Глава 47. Полуденница (1/2)
***</p>
июль, 1996 год, Приазовье</p>
Тёплое пресное море мягкими волнами накатывало на песчаный пляж. В утреннем воздухе разливался густой запах водорослей, отдававших йодом. Солнце неумолимо поднималось над горизонтом, окрашивая мелководное Азовское море во все оттенки голубого. Коса, по которой было так приятно гулять, зарываясь босыми ногами в песок, уходила к бетонным плитам мола, облепленным ракушками и скользкими ярко-зелёными водорослями.
Рита лежала на животе у самой воды и смотрела, как по прибрежным камушкам, едва скрытым горячей, словно парное молоко, водой, лазали мелкие креветки. Они с Евгением Николаевичем с самого утра, пока лагерь студентов-геологов ещё не проснулся, приехали на экспедиционных фиолетовых «Жигулях» к побережью и уже успели вдоволь накупаться.
У Риты сбилось дыхание, ноги подрагивали. Хотелось просто лежать, чувствуя, как пока ещё доброе солнце скользит по голой спине. Лифчик купальника пришлось снять: песок забился везде, где только мог.
― Ешь, а то отощала совсем.
В нос ударил сногсшибательный аромат персика, а на потёртое покрывало опустился Евгений Николаевич. Хотя, какой он, к чёрту, Евгений Николаевич! Для неё он теперь просто Женя.
― Спасибо. ― Рита с благоговением приняла из крепких, выпачканных соком рук горячий податливый персик и заметила, что в советской фарфоровой тарелке с надколотыми краями лежала ещё пара штук. ― Где ты их взял? ― Она осторожно надкусила румяный коричневый бок персика, и тёплый сок тут же потёк ей в рот, скатываясь каплями по подбородку.
― У Кузьмича. ― Чёрный от солнца и медовухи деревенский пасечник был лучшим другом отряда палеонтологов, к которому оказались пришиты кобыльим хвостом практиканты-геологи из НевГУ.
― А я думала, ты их украл! ― поддразнила Рита, глядя, склонив голову набок, на Женю.
Высокий, загорелый, со светлыми волосами и яркими сапфировыми глазами он казался умиротворённым богом войны Аресом и выглядел моложе своих тридцати шести лет. Смешно, но ещё в начале месяца Евгений Николаевич казался Рите стариком, которому почти сорок и «умирать пора». Кто ж знал, что через несколько дней она влюбится в этого невыносимого человека и именно ему достанется её первый поцелуй? И не только он…
― Красть грешно, а те розы торчали за пределы ограды, ― сморщил уже заживший после удара, но порядком облезший на солнце нос, Женя. ― Это не считается.
Рита улыбнулась и взяла второй персик. Женя, тогда ещё Евгений Николаевич, оборвал розовый куст с мелкими алыми цветами, когда они в последний раз ездили пополнять запасы провизии в деревню. Это сразу после того, как она напоила беднягу Мишу Генриха на вечернем костре и тайком поставила петли на сусликов, которыми изобиловали местные холмы. Всё, как папа учил. К слову, о папе…
Выудив из потёртого армейского вещмешка отцовский нож, Рита срезала наливной бок персика, показавшийся ей более-менее плотным, и подала кусочек Жене. Сердце сладко дрогнуло, когда его обветренные, но такие мягкие и уверенные губы сомкнулись на её пальцах, а кончик языка прошёлся по стёртым подушечкам. Сразу же предательски заныл низ живота, а голая грудь приподнялась, да так, что Рита ощутила, как твердеют и напрягаются соски.
Женя сжевал кусок персика, съел остаток мякоти целиком и потянулся к Рите, опуская её на покрывало и прослеживая контуры стройного тела. Она подрагивала от возбуждения в его объятиях и не могла до конца поверить, что всё происходящее ― взаправду. Отвечала на умелые поцелуи, а Женя ласкал её, вжимая в песок.
Евгений Николаевич напоминал Рите Баренцево море. Жутко холодное и дико прозрачное, что каждый камушек на дне можно сосчитать. Бурливые волны, так похожие на строптивый взрывной характер Жени, камни с канатами, будто запирающими душевные волны. И скалы, скалы, скалы, с которых в лицо дует солёный ветер, от которого нигде не спрятаться и жутко замерзают руки. И ещё болтанка, что никак не удержаться: Рита так чувствовала себя с Евгением Николаевичем почти всё время.
А потом нахлынуло северное сияние чистой незамутнённой влюблённости, да так, что Рита совершенно не была к этому готова. Она влюблялась в школе, ходила за ручку со сверстниками, но никого не хотела поцеловать или почувствовать их ласки на своём теле.
Женя продолжал размеренно целовать Риту, а она постанывала, прикрыв глаза и запуская пальцы в его растрёпанные выгоревшие на солнце волосы. Когда Женя нежно раздвинул ей колени, поцеловав каждое, Рита вспомнила их первый раз в палатке. Вот дурочка, она так хорохорилась, что не смогла сказать внятно: «Евгений Николаевич, у меня это первый раз и я волнуюсь». Всё надеялась, что он поймёт намёки. Не понял. Пришлось краснеть и уползать в угол, а потом мямлить объяснения. Но Евгений Николаевич понял и был удивительно нежен.
Когда Женя вошёл в неё, Рита тихонько охнула и порадовалась, что её мужчина немного волшебник: доставал презервативы, казалось, прямо из воздуха. Самой Рите сейчас было сложно думать, но… Чёрт, как же приятно! Не то что в первый раз, когда вроде и хорошо, а вроде никак и вообще погано, и секс явно переоценили…
Ласковые и страстные поцелуи, крепкие объятия Жени. Рита целовала его в ответ, подстраивалась под темп, а Женя, уткнувшись в её шею, шептал что-то бессвязное, а с его губ то и дело срывались стоны удовольствия.
Рита не понимала себя и не хотела понимать. Она просто влюбилась, да так, что только с этим человеком могла бы остаться на долгие годы. Они достигли пика одновременно, сладостно выдохнув и распластавшись на скомканном, уже полном песка, покрывале. Рита взяла Женю за руку и, глядя прямо в его затуманенные негой глаза, осторожно поцеловала сбитые костяшки привычных к лопате пальцев.
— Припекает, — хрипло произнёс Женя, касаясь длинных рыжих волос Риты, забирая пряди в горсть. — Нас хватятся, пойдём. — Он вдруг уставился на заросли камыша на полукруглых холмах. — Погодите-ка!.. — И, бесшумно, точно хищная птица, скользнув по песку, устремился к кустам.
Рита, насторожившись, села и безотчётно прикрылась. Сердце скакануло к горлу: а что, если их кто-то заметил? Конечно, местным всё равно, а её однокурсникам запрещено покидать лагерь, но тот же Лёшка Орлов с проворством мыши шнырял по степям и ловил бабочек, а Генка Фурса регулярно отправлялся в самоволку за самогонкой.