美人倾城笑绵绵 柔情似刀 (1/2)

Сначала Ибо подумал, что это ветер качнул ивовые ветви, заставив их трепетать, но уже через секунду понял, что это не так. Почему-то он, тренированный и опытный воин, не заметил подошедшего незнакомца раньше, чем его тень упала на лицо. Волосы мужчины были убраны в незамысловатую причёску, половина их рассыпалась по плечам, резко выделяясь на фоне светлой ткани чжаошана<span class="footnote" id="fn_32670188_0"></span>, солнце отразилось от заколки в форме цветущей персиковой ветви. Тонкая работа мастера поразила даже не слишком искушённого в украшениях Ибо: если бы не цвет золота, он бы поклялся, что в волосы вплетены живые цветы.

— Добрый день, генерал Ван, — низкий голос незнакомца прокатился по телу Ибо, заставив вздрогнуть.

— Откуда вы знаете, кто я?

Незнакомец рассмеялся коротко, отмахнулся небрежным движением от низко опущенных ветвей ивы, качнувшихся к его лицу. Ибо проследил движение изящной руки — длинные пальцы перехватили центральную веточку, позволяя её тонкому концу обвиться вокруг запястья. Как будто она хотела задержаться на светлой коже, открытой ниспадающим рукавом.

— Кто не знает нашего доблестного генерала? — отпустив ветку, мужчина шагнул ближе, но остановился на достаточном расстоянии, чтобы Ибо не смог дотянуться мечом. — Вся наша провинция возносит подношения богам за ваше здравие! Из захудалого приграничного гарнизона вы создали сильнейшую армию, которую когда-либо видел север!

— Не льстите, — поморщился Ибо. — Не люблю.

Ответом ему послужило молчание. Незнакомец рассматривал Ибо, и под этим взглядом становилось неуютно. Теперь, когда мужчина стоял в той же ивовой тени, Ибо мог наконец увидеть и его черты — что-то больше, чем подсвеченный солнцем абрис персиковых цветов в волосах.

Может быть, ему не стоило. Чем дольше Ибо смотрел, тем сложнее было оставаться на месте. Будучи человеком действия, он хотел подняться и прикоснуться. В то, что перед ним не небожитель, верилось с трудом, хотя незнакомец отбрасывал тень, на лице его выступили капельки пота, а тонкий запах каких-то цветов, исходящий от одежды, смешивался с запахом костра, у которого, очевидно, была проведена ночь. Но черты лица казались слишком невозможными, будто их вырезал мастер в попытке создать идеального человека. Только мелкие, едва заметные недостатки делали его земным, таким близким, что удерживать руки при себе становилось всё трудней.

— Я не льстил вам, — продолжил неизвестный. Ибо потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, о чём он. — С вами жалкая горстка головорезов превратилась в многотысячное войско, достойное самого Сына Неба.

Острый взгляд пронзил Ибо, тот задохнулся на мгновение, ещё внимательнее глядя в красивые глаза: едва уловимо несовершенные, чуть асимметричные, они заставляли не отрываться от них, продолжать смотреть, отмечая всё больше и больше деталей, складывающихся в самые красивые глаза, которые наблюдатель видел. Совсем маленьким, ещё до того, как быть сосланным на север, Ибо, как и полагается сыновьям Императора, жил в Заднем дворце. Он видел десятки красивых женщин, его отец не терпел простоты даже среди обычных служанок. Красивее всех, конечно, была императрица; благородные супруги шли всего на полшага позади, затем наложницы, одной из которых была мать Ибо, затем служанки. Никто, кроме отца, и не разобрал бы, почему одна женщина достойна родить ему наследника, а другой пристало только подавать воду для омовения рук.

Ни у кого из них не было таких прекрасных глаз.

Незнакомец не торопил с ответом, позволял смотреть на себя, замерев почти в полной неподвижности. Только едва-едва вздымалась его грудь, колеблемая дыханием, да ветер играл с волосами, заставляя длинную блестящую прядь цепляться за расшитую серебром газовую ткань чжаошана.

Устремив взгляд вдаль, на сочные, напоенные поля, мужчина смотрел туда, где на горизонте зелень далёкого леса становилась небом. Тени ивовых листьев мелькали на его лице, чуть искажая черты, но зато временами солнце подсвечивало глаза, превращая их в пиалы драгоценного чая<span class="footnote" id="fn_32670188_1"></span>, иногда присылаемого для матери Ибо. Вкус её дома — вкус цветочного мёда, чуть приправленный острыми специями. Ибо, родившийся в Лояне, уже не думал о Фуцзянь как о доме. Он был рождён в Заднем дворце, чтобы стать одним из министров или повесой, тратящим отцовские деньги. Или, может быть, учёным, если бы оказался талантлив в науках. Только вот заговорщица из матери, надеявшейся на мирное будущее, оказалась гораздо хуже, чем из Ибо каллиграф.

Может быть, не реши она, что её сын достоен лучшего будущего, не прислушайся к шёпоту служанок, ничего бы не было. Они остались бы в Запретном городе, Ибо выучился тому, что пристало знать юному господину. И никогда бы не узнал, что его настоящим призванием была война. Но она прислушалась, а заговор был раскрыт, и так они оба оказались заперты на севере. Там, где зимой было настолько холодно, что маленького Ибо укладывали спать между огромных сторожевых псов.

Встряхнувшись, Ибо отбросил мысли о прошлом, неожиданно вызванные цветом чужих глаз, сейчас устремлённых прямо на него.

— О чём вы думаете, генерал? — голос незнакомца был пронизан сладостью, чем-то напоминая нежное кошачье мурчание.

Только вот Ибо видел за этим не домашнюю кошку, любимицу, ласкаемую изнеженной рукой. Так мурлыкают хищные звери, тигры, затаившиеся среди деревьев. Однажды Ибо встретился с таким, и на память ему осталась красивейшая шкура для сна и шрам, протянувшийся через всю грудь. Только этого тигра не хотелось терять.

— О чае и тиграх, — честно ответил Ибо и посмотрел прямо в чужое лицо.

— Какие интересные у вас мысли, генерал Ван, — незнакомец слегка улыбнулся, чуть приподняв уголки губ.

Ибо снова засмотрелся на его глаза. Внешние уголки, чуть продлённые складкой века, казались подкрашенными, будто росчерк красных теней на светлой коже. Хотя Ибо готов был поклясться — кисть не касалась лица.

— Не интереснее ваших глаз, — снова честно сказал Ибо, и незнакомец вздрогнул, посмотрел так, будто мазнул ножом. Его словно бы удовлетворило то, что он увидел, и Ибо, застывший на мгновение в напряжённой готовности к прыжку, расслабился снова, отпустил руку, сжавшуюся на рукояти.

Они снова замолкли, хотя Ибо был уверен — они продолжат с того же места, как ни в чём не бывало. Пока же ему была предоставлена такая возможность, он разглядывал освещённый солнцем профиль. И снова в идеальность черт закралось несовершенство — чуть заметная горбинка, чуть опущенный книзу кончик носа. Из-за этого не хотелось прекращать смотреть, только выглаживать взглядами этот небольшой изгиб, прослеживая плавный переход к губам. Верхняя чуть тоньше полной нижней, уголки губ вздёрнуты в готовности улыбнуться. Если бы Ибо мог, он бы хотел вечность провести, глядя на это лицо.

— Под вашим пристальным взглядом сердце бьётся, как кролик в силках, — неожиданно незнакомец обернулся к Ибо, едва привыкшему к созерцанию половины его лица. — Вам когда-нибудь говорили, что вы будто в душу заглядываете, генерал?

— Говорили.

— Вас не обманывали, — и наконец Ибо заслужил что-то большее, чем лёгкую полуулыбку.

Лицо незнакомца преобразилось, улыбка озарила его, затмив солнечный свет. Из уголков глаз разбежались морщинки, на щеках появились ямочки, он склонил голову к плечу, глядя прямо на Ибо. Сердце не стало кроликом, не стало птицей, запертой в клетке, оно просто перестало принадлежать Ибо. Он знал совершенно точно, что с этого мгновения, отныне и навсегда, сердце его принадлежит этому мужчине, чьего имени он даже не знает. Достаточно было только одной улыбки, дуновения ветра, заставившего прядь тронуть его лицо, отчего незнакомец поморщился.

На момент, достаточный для вдоха, Ибо взмолился Небу: пусть это будет их первая и последняя встреча, пусть никогда больше он не увидит этих глаз, этого лица, этой проклятой улыбки. Но стоило ему выдохнуть, как он знал — чем бы ни кончилась эта встреча, он будет преследовать незнакомца столько, сколько ему отпущено лет на этой земле.

— Как вас зовут? — охрипшим голосом спросил Ибо. Горло не слушалось, дыхание перехватывало, хотя незнакомец давно перестал улыбаться.

Откашлявшись, он поднял вопросительный взгляд, проследив тонкую вязь вышивки чжоушана. Теперь Ибо разобрал, что тонкая вязь серебряных нитей складывается в персиковый цвет, веером ветвей расходящийся по груди. У воротника цветов было больше, Ибо хотел бы склониться к ним, вдохнуть аромат — он был уверен, незнакомец, не спешивший ответить на вопрос, пах именно так, свежестью персикового цвета. Не зря же ему так нравились его мотивы, что он вплёл их в волосы и заказал именно такую расшитую ткань. Хотя сам Ибо и был одет в самую простую одежду, хотя его ханьфу и был по большей части чёрен, он знал, сколько стоят такие ткани. Как трудно их заказать, особенно здесь, на севере, где в ходу в основном был лён и хлопок да тёплые шерстяные ткани. Никак не драгоценный невесомый шёлк, такой тонкий, что почти прозрачный, который так ценила мать Ибо. Она до сих пор любила выглядеть красавицей, такой, что была достойна войти в Запретный город. Сыновний долг диктовал необходимость удовлетворять эти невинные желания, а практичность — точно знать, во сколько ему это обходится.

— Зачем вам имя вашего случайного собеседника, генерал? — с какой-то едва уловимой тоской спросил незнакомец. — Мы вряд ли встретимся ещё.

— Ваше имя поможет мне найти вас, — прямо сказал Ибо, и, чуть подумав, добавил: — Это не значит, что я не попытаюсь, не зная его. Но с именем будет легче.

— Моих имён слишком много, вряд ли вам поможет то, которое я назову, — озорной блеск в глазах выдал веселье, мужчина прищурился, будто бы подслеповато. — Неужели вам интересна вторая встреча?

Ибо перевёл взгляд со слишком отвлекавшего его лица на уходящие к горизонту поля. Рис здесь не рос, было слишком холодно и недоставало дождей, поэтому докуда хватало глаз, колосилось просо, ещё не набравшее золота солнечного света в колосья. Незнакомец не торопил с ответом, их разговор состоял из пауз больше, чем из слов, но впервые Ибо не смотрел на своего собеседника, пытаясь впитать образ. Теперь он намеренно отвлекался, пытаясь понять — отчего так важна их вторая встреча, отчего он так жаждет её.

— Интересна, — медленно проговорил он, наконец возвращая свой взгляд на лицо, с которого явно намеренно было стёрто любое выражение.

— Сяо Чжань.

Ибо даже не успел договорить, как собеседник — Сяо Чжань — прервал его, обронив своё имя. Смакуя его в своих мыслях, Ибо гадал о значении: одно подходило ему лучше другого.

— Чжань?

— Тот, что вы любите, генерал Ван, — короткая улыбка снова была острее лезвия меча, она ослепила, кольнула совсем рядом с сердцем.

Не ранение, но его означение, намёк: «я могла бы пронзить тебя насквозь, чтобы мой хозяин смотрел, как ты захлёбываешься кровью». Ибо был готов захлебнуться.

— Мне кажется, вам подходит<span class="footnote" id="fn_32670188_2"></span>.

Они снова замерли, рассматривая друг друга.

— Что вы видите? — спросил Ибо, стараясь выглядеть равнодушным.

Неожиданно Ибо показалось нестерпимо важным узнать, что же видит Сяо Чжань, глядя на него. Он знал, что не выглядел полководцем, знал, что его щёки выдают возраст. Едва достигший шестнадцати, он встал во главе полуразрушенного гарнизона. Единственной причиной его назначения стало желание отца убить его, но без должной причины даже Сын Неба не смел убивать свою плоть и кровь. Вместо причины для смерти Ибо принёс причину для награды, отчего у отца, да продлят Небеса его годы, наверняка едва не случился удар. Сейчас войско Ибо было крепче и многочисленнее любого другого, надёжно защищая границы. Он не гнушался нанимать ни бродяг, ни бандитов, если они доказывали своё намерение вернуться к честной жизни. За три года Ибо сделал то, что его дядька, служивший на границах раньше, не смог осуществить за тридцать лет. Только вот щёки... Они всё ещё выдавали вчерашнего мальчишку, не желая сходить, сколько бы худ ни бывал Ибо неурожайными годами, сколько изнурительны ни были тренировки.

Сяо Чжань смотрел, не отрывая взгляда, Ибо чувствовал его движение как физическое прикосновение. Вот был отмечен его небрежно завязанный хвост, вот чуть сморщился нос, стоило заметить неровно обгоревшие пряди чёлки. Дальше будто огладили брови, захотелось закрыть глаза, зажмуриться, переживая это ощущение чужого испытующего взгляда, такого пристального, что он мог бы заглянуть глубже. Туда, где билось сердце, уже переставшее принадлежать Ибо, где было желание позволить матери дожить спокойную мирную жизнь там, где ей не приходилось бы кутаться в меха и отказываться выходить из дома. Где ярко горела жажда мести, о которой не знал никто — ни приближённые воины, ни мать, ни мимолётные любовники и любовницы. Об этом знал только сам Ибо. Но, конечно, он не стал закрывать глаз, смотрел прямо, бесстрашно встречая изучающий взгляд. Тем временем Сяо Чжань закончил с лицом, напоследок, будто ладонью, огладив взглядом щёку. Спустился ниже, задержался на мгновение у ворота, где, Ибо знал, выглядывал уродливый шрам, едва не стоивший ему жизни: пройди когти тигра на полцуня выше, и не было бы генерала Вана, не командовать ему своим войском.

— Что ты видишь? — повторил Ибо настойчивее.

— Того, кто однажды может стать Императором.

Ответа хватило для того, чтобы Ибо задохнулся. Пламя ненависти вспыхнуло ярче, жажда мести сдавила горло, он нахмурился, глядя на Сяо Чжаня. Тот только вскинул бровь, чуть приподнял уголок губ, показывая, что нисколько не боится горящего яростью взгляда. Ибо знал, как сейчас выглядит — будто готов задушить Сяо Чжаня голыми руками, забить до смерти, побрезговав пачкать меч. Всё это он действительно мечтал сделать, вот только с отцом.

— Не смотри на меня так, генерал, не меня ты хочешь убить, — тихо рассмеялся Сяо Чжань.

Это было чистой правдой. Ибо крепче сжал зубы и задышал через нос, заставляя себя успокоиться. Как и всегда, это давалось с трудом, он редко вспыхивал, редко когда был способен на ненависть, избегая столь сильных чувств. Но если ненавидел, то так, что был готов уничтожить всё дорогое противнику. Иногда Ибо казалось, что вся сила его души была отдана отцу и ненависти к нему, иногда он думал, что в конечном итоге отец победил.

Неожиданно Сяо Чжань оказался совсем близко, так близко, как не мог бы оказаться простой смертный. Не тогда, когда Ибо не спал и был настороже, не тогда, когда внутри кипела ярость. Он застыл, широко раскрытыми глазами глядя в насмешливые глаза. Шёпот ожёг щёку, коснулся волос, заставив качнуться чёлку:

— Ты не знаешь ни себя, ни глубины своих чувств. Не думай о проигрыше тогда, когда ни одной цицзы не опустилось на доску.

И отпрянул, оставив только яркий запах цветов персика, облако, окутавшее всё вокруг и отчего-то усмирившее Ибо. Его испуг и ярость — всё растворилось в тонком аромате, оставив только желание коснуться. Но Сяо Чжань уходил, приподняв ладонью ветви ивы, как будто они были нежной нитяной занавесью, тонкая плеть вновь ласкала открытое рукавом запястье. Зависть Ибо была ярче солнечного луча, скользнувшего под ивовый полог.

— Мы увидимся снова, генерал Ван, — сказал на прощание Сяо Чжань и исчез, будто растворился в колыхании ветвей и листвы. Будто его и не было.

Вскочив на ноги, Ибо чуть не свалился, запнувшись о спящего рядом Исюаня. Тот заворчал, перевернулся на другой бок, плотнее кутаясь в плащ. Никакой ивы, конечно, не было. Они спали в лесу, натаскав еловых ветвей на едва расчищенную поляну, и дежуривший у костра парень — кажется, Цзян Чэньюнь — поднял голову, удивлённо глядя на вскочившего среди ночи Ибо.

— Здесь кто-то был? — хрипло и отчаянно спросил тот, и сам понял, что глупость.

Если бы здесь кто-то был, парень бы уже поднял тревогу, растолкал хотя бы Исюаня, если бы побоялся будить самого Ибо. И верно, стражник залепетал, затряс головой, перепуганный возможностью, что генерал не верит ему.

— Никого, клянусь, генерал! — он всё продолжал, но Ибо уже и сам знал, что никого не было.

Не было ни ивы, ни бесконечных полей проса, ни человека, облачённого в персиковые цветы, не было заколки в его волосах и аромата. Только и сердца у генерала Ван Ибо теперь тоже не было, пропало, оставленное незнакомцу, появившемуся во сне. Был ли сон вещим, была ли надежда встретить человека, чьё имя не было ни чистым, ни безупречным, а полным крови и лязга мечей?

— Только лиса выходила, — неожиданно сказал Цзян Чэньюнь, Ибо всё же уверился в своём узнавании. — Странная такая...

— Почему странная? — с внезапной надеждой спросил Ибо. Сердце пропустило удар, зашумело в ушах дробью лошадиных копыт. — Что не так с той лисой?

Мальчишка замялся, посмотрел в одну сторону, в другую, будто пытаясь убедиться, что их некому подслушать. Ибо бы оборвал его, но руки дрожали так, что он не рисковал их поднять.

— Будто хвостов у неё не один, — наконец прошептал Цзян Чэньюнь. — Будто вообще не лиса, а сплошные хвосты. А больше не рассмотрел, простите, генерал.

***</p>

Деревня была небольшой, но богатой. Ибо любил такие места: добротные дома, полные амбары. Деревни, которые встречали его войско с радостью. Их просьбы были самыми простыми, чаще всего — помочь мужчинам с чем-то, где им не хватало рук.

Были и деревни-противоположности: хмурые люди, живущие впроголодь, полуразрушенные дома, скотина такая тощая, что её жалко есть. Но сегодня им повезло, их встретил улыбчивый староста, едва ли не под руку подхватил Ибо, опомнился в последний момент, склонившись в извинении. Только глаза у него смеялись, и губы так и норовили разъехаться в улыбку под прикрытием рукава.

— Как неуважительно, — заругался Ли Чжао. Он был уже в летах. Начавший как наставник Ибо, он незаметно превратился в личного слугу. — Генерал Ван заслуживает большей обходительности.

— Шушу, — позвал Ибо, обрывая ворчание, — всё в порядке. Мне больше интересно, почему вы совсем не боитесь солдат.

— Как же бояться, генерал, — разулыбался староста. — Будто не знаем мы, что вы справедливый и добрый человек! Чай не дадите нас в обиду, а и Небеса прикроют, будьте уверены.

Ибо хмыкнул, из интереса решив разузнать что за небожителю поклоняются в этой деревне. А вот Ли Чжао нахмурился, осмотрелся настороженно, хотел что-то сказать, но Ибо покачал головой. Они как раз проходили мимо деревенского храма — Ибо улыбнулся оттого, что интерес удовлетворится почти мгновенно. Искусно построенный храм был на удивление прост, никаких огней не горело у входа. Темный проём был открыт, но разглядеть алтаря не удавалось, будто и там не горело свечей.

— Зайдёте выказать почтение? — спросил староста. Ибо снова попытался вспомнить как его звали, представлялся же.

Только вот имя выскользнуло из головы, как круглый камешек выскальзывает из пальцев, если их недостаточно крепко сжать, пытаясь выловить его из ручья. Весь староста был такой, скользкий и неуловимый, иногда такие люди бывали — не запомнить их, хоть сколько ни старайся.

— Конечно.

Свернув, Ибо почувствовал, как сердце ухнуло вниз, провалилось в живот, чтобы биться в клетке даньтяня, по жару едва не превосходя золотого ядра. По створкам и выше вился персиковый цвет, и свет внутри всё же горел, только затеняли его свежие персиковые ветки, сплетённые аркой.

— Кому вы молитесь? — он спросил с деланным безразличием, разглядывая убранство.

Нигде было ни статуи, ни портрета, повсюду только, там и тут, сидели резные лисицы. Каждая из них смотрела хитро, будто подмигивала подкрашенным красным веком. Староста поклонился в сторону персиковой арки (лепестки уже начали опадать, усыпая собою деревянные полы). Дальше Ибо угадал алтарь со всего одной зажжённой свечой, слабо дымились благовония. И снова угадывался всего один аромат — цветущий персик, будто смеялся Ибо в лицо, такой осязаемый и неуловимый.

— В нашей деревне испокон веков молятся духу лисы, генерал Ван, — староста улыбнулся, оставил на алтаре немного сушёных фруктов. — Ни разу наша покровительница нас не подвела.

— Покровительница? — Ибо застыл, но тут же исправился, продолжил движение с поклоном зажигая свежую палочку благовоний.

— Кем же быть лисе, как не дамой? — хохотнул староста, а Ибо тут же вспомнил другой смех.

Слишком высокий для такого низкого голоса. Слишком красивый для сохранения здравомыслия Ибо. И движение тонкого запястья, увитого ивовой лозой, как браслетом. Ах, как ошибался староста, как ошибались его предшественники — лиса может быть и мужчиной, таким красивым, что его не портит притаившаяся в имени война.

Чем больше проходило времени с того момента, тем больше уверялся Ибо: его посетил дух, не мог никем другим быть Сяо Чжань. Только что предвещала эта встреча, сказать не удавалось — Сяо Чжань не появлялся уже пару месяцев, весна расцвела в полную силу, и персиковый цвет успел сойти, оставшись только в арке ветвей деревенского храма.

— Вы бы удивились, — пробормотал Ибо, и улыбнулся деревянной лисице, чувствуя, как она (или всё же он) посмеивается, невидимкой спрятавшись в темноте храма.

Ночью, стоило голове коснуться подушки, Ибо засыпал. И сны не тревожили его вовсе, только всюду привычно мерещился запах, край полупрозрачной ткани чжаошана. От этих иллюзий не помогали ни отвары, ни медитации, войсковой медик долго щупал пульс Ибо, но сдался, признавшись, что не чувствует ни проклятий, ни благословений, которые могли бы оказать подобное действие. Только сам Ибо знал, что это было: чужой шёпот, ожегший щёку и почти что, едва ли — губы. От этого знания было легко на душе и тяжело в паху, не раз и не два он просыпался от весенних снов, за которые было бы стыдно, не чувствуй он откуда-то полное одобрение в чужой душе.

Кроме запаха мерещились глаза. Это было гораздо тяжелее, стоило засмотреться на кого-то — с похожей причёской, в похожем ханьфу, с походкой, смутно напоминающей летящий почти бег Сяо Чжаня, — как мерещились и глаза. Их взгляд озорной и одновременно печальный, вечность, затаившаяся в чуть опущенных уголках.

Однажды утром, вынырнув из грёз, первое, что увидел Ибо, была едва распустившаяся ветвь персикового цвета, лежащая у подушки. Запах был таким плотным, словно его можно было потрогать. Смутно угадывалась и дымка яоци<span class="footnote" id="fn_32670188_3"></span>, от чего Ибо задрожал в предвкушении, будто гончая, учуявшая след. Сяо Чжань был здесь, Ибо был готов поставить на это собственный меч и собственную душу!

Пока он приводил себя в порядок, Ли Чжао привычно ворчал, только теперь по поводу суеверных дураков, верящих, что их может направлять лисица.

— Да сроду от лис ничего хорошего не ждали, с чего вообще им поклоняться, — с этими словами он повесил на ширму, прикрывавшую умывальник, нижнюю рубаху.

— Думаю, эта лиса кому-то помогла, — Ибо отёр лицо, зажмурился довольно.

Лучше бы, конечно, горячие источники. Чтобы можно было целиком погрузиться в горячую купель, прикрыть глаза, наслаждаясь паром и теплом, прогреть тело, стылое от сотни ночёвок на земле. Его смотр территорий и набор новобранцев подходили к концу, уже скоро можно будет повернуть назад, чтобы к исходу лета быть в гарнизоне, проведать мать, заняться обычными осенними и зимними делами. Купальни, скорее всего, ждали Ибо только там — где их найдёшь в лесах и деревнях на пару десятков домов?

— Кому и чем может помочь лиса? — фыркнул Ли Чжао, поправляя завязки внутреннего халата Ибо. Тот только покорно вздохнул — сколько ни пытайся отказываться, а упрямый старикан так и продолжит одевать его, словно малое дитя.

— Мне бы очень помогла, — вздохнул Ибо, привычно думая о Сяо Чжане.

Ухо обожгло смешком, Ибо услышал его так отчётливо, что волосы на затылке поднялись бы дыбом, не будь они туго заколоты в пучок. Резко обернувшись, он никого не увидел, только несколько персиковых лепестков опускались на пол, плавно покачиваясь в воздухе. Ли Чжао, кажется, ничего не заметил, удивился только резкому рывку Ибо, подал верхний халат с вопросительным взглядом.

— Нет, ничего, — ответил Ибо, разглядывая лепестки, к тому времени опустившиеся на пол. — Нужно сходить в храм.

— Да зачем тебе этот храм, — снова забубнил Ли Чжао, передавая пояс. — Ещё бы молиться яо!

— Шушу, — строго обронил Ибо, и больше возражений не было, Ли Чжао знал об упрямстве своего подопечного больше многих.

В храме вновь никого не было, горела всего одна свеча, а персиковые лепестки уже усыпали весь пол. Отчего-то не казалось, что арка сплетённых ветвей потеряла в пышности — будто опадая, лепестки всё же оставались на ней. Пытаясь разобраться что из увиденного иллюзия, Ибо склонился к полу, мазнул по нему пальцами, и лепестки рассыпались в почти невидимую труху, будто им было не несколько недель, а несколько сотен лет. По храму раздался перезвон колокольчика, но на входе никого не оказалось, чтобы всколыхнуть музыку ветра. Ибо прищурился, внутренне сжавшись от страха — мало кто знал, но доблестный генерал Ван до смерти боялся призраков. Выйти один на один с тигром, с разъярённым яо или гуем — он бы не моргнул и глазом, биться в самой гуще сражения, где ранить тебя может и свой, и чужой, — и тоже не дрогнул бы Ван Ибо. Но стоило появиться самой мысли о безобидном тёмном духе, как холодело всё внутри, а поджилки тряслись. Вот и сейчас он сглотнул, осмотрелся снова и шагнул ближе к алтарю, к тёплому огоньку свечи. Зажёг палочку благовоний и тихо зашептал, надеясь, что его услышат:

— Пожалуйста, я так хочу снова его увидеть.

Ибо не стал объяснять кого, не стал и представлять на месте деревянной лисы своего лиса. Это бы не помогло, он был уверен, не помешало бы тоже, но молитвы стоило возносить сердцем. В нём же билось всего два слога — имя, а ещё жгучее желание, едва не сжигающее изнутри, как пламя свечи слишком близко подлетевшего мотылька.

— Настолько сильно, чтобы молиться яо? — шепнуло прямо в ухо, снова раздался смешок, но на этот раз Ибо был готов.

Зацепился намертво пальцами, схватившись за тонкую ткань, местами жёсткую от вышивки. Тихий смех показался одновременно колокольчиком музыки ветра и знакомым высоким смешком, во рту пересохло. Ибо крепче перехватил пальцы.

— Покажешься?

— Конечно.

Голос обретал плоть, становился гуще и ниже, плоть же обретали и смутные очертания тела. Первым в полумраке храма стало видно светлое ханьфу, потом нежные персиковые цветы на веточке, скреплявшей причёску. Конечно, это была настоящая ветка, а золото — иллюзией. И дальше практически одновременно Ибо увидел глаза и улыбку, такую широкую, что обнажала зубы. В прошлый раз он даже не заметил, что для лисицы у Сяо Чжаня были слишком кроличьи зубы. А потом на него обрушилась яоци, за спиной развернулись хвосты — веером, чуть покачивающимся, позволяющим себя разглядеть. Хотел бы — Ибо ни за что их не увидел бы, как не видел ушей. Хвостов было девять, ярких, рыжих с более тёмными подпалинами, один по кругу опоясывало кольцо серебра — Ибо видел такое однажды, у кошки, сломавшей хвост. Девять хвостов — это тысяча лет, от лисёнка до человека, и ещё бескрайнее, пока наберёшься сил, научишься прятаться так, чтобы не находили. Вполне достаточно времени, чтобы стать божеством.

Сяо Чжань, будто читая мысли, изогнулся, уходя от прикосновения, спрятал хвосты, тут же становясь похожим на молодого благородного господина, мастера шести искусств. Хоть завтра бы его приняли в столице, позволяя претендовать на прохождение экзамена, — никто ведь не знал бы, что золото — лисье, обернулось бы листьями, стоит отвернуться. Никто бы не знал, что рядом с ними сидит божество. Ибо — склонился в уважительном поклоне, не распрямился, пока не потянули тонкие сильные пальцы за плечо.