Эпизод 1.4. Скорпион и лягушка (1/2)

──────── ⋉◈⋊ ────────</p>

Хмурый октябрь взял бразды правления на себя. Дождливым утром субботы Константин-старший не был настроен принимать гостей. Однако внезапный и настойчивый лязг о калитку в заборе вынудил его вздрогнуть. Он отвлёкся от приготовления кофе, посмотрел в распахнутое окно.

— Дядя Алекс, видно же, что вы дома! — вновь зазвучал низкий голос Сергея. Гостя и незваного, и весьма неожиданного. Калитка была решетчатая, так что ему прекрасно виделось, как брюнет помахал рукой, держа в руках полный пакет. Парень, поняв, что его заметили, уже потише добавил: — Впустите на ненадолго, пожалуйста.

Александру, сняв с воротника очки, вымученно вздохнул, надел обувь, и, накинув поверх домашней одежды — клетчатой рубашки и брюк — плащ, вышел встречать не только Сергея. Как оказалось, и Евгения с Василисой. Серг через порог протянул мужчине пакет, обмолвился о коллективном сочувствии, и прыгнул в машину — добытую старенькую зелёную «Волгу». Как бы он не хотел остаться и поговорить, за опоздание на работе по голове не погладили бы. Василиса поступила аналогично молодому человеку.

— Держись, горе-любовник, — рыжая похлопала увядшего Крамаренко, оставшегося стоять истуканом, по плечу. Он всё же понимал, что девушка сделала это любя, в своей манере, и лишь безразлично фыркнул ей вслед.

— Ох вряд ли ты зашёл на две минуты, как эти двое. Пошли, нечего тут мёрзнуть. Будешь чай? — предложил тому Константин-старший, на ходу просматривая содержимое пакета. Помимо бутылки дорогого виски и записки к ней, оставленной явно не самим Сергеем, а его отцом, в пакете лежала пачка снотворного, пакет фруктов и мелких гостинцев вроде горького шоколада. Видно, девушка позаботилась.

Пройдя в дом, Евгений первым делом оставил куртку в прихожей и прошёл в ванную, чтобы помыть руки. Александру закрыл окно — ему-то плевать на прохладу и сквозняк, но надо помнить, что сейчас он в доме не один. Какое-то время оба сидели на кухне молча, пока тишину не прервал свист закипевшего чайника. Константин-старший больше предпочитал пользоваться обычным, чем электрическим.

— Жень, признайся честно. Ты всё ещё любишь её? — Константин-старший сделал глоток своего остывшего, холодного кофе — видно, в кого пошла дочь — и посмотрел на парня. Мужчина выглядел измотанным, уставшим, чем-то похожим на больного: под глазами залегли тёмные круги, щёки впали и, судя по щетине, мужчина забывал бриться. В течение месяца, длившегося словно вечность, он не отлипал от мобильного телефона, ожидая всё новых и новых звонков, новостей о розыске дочери. Даже на рабочем месте. Чтобы окончательно не сойти с ума, он должен был отвлекаться хоть на что-то, но у него не получалось. Нет, как-то получалось. Но из рук вон плохо.

Синоптики из утренних новостей не обманули, — дождь за окном усиливался, пока не перешёл в ливень. Евгений, не найдя вменяемого ответа на заданный ему вопрос, хотел было стыдливо приопустить голову, отвернуться, но вместо этого потупил взгляд в стол и вслушался в стук капель, неистово бьющих по черепичной крыше и подоконнику.

— Я не знаю, дядя Алекс, — минуя короткую паузу, ответил Евгений. Неуверенно. Он уже выпил свой чай и от незнания, куда себя деть, чем себя занять, рассматривал принт на кружке — эмблему «SHIELD»<span class="footnote" id="fn_30532270_0"></span>. Точно такую же Женя подарила ему на Новый Год, а по прошествии некоторого времени заказала и себе. Воспоминание обернулось очередным уколом в сердце. Эмпатичный и в своей мере закрытый Александру смог разглядеть в тёмно-серых, как грозовая туча, глазах Крамаренко угасающую искру. — Не знаю, правда. И, в любом случае, мы двое — безнадёжны. Я идиот. Я это завернул. Я её тогда поцеловал! Я и должен порвать с этим…

— Почему ты так сильно настаиваешь на этом? У медали всегда выгравирована вторая сторона. Тебе может стать только больнее. Я в любовных делах не мастер, сам получил достаточно шишек не от лёгкой жизни. Но прекрасно видел, что происходило с между вами, — Александру сложил руки на столе и задумчиво проследил за каплями по ту сторону стекла — две слились в одну. На него нахлынули воспоминания. После развода, Константин продолжал воспитывать дочь вместе с дедом Грегори, приходящимся Жене дедом, и не рисковал вступать в новые отношения, боясь разрушить хрупкий, нестабильный мир недоверчивого подростка. Константин-старший старался понять её, как и она, избежавшая тяжёлый этап бунтарства, как могла, его. И Александру, как любому любящему отцу, было больно осознавать, что дочь совсем скоро вырастет и вылетит из гнезда. Но уж точно не так… При этой мысли он тяжело сглотнул, что не скрылось от Евгения. — Я уверен, что она любила тебя. Каждый человек проявляет чувства по-разному, нет никакого правильного шаблона. Просто вы…

— И что же мы сделали не так? Испугались, сами не зная чего? Испугались ответственности перед друг другом? Испугались быть белыми воронами? — подумав, попробовал привести варианты Евгений и, стыдливо скривившись, провёл рукой по лицу. Последнее было, скорее, своеобразной тавтологией давно сказанных слов: оба признавались, что чувствуют себя среди остальных не иначе, чем белыми воронами, на фоне тех же Сергея и Владиславы, хотя на деле они ещё те «Инь» и «Янь». — Мне всегда казалось, что я бракованный. И я не вижу отношения в том свете, в котором показывают их фильмы и книги, дублирующие друг друга, с клише на клише.

— Многие вообще не видят смысл связывать свою жизнь с другим человеком, так чем же был бы хуже ты? Со своими мелкими правками?

— Я не хочу рушить нашу дружбу и, бьюсь об заклад, она тоже этого не хочет. Не хотела бы. В первый раз пронесло, — Евгений резко выдохнул, и, вновь вдохнув, набрал в грудь побольше воздуха, — второй раз может не пройти. Все мысли и чувства, которые я испытываю на себе, смешанные… Чёрт, это степенно превращается в… ходьбу по хлипкому канату!

— Парень, ты не знаешь, что такое ходьба по хлипкому канату. Во время моей молодости мне тоже пришлось очень несладко. Только вот я каким-то макаром втрескался в парня, — слишком спокойно выдал Александру. Крамаренко порядком удивился внезапному откровению мужчины. В его распахнутых глазах мелькнул вопрос. Он не спорил, что их семьи неплохо дружили около четырёх лет, и собирались дружить дальше, но чтобы дойти до такого уровня доверия нужно было хорошо постараться. Если бы старший Константин не знал, что Евгений не гомофоб, а тот как-то заикался об этом при нём, он бы не стал раскрывать такие подробности своей биографии. — Да, друг мой, ты не ослышался. Не отрицаю, я тогда… Ошибся. Или мог ошибиться. В зрелом возрасте об этом мне ещё долго напоминала моя жена. Уже бывшая. Правда я так и не понял, как она узнала об этом.

— А вы с ним?.. — отвиснув, Евгений отцепился, наконец, от кружки, куда только что подлил свежего чая, и покрутил пальцем в воздухе, очерчивая непонятную фигуру, но и этого было достаточно, чтобы Александру расшифровал посыл.

— Мимолётное видение, — отмахнулся Александру. — Я рисковал получить и не решился прямо ему признаться. И не зря. Не знаю.

— А Женя?..

— Я ничего не скрывал от своей дочери. Никогда.

— Не пойму, что и говорить… Только не волнуйтесь, я никому не расскажу о вас! — потихоньку переваривая новую информацию, Евгений отклонился на спинку стула и уставился на часы. Допил свой чай. Александру слабо, но-таки улыбнулся и потёр щеку. Было слышно, как ладонь трётся о щетину. — Разрешите немного посидеть в… её комнате? Потом я поеду домой, мама, наверное, заждалась меня.

— Конечно, иди.

Благодарно кивнув в ответ, Евгений помыл за собой кружку и побрёл в комнату девушки. Когда подворачивался случай, когда дома не было её матери, он гостил у семьи Константин и нередко за тем, чтобы просто вместе позаниматься какой-нибудь чепухой. От просмотра фильмов до взаимопомощи с домашними заданиями.

— Она булка с корицей, когда не слишком дед, — тихо пробормотал под нос Евгений, подойдя к книжному шкафу. Взгляд побегал по книжным полкам и остановился на полупустой, с разным, но необходимым и так греющим душу хламом.

Осторожно взяв фотографию в деревянной рамке, Крамаренко присел в ближнее кресло и, сам того не замечая, тепло улыбнулся. Константин-младшая очень не любила фотографироваться, хотя сама неплохо обращалась с фотоаппаратом, и чуть что — была главным фотографом-любителем. Евгений молчал про то, что её невозможно было уговорить, наконец, пойти на фотосессию для выпускного альбома, на сам выпускной, да куда угодно, где должны были присутствовать остальные одноклассники. Жене это не было интересно, она не любила людные тусовки, а Евгений ходил только потому, что деньги за всё были отданы без его ведома. Но она, скрипя зубами, так как без этого при втягивании в любую авантюру с ней просто никуда, всё же согласилась на одну памятную фотографию.

— И где же ты сейчас, наш Джон Константин… — покачав головой, Крамаренко закрыл глаза. Крепче сжал пальцами рамку. Он не видел, как из светлого коридора за ним наблюдал Константин-старший.

— De asemenea, vreau ca ea să fie găsită cât mai curând posibil<span class="footnote" id="fn_30532270_1"></span>… — еле слышно прошептал мужчина, уходя в зал.

⋉◈⋊</p>

Ранее обещаю себе обязательно додумать, как докатилась до жизни такой и как ещё умудрилась не сорваться в пропасть. Надеюсь, что додумаю, но позже. Спокойный — к счастью, не медовый — месяц отдаёт концы первым звоночком о том, что дикая охота за перстнем продолжается. Не остаётся ничего, кроме как отбиваться от разъярённой гончей. Не дать ей перекусить сонную артерию. Поваленной на землю, мне еле хватает сил удерживать окровавленную, несущую смрадом гнили, не чищенную годами пасть в нескольких сантиметрах от лица, плевав на ноющее острой болью подранное плечо. Везёт — истинно чертовски везёт — псина, пусть априори очень сильная, размером не превосходит мелкого пони — молодняк в чистом виде.

Со временем зарублю себе на носу, что программа защиты свидетелей, под которую заботливо подвёл меня Локи, никак не избавляет от черноглазых приспешников Асмодея и ищеек, пущенных по моему следу. Не стоило соваться в, казалось бы, обычную кофейню, но я — человек и не могу видеть будущее. Кто помимо меня мог узнать, или без каких-либо сомнений предполагать, что, невинный на вид, белокурый бариста на самом деле окажется демоном, так ещё сымеет совесть — у большинства демонов её и нет — подкинуть грёбаную колдовскую монету<span class="footnote" id="fn_30532270_2"></span> прямо в кружку с напитком? Какая же степень идиотизма должна быть, чтобы вдруг решить, что потенциальная жертва, не проверит, не подсыпали ли какой дряни?

Острые клыки клацают в паре сантиметров от носа, так и не успевая задеть — гончая отлетает в сторону, ударяется боком о фонарный столб и, благо, не гнёт его. Свирепый лай и рычание быстро говорят, что она, непростая псина, очухивается. Кажется, она даже не совсем поняла, что произошло, как именно её огрело, либо ей попросту всё равно, потому что её главная цель до сих пор жива. Не упуская этого из внимания, я с трудом поднимаюсь с холодного тротуара и тут же хватаюсь рукой за плечо — три достаточно глубокие кровавые борозды на правом плече дают о себе знать. Не знаю, насколько скоро доберусь до мотеля, но зато понимаю другое — мне безоговорочно понадобится помощь Локи.

— Знаешь, мне тоже надоело играться, дружок, — низко хриплю я, судорожно выдыхая сквозь зубы, и с вызовом прямо в ярко-красные светящиеся глаза. Всё-таки одной адской гончей, загнавшей меня в подворотню, утерянный артефакт не взять. Пока что одной. Крепко сжав руку с перстнем в кулак, резко выбрасываю её вперёд как раз вовремя — успевшая прыгнуть гончая разлетается на части, окропляя кровью и мелкими кусочками плоти всё вокруг, в том числе и меня. Ободок кольца обжигает палец. Оттягивая край рубашки, разглядываю пятна. — Ei bine, și pentru a spăla cârpe. Sugestia de a cumpăra câteva haine noi este înțeleasă<span class="footnote" id="fn_30532270_3"></span>…

Мне удаётся добраться до мотеля минут через пятнадцать, только вот идти через главный вход я даже не думаю — жалко девушку на ресепшене. Боюсь представить, что она подумает, увидев раненого, а проверять упадёт ли в обморок не желаю. На дрожащих ногах, превозмогая уже невыносимо свербящую боль в плече, я обхожу здание до стороны заднего двора, встаю на мусорный контейнер, пробираюсь по пожарной лестнице мотеля на третий этаж и, с трудом открыв окно, тяжёлым мешком с металлоломом заваливаюсь в свой номер — с самого начала пометила для себя это окно. Предусмотрительно закрываю дверь своего номера на ключ и немного пройдя по коридору, стучусь в номер Локи. Дверь оказывается открыта и я в который раз убеждаюсь, что Лаувейсон за свою продолжительную жизнь привык создавать из дешёвых номеров настоящие произведения искусства, которым я перестаю удивляться, если вообще начинала.