Глава 6. Айвазов (1/2)

Утро второго дня экспедиции чего-то было не очень. Ярослава открыла глаза и поняла, что лежит на полу. За ночь надувной матрас спустился, видимо, всё же стоило купить новый. Стараясь не кряхтеть от неразгибающейся спины и чувствуя себя древней старухой, Ярослава вышла на крыльцо, как была в длинной рубашке, и закурила. Утренний холод вцепился в голые ноги бешеной лисой, но Ярослава только улыбнулась и посмотрела на умытое туманами небо, подставив лицо первым лучам солнца. В кустах пели соловьи и мухоловки, а у береговых сетей мелькали закутанные в дождевики орнитологи: дети подрывались в половине пятого, Баринов своих учеников не щадил.

— На зарэ я выйду в туман, на зарэ покину приют, — пропела себе под нос Ярослава и поморщилась: собственный акцент в песнях звучал особенно резко. Нет уж, лучше петь шорские и алтайские песни на родном языке.

На Курьинском хребте вдалеке из распадков поднимались испарения. Ярослава затянулась и прислушалась к голосу Матушки-Земли. Пусть не её родная Гория, но здесь земля пела по-особенному, совсем не как в городе. В ещё сонной голове обрывки видений не желали складываться на мережке, а из всех, кто был ей интересен, Ярослава могла отследить только Наташу, спавшую сейчас на верхней полке в новом домике.

А вот Рита никак не желала поддаваться, сколько бы Ярослава ни старалась. Словно натыкалась на глухую стену, из-за которой едва-едва слышались слабые отголоски, похожие на пение чужой земли. Странной и непостижимой настолько, что когда Ярослава вчера вечером попробовала «прочитать» Риту, то заработала только приступ головной боли и едва не блеванула прямо на жаровню с люля-кебабом, настолько сильный откат получила. Что было предельно странно: в мире обитало не так много существ, не поддававшихся ведовской мережке. Но проблема заключалась в том, что никем из них Рита быть не могла. Разве только...

— Яся, мени погано! — В мысли ворвался нарочито жалобный возглас Громовой, которая села на кровати, потёрла лицо руками и принюхалась к духу перегара в домике.

— Плохо? — сочувственно усмехнулась Ярослава, глядя на то, как Рита, морщась, дышала в ладони и поднималась. — Давно спирт нэ пила?

— Четыре года. Как двенадцать лет в Азкабане.<span class="footnote" id="fn_28736269_0"></span> — Рита подошла к ней, глубоко вздохнула, бросив взгляд на стелющийся над рекой туман, и закурила айкос. У Ярославы тоже такой был, но искать его среди вещей неохота. «Прима» лучше. — Хорошо вчера посидели. Уютненько. По-семейному время провели.

«Ага, по-семейному, — хотелось сказать Ярославе. — Так по-семейному, что Инесса ушла спать неизвестно куда. И непонятно, с кем. А ведь ей с утра дежурить».

Осознание, что дочь будет кашеварить на всех, вызвало желание смеяться до потери пульса и заварить себе «бич-пакет». Потому что даже острая говяжья лапша будет вкуснее стряпни Инессы Генриховны. Ярослава затушила сигарету. Нет, дочь умела готовить, но получалось у неё всегда ни шатко ни валко. Она совсем не старалась, и Ярославе оставалось только уповать, что экспедиционный долг заставит Инессу приготовить еду нормально. А не испортить всё, желая насолить матери.

В домике заворочалась Наташа: ботаники тоже были ранними пташками. Склонив к плечу голову, Ярослава прислушивалась к возне и гадала, как получше подступиться к Нехлюдовой. Ведь не просто же так ту потянуло в лог. Хорошо, хоть она с огоньками не встретилась, а то Катя обмолвилась, что в этом году они зачастили по Курьинке спускаться чуть ли не до самой Карасу. Но из поймы не поднимались, и на том спасибо. Ни к чему детей лишний раз пугать, не все любили полевые условия и биостанцию. А узнай они, кто обитает в «Курье» на самом деле, бежали бы, сверкая пятками до самой Лосевки.

«Эта не испугается. ― Ярослава, прищурившись, смотрела на растрёпанную со сна Наташу, чьи короткие светло-русые волосы сбились в колтун на одну сторону. ― Внучка тётки Евдокии, Земля ей пухом, не может испугаться. Проверим-поглядим».

Из трубы кухни-аила начал куриться дымок: похоже, Инесса подняла задницу и принялась готовить завтрак. Лишь бы напарник и костровой ей помогли. И стоит узнать, что поделывает Айвазов. В висок стрельнуло, и Ярослава поморщилась: как только она принималась слишком много думать о свалившемся как снег на голову пацане, у неё начиналась жуткая мигрень. А ведь она даже не пробовала посмотреть на мережке, что он из себя представляет. Айна знает, что творилось, но иметь дело с Айвазовым не хотелось до тошноты, но при этом парень манил, словно неграбленный курган в плохом месте. Мало ли, какие сокровища там можно найти? И всё равно, что айны кружат удушливым липким маревом вокруг.

Первое, что Ярослава увидела на кухне, был бобр. Молодой, но мясистый, он лежал на столе и смотрел на неё мутными глазами. Студент-истопник расположился подальше от туши, а второй дежурный помешивал закипавшую на плите воду с сухим молоком, куда Инесса с тоской на бледном лице всыпала пшёнку. А на лавке впритык к бобру сидел и сверлил Ярославу взглядом Айвазов.

― Ты в курсэ, что Лисьэ-Лосиный заказник, на тэрритории которого находится биостанция, был организован для охраны и воспроизводства бобра? ― Ярослава за годы полевых работ со школьниками повидала всякий контингент, но даже с откровенными отморозками не было так сложно. И совершенно непонятно, какие штуки ожидать ещё.

― Бобёр жирный, откормленный, ― спокойно отозвался Айвазов. ― На пару дней хватит. А охотиться мне можно. Как представителю малых коренных народов. Традиционный промысел, Ярослава Ростиславовна.

― Раздэлывать его ты будэшь? ― Ярославе стало даже интересно, что ещё пацан выкинет. Голова наливалась свинцом, к горлу подкатывал комок, но сдаваться она не собиралась.

― Нет. Я мужчина, я добыл. ― Айвазов смотрел, не моргая, на Ярославу, и от взгляда тёмных глаз со знакомого лица становилось тошно. Хотелось отодвинуться, закрыться, но на мережке стояла оглушающая тишина. Даже вездесущие духи будто попрятались, оставив свою шаманку один на один с призраком во плоти.

― Не можэшь готовить, тогда будэшь работать руками. ― Ярослава чуть улыбнулась, заметив промелькнувшее на лице Айвазова недоумение. Как вовремя вспомнился эпизод из собственного детства, когда начальник археологического отряда Дворца Пионеров наказывал особо строптивых учеников. ― В аилэ жарко, а у костра мэст мало. Сдэлай к обэду скамэйку!

― Я археолог, а не плотник. ― Пацан с вызовом посмотрел на Ярославу. Виски прострелило болью.

― Нэ сдэлаэшь ― будэшь сидэть на биостанции до конца экспэдиции. Ни сплавов, ни памятников нэ увидышь. А жаль, ― она вздохнула с нарочитым сожалением, ― вышэ по рэкэ на скалах большая писаница. Чэтыреста наскальных рисунков чэтвёртого вэка до нашэй эры. Но нэ хочэшь, как хочэшь… ― Ярослава развела руками, качнулась и закурила. Показала, что разговор исчерпан.

― Я сделаю скамейку, ― процедил сквозь зубы Айвазов. ― Я приехал сюда, чтобы стать археологом. И раз для этого надо построить вам, Ярослава Ростиславовна, трон, значит так тому и быть.

― Вот и умница, ― Ярослава развернулась и усмехнулась. Значит, пацан во что бы то ни стало хочет стать учёным. Интересно, с чего такая целеустремлённость? Мысль была, крутилась вокруг внешнего сходства Айвазова и Всеслава Бабогурова, но думать об этом пока было рано. ― А бобра я раздэлаю сама. — Айвазов после такого заявления неожиданно посмотрел на Ярославу с куда большим интересом и одобрением и даже промолчал, отправляясь на улицу.

За её спиной облегчённо выдохнули дежурные, даже Инесса, кажется, поглядела на мать с благодарностью. Ярослава усмехнулась и взялась за охотничий нож, который всегда возила с собой в экспедиции. Старый, с потёртой ручкой, на лезвии была едва-едва различима гравировка. Всё, что осталось на память от отца, о котором не хотелось думать.

К обеду бобр оказался разделан, расфасован по пакетам в леднике, а Ярослава перемазалась кровью и жиром с ног до головы. Бурые потёки засыхали на руках, а алые капли на лице и в волосах, по словам Инессы, говорили о том, что по голове матери прошёлся Раскольников с топором. Ярослава в ответ только пожала плечами и достала из пачки последнюю сигарету. Ну что поделать, раз она курила на природе в два раза больше, чем в городе? И во время разделки не заморачивалась лишний раз вымыть руки, перед тем, как покурить. Бактерий Ярослава не боялась. Бобр оказался на редкость чистым и без паразитов, по крайней мере, никакой посторонней живности она в нём не почувствовала. И хорошо.

С наслаждением впуская в лёгкие горький дым и мечтая вечерком набить трубку, Ярослава вышла из аила и встала, как вкопанная. А в следующую секунду воскликнула:

― Это, айна возьми, что такоэ? А? ― Дыхание сбилось, и Ярослава закашлялась, чувствуя буравящий взгляд Айвазова. Парень преспокойно сидел на столе, а у кострища стоял, накренившись, трухлявый старый пень, поросший трутовиками и ложными опятами.

― Скамэйка, ― безмятежно отозвался пацан, вытирая руки об и без того испачканную в земле и трухе рубашку. ― Как вы просылы. — Айвазов весьма точно скопировал её акцент.

― А эсли я с нэго упаду? ― Ярослава даже почти не была в ярости. Орать на Айвазова, похоже, смысла не имело, оставалось брать измором.

― Если упадёте, значит, поменяю пень. ― Пацан слез со стола и подошёл к Ярославе. Глядя на него сверху вниз, она одёрнула себя, что уж слишком изучающе на него смотрит. Ищет то, чего нет. Ведь нет же? И тут Айвазов выдал: ― Вы напоминаете мне мою бабушку.

― И чэм жэ? ― вскинулась Ярослава. Конечно, для семнадцатилетнего пацана она в сорок три уже древняя старуха, но не так же открыто об этом говорить. ― Я нэ собираюсь развлэкать тэбя на каникулах. Это экспэдиция, а нэ гости у бабушки!

― Бабушка выбросила меня с нарт во время аргиша<span class="footnote" id="fn_28736269_1"></span>, ― всё так же пристально глядя Ярославе в глаза, негромко произнёс Айвазов. ― Пока мама не видела. Хотела, чтобы меня сожрали дикие звери. Мне было полтора года.

«Традиции традициями, жизнь в тундре сурова, но мелкого пацана-то за что?» ― Ярослава отлично знала простой, но жестокий уклад жизни на мёрзлых просторах Качурки, когда трудно приходилось и чукчам, и ительменам, и эрси, но что-то ей подсказывало, что как раз мать сына любила. И крайней необходимости избавляться от него не было. Если только он не был от чужой крови, но ведь это даже хорошо, значит, сильный, вон, здоровый, как лось.

― Значит, ты бабушкэ уже тогда чэм-то нэ угодил! ― Она не станет жалеть пацана только из-за того, что у него было трудное детство. Иначе ножки свесит и решит, что ему закон не писан.

― Я был для неё лишним ртом, ― отозвался Айвазов. — От меня регулярно хотели избавиться.

― А ты многоэ нэ договариваэшь, ― решила пойти в наступление Ярослава. Сравнение с жестокой бабкой не задело её, но пацан позволял себе слишком много.

― Я не обязан.