XXIV (1/2)
В комнате уже долго застаивался смрадный запах давно прогнившего трупа, разложившегося ещё несколько дней назад. Все присутствующие коллективно задыхались от этого ужасного душка, давящего на чувствительный нос. Хотелось поскорей выйти на свежий воздух и отогнать из головы не только неприятные мысли, но и развернувшуюся перед глазами картину, которую вряд ли можно было назвать приятной.
Тело Эдгара лежало в кровати, да-да, именно тело, ведь от былого поэта-романтика осталась лишь внешняя оболочка, потрепанная и облеванная смесью из слюны и рвоты. Смерть Алисы выглядела и то более эстетичней и величественней, а за этим зрелищем просто было жалко наблюдать. Разве такой смерти он заслужил? Порой судьба бывает очень и очень несправедлива к тем, кто на этом свете был добрей и человечней к другим, всегда везёт только падшим тварям. А может, такова была расправа за его секрет? Если это и так, был ли он не менее ужасен, чем загадочная тайна сестёр Коуэл…
У Эдит не оставалось сил для дальнейших размышлений, запах протухшего, сгнившего тела не давал сосредоточиться на чем-то одном, превращая четко построенные планы и догадки в суп из мыслей и различных образов, появляющихся совсем не к месту и будто из неоткуда. Дочь пекаря ринулась к наглухо закрытому окну, раздвинула тёмные шторы, через которое не просачивалось даже великое и могущественное солнце, и наконец раскрыла форточку, наслаждаясь прохладным ветерком, приятно ласкающим её уставшее и позеленевшее от отвращение лицо. Такая невинная и наивная погода вообще не подходила под удручающую череду событий, в гущу которых попала девочка. Она шептала себе под нос молитву, надеясь, что это как-то поможет справиться с дальнейшими трудностями. Уста продолжали шептать слова, заплетая язык, превращая его во что-то чужеродное и неприятное. Эдит боялась, что случайно укусит его, выпустив наружу струйки свежей крови, металлический вкус которой обязательно заполонит всю поверхность нёба.
— Эдгар! Что же с тобой такое! Что они вытворили с твоим телом? — Эмили захлебывалась в собственных слезах, всё ближе и ближе подходя к человеку, за жизнь которого она когда-то боролась. Она дрожала от неприятных ощущений и боли, не мирясь с тем очевидным фактом, что Бронте уже давно мёртв. Медсестра будто надеялась, что спасёт его в последний момент и успешно вернёт к жизни. — Сейчас я тебя спасу! Эдгар, я с тобой! Держись! Ты сможешь! — восклицала девушка, прижимаясь к трупу поэта. Её слёзы капали на безжизненное лицо, пропитывая желтоватую кожу ведром эмоций, бушующих в сердце благородной девушки. Она держала его за холодную ручку, сжимая тонкие и бледные пальцы всё сильней. Эмили тяжело дышала и не находила себе места от трагедии, обрушившейся на её хрупкие плечи столь неожиданно и внезапно. Эмили отказывалась верить в происходящее несмотря на то, что ситуация прояснилась и выглядела предельно ясной. Где-то в подкорках сознания она продолжала упорно настаивать на том, что развернувшееся перед ней событие ничто иное как фальшивка, бредовый сон, странные домыслы и всё в таком роде…
Вернись в реальность, малышка Эмили!
Взгляд Бейкер устремился сначала на стопки бумаг, аккуратно сложенных и собранных в одну кучу, потом на ещё более помрачневшее лицо Джейн, у которой не оставалось сил даже на то, чтобы выплакаться от души — девочка прижалась к холодной стенке, замерев в солдатской стойке. Она выглядела такой же безжизненной, как и Эдгар, но за одним исключением: её тело было свежим и чистым, девственно нетронутым губительным действием смерти, однако смотрелась она не менее пугающе, один лишь её взгляд мог довести до белого каления даже самого храброго на свете человека.
— Я тут! Это я, Эмили! Я пришла, чтобы спасти тебя! Ну же, вставай! У тебя хватит сил на это… Я верю в тебя… — продолжала тараторить девушка, теребя юношу за щеки.
Безуспешно. Никакого результата.
Однако Шервуд даже и не собиралась сдаваться. Её настрой действительно воодушевлял, не у каждого бы хватило силы духа для того, чтобы столь упорно пытаться возродить, казалось бы, очевидно мертвого человека. Она продолжала крепко держать его за руку, шептала воодушевляющие слова, читала самые действенные молитвы, в общем, старалась как могла. Эдит не считала себя шибко умной девочкой, но понимала, что вернуть Эдгара к жизни попросту невозможно. Раз на то была воля Божья, значит, подобная судьба и была предначертана для горячо любимого Эмили поэта. Однако Бейкер не стала угасать в себе надежду на то, что на том свете ему будет хорошо и уютно, как-никак Бронте был очень славным и милым юношей. Она до сих пор помнила его болезненный и хилый, но такой нежный и добродушный голос, его складные стишки, саму мистическую, болезненную атмосферу, витавшейся возле его ауры. Было очень приятно вспоминать моменты, проведённые вместе. Эдит почувствовала жжение в груди — возможно, Бейкер значила для поэта даже больше, чем он для неё, ведь юноша был готов назвать своё детище в ее честь. Поэма «Эбигейл»… Эта маленькая, но важная деталь могла действительно сыграть на струнах души грустный романс, нарочито тоскующий о былых временах…
— Эмили, хватит кричать! — теперь уже Анна приводила девушку в порядок. — Он умер! Просто смирись с этим! — вновь и вновь восклицала она, яростно жестикулируя руками в протухшем воздухе.
Шервуд резко замолчала, взглянула на подругу исподлобья и залилась краской жгучей ярости. Как она посмела так спокойно и безразлично реагировать на столь ужасающее событие, потрясшее её до глубины души! Мерзкая, мелочная дура!
— Я была о тебе лучшего мнения! Тебе совсем всё равно на мое горе! — взревела Эмили, яростно подняв указательный палец перед Анной, будто выставляя перед ней неоспоримое доказательство собственной правоты.
— Мне не всё равно на твоё горе, но тебе давно пора воспринимать реальность таковой, какая она есть на самом деле! — Верн будто пыталась успокоить старое, но дикое животное, жаждущее встретиться с родным ребёнком, которого убили ещё много лет назад.
— Мне не нужна такая реальность!
Анна зажмурилась, резко выхватила стакан воды, находившейся на тумбе и разлила всё содержимое на тело Эдгара, бросив посуду на пол. Издался характерный треск, какой обычно бывает при битье посуды. Этот звук тут же оглушил свидетелей, заставив их попятиться назад. Осколки прозрачного стекла сияли на полу, нагло отражая происходящее. У Луизы, находившейся в предобморочном состоянии, отвисла челюсть и закатились глаза.
— Смотри, разуй свои чертовы глазёнки, пойми наконец, что он умер! — рявкнула Верн, пальцем указав на потерявший былое величие лик поэта. Капельки воды стекли вбок, образовав на светлой простыне узор из протекшей жидкости.
Выражение лица Эмили преобразилось. Теперь вместо тоски на нём изображалась жгучая ярость, ярким огнём пожирающая изнутри. Она была готова в любой момент набросится на свою подругу да задушить эту болтливую глотку поскорей! В венах бушевала кровь, складки становились все более и более видными на её некогда милом личике, а глаза краснели с каждой секундой от бурных эмоций. Особняк дурно действовал на неё, была какая-то неведомая сила, которая смогла пробудить зверя в безобидной медсестре, некогда славящейся своим простым, но светлым взглядом на жизнь. Вся богобоязненность и милосердие вытекли из её тела, будто сок вытекает из сочного плода. Не осталось совершенно ничего, что могло бы напомнить о прежней, доброй и милой Эмили, которую Эдит так любила и ценила!
— Ну что же это за склока двух разъярённых дворовых кошек? Расслабьтесь и получайте удовольствие, дамы! По крайней мере, вы живы и здоровы, а это уже хорошо! — в игру внезапно вмешался Генри, который совершенно спокойной, почти безразличной походкой подошёл к девочкам, готовясь доказать всю тщетность и глупость развернувшегося действия. На его лице, как обычно, сверкала неповторимая улыбка, белоснежная и очень обаятельная. Эмили и Анна затихли, однако путешественница всё ещё продолжила искрить испуганную подругу ненавистным взглядом.
— Генри, ради Бога, не вмешивайся в моё личное несчастье… — голос Шервуд резко затих, и медсестра задрожала, опустившись на коленки.
Ульямс усмехнулся, наблюдая за тем, как трепетно медсестра прижимается к мертвому телу Эдгара и приобнимывает со всех сторон, будто пытаясь защитить бедного пай-мальчика от его собственного пагубного влияния. Она ведь даже не подозревала, что Бронте грязный содомит, пишущий гадкие стишонки на основе его бурных фантазий! Пора наконец раскрыть этот секрет, пора обличить эту гнусную правду перед всеми… Юноша желал взглянуть на то, как Эмили разочаруется в том, кого когда-то сильно любила и переменит собственный взгляд вещей на противоположное. Он-то прекрасно догадывался, что Шервуд уж точно не будет рада подобному известию!
— Эмили, дорогая, известно ли тебе например, что Эдгару нравятся мальчики? Не задумывалась ли ты об этом? — с издевкой спросил тот, облизнув засохшие от предвкушения губы.
Он подходил все ближе, ближе, зачаровывая узников своими невероятно притягательными движениями. За ними было просто интересно наблюдать, никогда не было известно, что Генри предпримет дальше, и от этого чувства предвкушения становилось чертовски занимательно предугадывать последующие события.
— Нравятся мальчики? Что ты имеешь ввиду? Если пытаешься меня запутать, то тебе это никогда не удастся! — Эмили, всё ещё похныкивая и рыдая, оскалила зубы, скорей рассмешив, нежели испугав Ульямса.
— Вот это я и имею ввиду! Ему нравятся мальчики, неужели тебе, как медсестре с опытом не знакома эта болезнь? Ужасная болезнь, при которой пациента с особым удовольствием тянет к однополым романтическим отношениям? — Генри замялся, пытаясь выдумать невероятно эпичный финал для всей этой речи. — Богомерзкое зрелище, никак иначе!
Эмили усилила хватку, продолжая тискать юношу в собственных объятиях. Она разрывалась от собственных слез и, кажется, по горло насытилась их горьким вкусом. Эмили пыталась отогнать Генри будто назойливую муху, но не понимала, что юноша знает гораздо больше, чем она. Медсестра отказывалась верить в происходящее, она отказывалась порочить образ поэта столь грубыми доводами!
— Не смей на него наговаривать! Эдгар бы никогда не страдал подобным, он совершенно обыкновенный юноша, которому как и всем, нравятся девушки! — взвыла Шервуд, замыленным взглядом наблюдая за тем, как Ульямс подходит к письменному столу поэта. Всем присутствующим стало безумно интересно узнать столь щекочущую и личную тайну Эдгара, о которой раньше никто и не догадывался. Генри сначала постоял возле тарелок, на дне которых всё ещё были неаппетитные остатки пищи, потом начал двигаться вправо, всё ближе и ближе к стопкам исписанных бумаг. Юноша, несмотря на словесные протесты Эмили, продолжал копошиться в чужих секретах, выискивая среди них самый мерзкий и отвратительный проступок. Он с циничной ухмылкой раздвинул наивные стишки, кучу неудачных по его мнению наработок и первые главы пустой никчемной поэмы. Наконец он добрался до самого сладкого — тех самых неправильных, грязных стишков, где Эдгар с особым трепетом отзывался о нем самом. Ему было просто неприятно даже взглядом проходить по этому полотну извращений, и он с брезгливым видом, будто придерживая вонючий мусор с большим удовольствием показал листок Эмили, подойдя к ней достаточно близко для того, чтобы она смогла различить на листе белоснежной бумаги чернильные пометки.
— Сама прочитаешь, или мне сделать это за тебя? — спросил тот, усмехнувшись. Кончики его пальцев придерживали сторону бумаги, словно лапы паука, сцапавшего жертву.
Шервуд вытерла слёзы и продолжила хныкать, качая головой. Бесполезно было заставлять её разобраться во всем самой, она слишком глупа, чтобы понимать столь очевидные истины.
— Раз на то пошло, то начну читать я. — подобная реакция девушки лишь завела Генри ещё сильней, и тот расправил помятые складки листа, большими пальцами придерживая его островатые края. Он усмехнулся, будто услышал забавную шутку и принялся читать интимное признание Эдгара, предназначенное ему самому. С каждым произнесённой строкой лицо Эмили сжималось все сильней и сильней, превращаясь в скомканный мешок из боли и разочарования. Кажется, она полностью поверила в раскрытую тайну, не отрицая её правдивость. Шервуд была способна узнать этот слог из тысячи подобных, она чувствовала дух Эдгара в этом омерзительном стихотворении и переменила угол ярости, мысленно обрушив его на мертвого юношу, засыпая самыми гнусными и омерзительными словами, каких только могла вспомнить! Её любимый пациент был навсегда затоптан в грязь, а его скромный и застенчивый характер вызвал неожиданную волну отвращения.
Хочу взлететь с тобой на небеса
Хочу ночи с тобой проводить
Вожделяю нашего совместного счастья полосу
Нашу любовь будут ангелы боготворить…
Это было лишь немного из того, что процитировал Генри, но именно эти строки отлично въелись в память медсестры. Эмили с криком отцепилась от Эдгара и отбежала к двери, чуть ли не споткнувшись из-за головокружения, вызванного сильным недомоганием на почве недавних событий. Дверь, в центре которой виднелась неаккуратная прореха, отлично отражала бегущую по коридору Шервуд, которая с гулким топотом исчезла из поля зрения так же быстро, как и появилась. Сказать, что никто не был удивлён, это значит нагло солгать. Потрясены были абсолютно все от мала до велика. Луиза дрожала от потрясения и тяжело дышала, Джейн продолжала дико оглядываться по сторонам, словно боясь, что её могут прихлопнуть в любой момент. Томас стоял возле Генри, будто бы ожидая дальнейших указаний, а Харрис отвращенно морщился, глядя на Эдгара, к всеобщему счастью давно мертвого. У каждого были свои собственные эмоции и впечатления от происходящего, но всех их объединяло одно — страх, ненависть, гнетущая атмосфера и капелька отвращения к отклонениям Эдгара. Воцарилась абсолютная тишина, и Генри, взглянув на Томаса повёл его за собой, медленно и спокойно покинув комнату.