосам, чуть взъерошивая.

Следующие два часа тянулись словно в аду. Вернер, чередуя работу лопатой и граблями, приводил в порядок грядки, попутно общаясь с коллегами, большинство из которых представляли из себя заурядных женщин от сорока пяти до шестидесяти лет. Впрочем, общались скорее именно они и между собой. А Вернер, Филипп и педагог-психолог Петер Винкель, будучи самыми молодыми и физически крепкими, вынужденно отдувались на грядках вместе с учениками старших классов.

— Последнее, чего мне хотелось бы — умереть от запаха духов фрау Фишер, которые чувствуются даже здесь, под пение очередного вокально-инструментального ансамбля, — проворчал Петер, обхватив руками мощный сорняк, и гневно кивнул в сторону открытого окна, на подоконнике которого виднелся радиоприемник.

Филипп и Вернер, согнувшись над розами, переглянулись и едва слышно засмеялись.

— Мне нравится, что фрау Фишер работает вместе со всеми, — подметил Брандшеттер уже серьезнее, пользуясь тем, что она была далеко.

— Работает? — Петер шикнул с деланным оскорблением и бросил взгляд в её сторону. — Только если языком.

Петер Винкель, 31 год. Педагог-психолог. Не женат. Выпускник Дрезденского учительского института. Основная тематика научных трудов психологического профиля — работа с трудными подростками и профилактика диссидентства среди молодежи. Работал в Дрездене три года, уволился по собственному желанию и переехал в Потсдам. Не служил в армии из-за бронхиальной астмы.

— В земле она стала бы копаться только если здесь всюду сновали «Штази», — добавил Петер, небрежно вытерев лоб тыльной стороной ладони, что была покрыта тканевой перчаткой. — Она их большая поклонница.

Вернер изобразил удивление, смешанное с легким испугом, и, надавив ступней на ребро металлического полотна лопаты, глубже засунул в сухую чёрную землю.

— И часто они здесь «снуют»?

Филипп и Петер переглянулись. Говорить про случай с Паулем было запрещено. Теми же «Штази».

— Да, — попытался выкрутиться Петер. — Часто. У нас здесь… Непростые дети, сам знаешь. У тебя был опыт работы с трудными подростками?

Вернер едва ухмыльнулся, выкапывая корни. Петер умело перевёл тему. С одной стороны это — хорошо. С другой — плохо и подозрительно.

— Да. Если считать за таковых студентов из Китайской Народной Республики… — пожал плечами Брандштеттер, через секунду поддержав смех коллег.

***

— Поэтому ещё раз прошу вас, коллеги, — важно продолжала фрау Фишер, сидя во главе длинного прямоугольного стола в своём кабинете, за которым собрались учителя, — относиться к детям в первые дни особенно внимательно…

Перед Вернером лежал ежедневник, в котором он успел записать расписание своих занятий на первую учебную неделю. Русский язык — главный иностранный язык в ГДР. Изучение его было обязательным, а потому каждый из классов, начиная с самых младших, встречаться с герром Брандштеттером будет от двух до четырех раз в неделю. Такая перспектива Вернера не радовала, в отличие от малого количества учеников, так как это была всё-таки не обычная школа, и в каждом классе было не больше пятнадцати детей.

— Многие из них на лето уезжали к опекунам и родственникам и могли оказаться в плохих компаниях, — с тревожным пафосом продолжала фрау Фишер. — Пожалуйста, следите за ними, за их мыслями, за тем, что они пишут в своих сочинениях, что говорят между уроками. У них есть воспитатели, есть педагог-психолог, но вы проводите с ними не менее значительную часть дня…

Вернер, как и все остальные, апатично, едва заметно кивал, слушая монотонную речь директрисы, пока не запнулся взглядом о руки Анели, что сидела напротив. Вернер плохо видел её лицо — за спиной было окно, укутавшее силуэт солнечным светом, но близко видел ладони, что она сложила перед собой на столе.

— Помните, что дети не любят прямых вопросов! Не пытайтесь их перехитрить, они всё чувствуют. Старайтесь узнавать их намерения завуалированно — посредством, например, обсуждения исторических событий или героев книг…

Вернер перестал слышать фрау Фишер, что говорила изнурительно долго. Но столько же долгих минут рассматривал руки Анели — непростительно грязные и неаккуратные. Мягкая и нежная кожа, изуродованная пятнами краски, въевшейся в тонкие линии на ладонях и сгибы фаланг пальцев, неопрятная чернота под ногтями и вокруг них, рукава кофты, что она приспустила вниз, с разводами воды и уличной пыли…

Хотелось схватить эти ладони и поднести к проточной воде, чтобы скорее… Скорее смыть несовершенства? Или скорее с этим совершенством соприкоснуться?

В любом случае всё это казалось Вернеру грязью, но в то же время разжигало глубоко внутри осознание — руки Анели чисты.

В отличие от рук его собственных.

— Если поведение ребенка кажется вам подозрительным — вы должны немедленно сообщить об этом герру Винкелю, — заканчивала фрау Фишер, указав ладонью на педагога-психолога, который, ощутив на себе сразу десяток взглядов, вынужденно важно кивнул. — Мы должны сделать всё, чтобы уберечь детей, брошенных собственными родителями, от идеологического мусора, что пытается просочиться в их умы с Запада, несмотря на Антифашистский оборонительный вал. Мы не можем отдать наших граждан этому обществу потребления.

Вернер вздохнул слишком громко, случайно выразив пренебрежение к подобной риторике. Сначала он бесперебойно слушал подобное от коллег отца, потом на учёбе в военной академии, а затем два года отдыхал от социалистических речей в Баварии. И только теперь понимал, что он, в общем-то, никогда не жил жизнью простого гражданина ГДР. Он не знал обычной жизни в стране, которую рьяно защищал. Не знал истинных настроений, что отображались не на праздничных парадах и демонстрациях, а вот в таких местах — школах, трудовых коллективах, межличностном пространстве… И считывались скорее в интонационных полутонах и взглядах, чем в словах.

Но Вернер был уверен, что простые люди так уродливо-партийно не разговаривают. Несмотря на пламенную любовь к социализму, Вернер был уверен: такие речи лишь отдаляют граждан от непосредственного или партийного начальства. Они полны пафоса и нагнетания. А второго, к сожалению, и без того становилось всё больше с каждым днём: Германская Демократическая Республика находилась на грани экономического кризиса.

Фрау Фишер на мгновение запнулась, но, яростно поджав губы и метнув в Брандштеттера взгляд, что безмолвно заявлял о возможном занесении в характеристику, продолжила «выступление».

Посмотрев перед собой, Вернер с удовольствием поймал на себе взгляд поощрительно улыбающейся Анели.

И не смог не улыбнуться в ответ.

***

Возвращаясь домой после небольшой посиделки за чаем с коллегами, Вернер пытался понять, что далось тяжелее — непривычные для тела полевые работы, сказавшиеся потягивающим напряжением в пояснице, изнурительное и слишком продолжительное общение сразу с большим количеством людей, вездесущая беременная Мышка, что постоянно бросалась под ноги, будто желая покончить с собой до наступления родовой деятельности…

Или странное, болезненное желание смотреть на Анели. Чудаковатая, шумная, со своим мнением, что не устраивало почти всех — особенно возрастных — коллег. Соблазнительная и сексуальная во внешнем и внутреннем беспорядке. Яростно живая, будто желавшая наслаждаться каждой прожитой минутой, она не забывала и о работе, что определенно была ей дорога. Вернер не видел её непосредственно в преподавательском образе, но видел детей, что бежали к ней на футбольном поле.

— До встречи на торжественной линейке, герр Брандштеттер? — с лукавой насмешкой вместо прощания спросила она, собираясь зайти в свой кабинет после небольшого учительского чаепития, на котором главной звездой был, конечно же, Вернер, вынужденно слушавший кучу вопросов и пересказывающий выдуманную штабом биографию.

— Ещё никогда я так не радовался её приближению, фрау Фогель, — улыбнулся Вернер, любуясь лучами осеннего солнца, что заливали собой и весь коридор, и лицо Анели, подсвечивая россыпь веснушек на носу и щеках.

Вернер качнул головой, будто желая сбросить с себя странные мысли, и нашел в кармане портфеля ключи. Накопившийся недостаток сна давал о себе знать легким туманом в голове. Совершенно недопустимым, в каком-то смысле даже опасным.

Вернер понимал — в интернате много сотрудников и детей. На то, чтобы сблизиться с каждым, уйдёт запредельно много времени. А время это убегало стремительно, приближая ещё одну возможную катастрофу. И Вернеру необходимо завербовать одного из сотрудников, что уже давно и прочно со всеми знаком и был в интернате в дни, когда Пауль Байер попытался совершить акт самосожжения. Вербовка несовершеннолетних среди «Штази» тоже практиковалась, однако Вернер этот вариант не рассматривал. И потому, что психику детей из специального интерната сложно назвать абсолютно стабильной, и потому, что сам был своего рода завербованным ребёнком, в детстве брошенным в пасть жестоких политических войн…

Но о возможной кандидатуре в помощники думать пока было рано. И потому, что вербовка никогда не совершается так быстро, и потому, что перспектива хоть немного поспать в данный момент была слаще любой другой.

Вернер зашел в квартиру и замер на пороге, услышав торопливые шаги на кухне. Опустив взгляд, заметил возле обувницы лакированные туфли. Дома была Гретта. Сняв кроссовки, припорошенные пылью, Вернер прошел вглубь коридора и обернулся, приветственно улыбнувшись невесте брата, что сидела за столом с чашкой чая.

Хотя Брандштеттер отчетливо помнил, что вчера, за ублюдочно-тошнотворным, по его мнению, семейным ужином, делилась планами о вечерней прогулке с подругами…

— О, — в удивлении вскинула брови она, удерживая чашку с чаем у лица. — Я думала, ты будешь позднее…

— Плохо себя чувствую, — отозвался Вернер, снимая джинсовую куртку и аккуратно вешая в шкаф. — Но и я мало похож на твоих подруг…

Гретта засмеялась, опустив чашку на блюдце.

— Как мило, что ты помнишь! Габи решила провести день со своим парнем… — улыбка с губ Гретты, к счастью для Вернера, исчезла. — А Терезе пришлось задержаться на работе. Но она уже скоро закончит, — Гретта бросила взгляд на настенные часы. — Я пойду за ней через минут пятнадцать… Я была в магазине неподалеку и решила зайти попить чай, пока есть время…

Вернер кивнул, изображая, будто эти оправдания имели хоть какую-то ценность и устало прошёл в гостиную, что выполняла функцию и его спальни, и рабочего кабинета. Закрыв дверь, тут же направился к платяному шкафу, на дне которого хранил чемодан.

Мысленно проклиная несостоятельность и чувствительность Йонаса, что откладывал расставание с Греттой на каждый последующий день, Вернер опустился вниз, расстегивая молнию. Торопливо убирая несколько книг, что лежали на самом верху, он добрался до вещей, которые вынужден был оставить внутри, а не повесить на вешалки, чтобы те скрывали кобуру. Уже заметив её, Вернер замер. Напряженные пальцы зависли в паре сантиметров от футболок, что были сложены иначе — почти не отличить, от того, как складывал он, но сгибы — мягче.

Сонливость исчезла в ту же секунду, сменяясь излишней бодростью. Вернер вытащил кобуру из коричневой кожи, расстегнул застёжку и вытащил пистолет. Магазины — основной, что был внутри корпуса, и запасной, что хранился в специальном кармане кобуры — были на месте. Флажок предохранителя повернут вверх до отказа.

Вернер поднялся на ноги, засунул пистолет за пояс брюк сзади и направился на кухню.

Гретта, заметив его в коридоре, одним торопливым глотком опустошила чашку и поставила её на блюдце.

— Мне уже пора, — она улыбнулась, вставая из-за стола.

Вернер, двигаясь так, чтобы не оборачиваться к Гретте спиной, прошел на кухню и едва коснулся ладонью чайника, что стоял на плите и оказался совершенно… Холодным. Либо у Гретты специфичные вкусы и тяга к копанию в чужих вещах, либо — неприятные секреты, которые пора раскрыть.

— Может, составишь мне компанию? Пятнадцать минут ещё не прошли, — с мягкой улыбкой напомнил он, заставляя Гретту замереть у стола и натянуто улыбнуться. — Чайник так быстро остыл…

— Всегда таким был, — закивала она. — Очень плохо держит тепло. Давно прошу Йонаса купить новый…

— Приходится разогревать чаще? — горестно приподнял брови Вернер, позволяя Гретте ещё немного насладиться собственной ролью.

— Да! — возмущалась она. — А это лишние траты газа!

Вернер цокнул языком.

— Ты очень хозяйственная. Йонасу с тобой так повезло.

Но нажим, с которым были произнесены последние слова, оказался избыточным. Гретта моргнула, ощущая неладное, а затем растянула губы в нелепой, напряженной улыбке.

Улыбнулся и Вернер.

Секунда неудобной тишины и едва различимые крики детей, доносившиеся с площадки во дворе дома.

Ещё секунда столкновения взглядов. Настойчивого и насмешливого с загнанным и встревоженным. Гретта теряла налёт «тупизма», стремительно меняясь в лице. И такой нравилась Вернеру намного больше.

Понимая, что он стоит близко к выходу из кухни и вряд ли даст пройти, Гретта отчаянно бросилась к кухонной тумбе, намереваясь схватить нож.

— Стой! — прорычал Вернер, доставая из-за спины пистолет и вынуждая Гретту замереть в шаге от ящика со столовыми приборами.

Быстрое движение пальцем и характерный щелчок — Вернер снял пистолет с предохранителя.

— Чтобы ты ни сделала — я успею выстрелить. Сядь на стул, Гретта Штенкель, — на лице Вернера вдруг появилась недобрая ухмылка. — Или как там тебя зовут на самом деле…