Часть 21 (1/2)

Тот же день. Ссора в комнате Анны.</p>

…В конце концов, я пожертвовал своей кровью, чтобы спасти твою чертову жизнь или «не жизнь»… — кипятился человек, всё также напористо прижимая меня к стене. — И ты сейчас пытаешься меня в чем-то упрекнуть? Да, я любил Кэти и может, ещё до сих пор люблю — это стоит принять — хочешь ты этого или нет! Если это тебя беспокоит и бесит — вот, кусай меня снова, ты же обычно так вымещаешь злобу?! — уже перейдя на хрипоту в голосе, смертный оттянул воротник и подставил шею перед моим носом. Сказать, что я… как это говорил Тони — охренел, что ли… (О, небо, какое мерзкое слово!) значит, ничего не сказать.

*****</p>

Я не понимал, что происходило с моим другом — нежным и ласковым смертным мальчиком, который ещё недавно открыл для меня потаённые уголки своего сердца и обжигал, словно солнечный зайчик алыми и сладкими губами в пучине страстных поцелуев. Хотя, нет, неправильно… понимал. Ещё как понимал — он сейчас выпрыскивал свой яд на меня, оглушённый чарами смертной избранницы. Но, я не хотел ни с кем его делить — не хотел, не хочу и не собираюсь. Тем более, с какой-то сомнительной особью женского пола, пусть и человеческой! Зачем Тони так со мной поступает, ведь он её не любит, и я это чувствовал всем своим вампирским нутром: каждой жилкой, каждой частичкой своего тленного сердца.

Вот же я упертый и безмозглый кретин — говорю, как будто вправе удерживать чувства смертного в своих оковах, словно цепного зверя. Как же сейчас больно внутри от всего происходящего. Мне, моих три с лишним века одиночества хватило с лихвой — я не хочу больше остаться в окружении только своих кровожадных сородичей и утопать в мыслях, глядя на догорающие свечи тусклой комнаты. Если бы мне сию минуту воткнули острый осиновый кол, было бы не так мучительно больно, как от гневных речей Тони… какого-то отстраненного и совсем… чужого.

Я, трехсотлетний вампир, привыкший к холоду, тьме и затворничеству, больше всего боялся беспросветного мрака и в без того мертвом сердце, которое начинало оживать лишь рядом с хрупким человеческим созданием. Но, глядя на то, как смертный издевательски протягивал мне свою шею в порывах негодования, стало вдвойне больнее: если вампир, значит, кроме как кусаться и пить кровь, ничего не может? Гадко. Очень гадко и противно. Не подавать виду своей внутренней борьбы — сейчас единственное правильное решение — пусть розовощёкий не думает, что я тут буду перед ним убиваться и падать в ноги, расплескиваясь в мольбах и прощении. Много чести для простого смертного.

Я молча убрал руку Томпсона с его шеи и отправился в каморку, спрятанную за дверью комнаты Анны. Эта маленькая обитель одиночества, где сестра любила проводить своё время в окружении плавленого воска свечей, царапая пером на бумаге какие-то строки, была пока единственным пристанищем для израненной тёмной душонки. Среди разбросанных на небольшом дощатом столике пожелтевших обрывков рукописи, проглядывали каракули нашей писательницы. Хм… думаю, она не будет против, если я только одним глазком загляну на её авторские творения. Уж, простите — любопытен! После нескольких минут уморительных переборок кипы бумаг, наткнулся на нечто интересное…

— Любить, забыть и сердце в хлам…

Пусть я мертва, но ты жи-во-ой…

Раз-дее-лим гроб мой пополам —

Хочу, чтоб ты-ы лишь бы-ыл со… мной…

Мать моя усыпальница, у Анны похоже проснулись несметные таланты, коль она увлеклась поэзией. Я отложил измятый обрывок бумаги, пытаясь раскопать очередные писульки…

— Мы, летали с тобой под обрывком луны,

Ты держал меня за руку нежно…

Если будут все дни твои вдруг соч-тее-ны

Я любить тебя буду… ка-ак… прежде.

О, звёзды, Анна явно в кого-то влюблена по самые уши. Среди вороха немного измятых обрывков исчирканной макулатуры, проглядывал рисунок, на котором виднелся до боли знакомый образ. Я аккуратно вытащил шуршащий листок: в чернильных каракулях проявились родные черты моего юного, беловолосого фаворита, с капельками солнца на румяных щеках. Я конечно знал, что моя рыжеволосая сестрица была безответно влюблена в смертного, но подпись внизу, явно настораживала. В еле разборчивом почерке юной художницы, читались странные строки — «Люблю тебя и сделаю всё, чтобы ты был со мной!». Вот те здрасти, вампирские страсти! Мало того, что смертная фурия пыталась отобрать у меня самое ценное, так ещё и Анна втискивалась в эту же историю. По сравнению с человеческой особью, сестра могла пойти на крайние меры — применить свои мощные девичьи чары, против которых, Тони не устоит. Ну, уж не-ет! В голове блуждала одна лишь единственная мысль — что ж вы все прицепились-то к моему смертному?! Парень — мой, и только!

— Та-ак!.. Я не поняла, какого черта, ты тут забыл, братец?! — подбоченившись, пропищала Анна, уставившись на меня своим прищуренным ядовитым взглядом. — Ты что, роешься в моих вещах? Если ты родственник, это совсем не значит, что можешь вот так врываться и беспардонно совать свой нос в мои дела? — продолжала по-вампирски матюгаться юная Секвиллбэк, отталкивая меня от своего бардачного стола.

— Это… ЧТО?! — я сунул под нос сестре листок с чернильной мордашкой Томпсона. — Понимаю, что ты неровно дышишь к смертному — это итак было понятно в первый день нашего с ним знакомства. А теперь ты хочешь насильно его в себя влюбить? — я просто плескался в негодовании.

— А тебе-то какое дело, братец, — прыснула вредина, пытаясь отобрать у меня свои художества. — Не твоё дело! Даже, если и так, ты-то чего так завёлся, как будто сам по нему страдаешь!

Честно говоря, от слов Анны я немного опешил, поскольку действительно, вёл себя как ревнивый Дон Жуан. Во всяком случае, со стороны смотрелось именно так. Не хотелось, чтобы лупоглазая меня раскусила и докопалась до истины, которая в нашем вампирском семействе считалась глубочайшим запретом — это нарушало не только все этические соображения клана, но и могло бы ударить по авторитетности моего отца: «Мальчик-вампир влюблён в мальчика из мира живых». Для столь высокопоставленного правителя всех кровососов — мои чувства, недопустимы, поскольку, я не просто его сын, но и в будущем — приемник на роль «первого» вампира. Показывать свои слабости в присутствии девчонки унизительно для самого себя. Допустить воплощения её гаденьких затей в отношении смертного, я тоже не мог — сам себе не прощу! Нужно было просто поговорить с Тони.

— В общем так, Рудольф… — наведя порядок на своем столе, продолжала сыпать Анна, всё также поблёскивая своими злющими блюдцами. — Чтобы больше тебя не было в моей каморке без разрешения, ясно? А по поводу Тони, то да… я в него влюблена и уже давно. Если он не желает обращать на меня внимания, то ты меня знаешь… сама добьюсь!

— Анна, что ты несешь? — я был просто в недоумении от столь откровенного напора со стороны сестры, которая явно просто так не остановится в борьбе за чувства. — Нельзя заставить влюбить в себя кого-либо, если он того не желает. Ты хочешь, чтобы….

— Да! — перебила мою мысль сестрица, — чтобы Тони проводил время и со мной тоже! А то я посмотрю, вы с ним совсем неразлучны. У меня складывается такое ощущение, будто вы два влюбленных голубка… Я же вижу, как вы оба друг на друга пялитесь. Наверное, если не было бы меня, ещё бы и поцеловались! Мерзость!..

— Уже… — сам того не замечая, я выплюнул слово, от которого сам же и вздрогнул.

— Что, уже… — теперь встрепенулась Анна, резко отлетев назад. — Целова-ались?

— Говорю, мне Уже пора… э… отец звал…

Понимая, что эта маленькая ехидна сейчас засыплет меня расспросами, я решил по-быстрому ретироваться под вопросительно-сомнительный взор своей проницательной сестрицы. Нужно во чтобы-то ни стало, поговорить со смертным и, хотя бы предупредить о готовящейся вампирско-девчачьей диверсии в отношении его горячего сердца. Еще чего… Не хватало, чтобы Анна завладела разумом смертного! Я слишком долго добивался ответных чувств, чтобы просто так сдаться и отпустить моего мальчика в когти недоросли, у которой только на уме хихоньки, да хаханьки. А я, может быть, хотел бы провести остаток своей вечности… вернее, вечности Тони, вместе: рука об руку, сердцем к сердцу; каждый вечер просыпаться в его горячих объятиях и слышать дыхание, обжигающее вампирскую кожу. Чувствовать его прикосновения и просто… любить!

Я тихонько приоткрыл дверь комнаты. В глубине отеля виднелась столовая, где за одним из столиков сидела троица, которая что-то рьяно обсуждала. И, хотя звуки громких бесед доносились лишь гулким эхом, я мог расслышать всё, о чем говорили смертные. Кроме планов на предстоящий вечер, в который входили посиделки у костра и какое-то непонятное «красное», я смог четко уловить слова, которые сорвались с уст Томпсона, разорвавшие сердце окончательно. Вероятно, в порыве обид, он назвал меня даже не другом, а просто — непонятным знакомым. Меня… просто знакомым. Мало того, что он произнес свои речи громко, так ещё и с таким наслаждением, будто избавился от ненужного мусора и выбросил скомканный кусок тряпки в помойное ведро догнивать и разлагаться под безжалостным течением времени. Удар ниже пояса! Если я мог бы плакать, то сейчас без тени сомнения разрыдался на весь отель.

Вновь закрывшись в комнате Анны, я решил, что до самой ночи останусь тут. Расположившись на постели, которая, кажется, ещё не остыла от недавно лежащего прекрасного тела человека, я стал дожидаться сумрака за окном — с Томпсоном предстоял тяжелый и важный разговор. Нужно было раз и навсегда выяснить наши недомолвки и разногласия, а также уберечь смертного от воздействия вампирских чар моей родственной пубертатной «язвы».

Поглаживая пуховое одеяло, пропитанное запахом смертного, я поддался призрачным воспоминаниям нашей с ним недавней близости. Так хотелось отмотать время назад и поставить лучшие моменты на бесконечный повтор, чтобы испытать эти сладостные и трепетные прикосновения снова и снова. Да, я признавался сам себе, что чересчур проникся к мальчику с голубыми бездонными небесами в его огромных глазах, но ничего не мог с собой поделать. Любил. Да, именно так я трактовал сей порыв, заставлявший меня томно выдохнуть и колыхнуть грудную клетку. Я был поражен тем, как Томпсон мог запросто признаться в своих чувствах, а уж, тем более, сотворить со мной столь развратные вещи. В отличие от меня, этот смертный был более уверен в себе и намного смелее, чем любой из бесстрашных вампиров. Да что уж там говорить — то, как он рьяно боролся с охотниками за наши жизни, вряд ли можно его было назвать жалким, трусливым человечишкой. Только смельчак мог сказать зверю в глаза: «я даже люблю вампиров», отключив во мне хищника напрочь. Но, именно эти слова легли в основу нашей дружбы с мальчиком из Сан-Диего. В основу моей… к нему… любви.

Я чувствовал невыносимое жжение где-то внизу живота, поскольку был перевозбужден воспоминаниями до крайних пределов. Почему всё так происходит? Наверное, всё потому, что дурманящие чувства и ощущения от близости были первыми за три столетия моего существования. Ведь, у меня никогда не было серьёзных отношений, а интимной близости вовсе. Да, отец намекал на знакомства с юными вампиршами из клана, но они почему-то вызывали во мне лишь равнодушие, а местами, отвращение.

Погрузившись в негу зефирных воспоминаний, где были только Я и Тони, я с каждой секундой стал ощущать под ремнём нарастающее чувство сжатости от узких штанов. Что же это такое… Вновь дикое возбуждение. Сейчас обуяло непреодолимое желание забрать смертного из столовой, притащить его сюда, бросить на эту постель, и, нагло сорвав с него одежду, вцепиться губами в бархатную кожу. Кусать, ласкать, измять до последней мышцы, наслаждаясь громкими стонами удовольствия и чувствовать его горячую ладонь на истекавшем сейчас стволе под моим бельем.

В голову пистолетными выстрелами бил ихор только от одной всплывшей перед моим взором картины — глаза смертного, которые то и дело мутнели от наслаждения в порывах страсти. Его вздымающаяся грудь, издающая рваные стоны, заглушала моё сознание. Я никогда не забуду в своей руке пульсирующую энергию вен на его человеческой плоти с покрасневшей кожей у самой головки, когда белая горячая струя его семени, выплескивалась мне в ладонь, стекая по руке на пуховое одеяло. Вспомнил и свои ощущения от прикосновения крепкой, но в то же время нежной руки Тони, ублажающей мою каменную плоть. Было не просто приятно — я боялся потерять сознание в момент апогея его стараний. О, звезды… Что это? Моё тело окатило уже знакомой волной жара, будто от палящего солнца, а рассудок разом помутнел, выбиваясь из реальности. Сжав клыки и одновременно простынь в своих руках, я понял — произошел непроизвольный выплеск. Как бы это назвал сам смертный — я похоже, кончил! Фууух…