XXI (1/2)
Будь эта некогда пустующая комната человеком, она наверняка бы испугалась новоприбывших гостей, таких мутных и непроглядных, будто дно вонючего болота. В ней не было ничего, кроме стоящего посередине стола да парочки тумб, прижавшихся к тёмным углам. Было ещё парочка стульев, на которых сидели те самые гости, почему то возомнившие себя хозяинами не только особняка, но и всего рода человеческого. На этом и стоит закончить описание убранство комнаты, ведь сказать больше попросту нечего.
Но Генри, сидящего за столом статно и гордо было, что сказать. И не только сказать. Он будто заранее приготовился к длинному разговору, который с лёгкостью мог бы растянуться на несколько часов. Пока он просто молчал, разглядывая Томаса, чуя и анализируя повадки собеседника. Юноша чувствовал небольшое подрагивание, еле заметный выступивший пот и тяжёлое, будто сдавленное дыхание. Ни одна деталь не прошла мимо него, как не прошли на небе облака — оно было пустым и одиноким. А вот Генри никогда не чувствовал себя одиноким, своей уникальной личностью он заменил тысячи и тысячи пустых болванок, окружавших его на протяжении всей жизни.
Так бы они и продолжили наслаждаться мертвой тишиной, которую рассеивал лишь издающийся снизу шум глупых детей. Неожиданно Генри оживился, складки его точеного лица пришли в действие, глаза перестали быть такими стеклянными и жуткими, вновь залившись светом. Ульямс пододвинул стул, демонстративно кашлянул, поправил выбивающиеся пряди волос за фирменный цилиндр и затопал одной ногой, одновременно постукивая по поверхности стола длинными пальцами. Начался новый акт этой нескончаемой драмы, и Томас продолжал чувствовать дикий страх и животный ужас, хотя Генри и не подавал никаких признаков агрессии в сторону мальчика.
— Вы слегка напряжены, господин Томас. Советую вам расслабиться. Я ваш друг, а не королева Великобритании. Просто будьте проще.
Будь проще… Томас и так представлял из себя комок небрежности, халатности и лени, куда уж проще. Мальчик пугливо отвёл взгляд вниз, сглотнув накопившуюся слюну. Обычная светская беседа превратилось в целое раскаяние перед смертной казнью!
— А разве люди из высшего общества не… — Томас намеренно не закончил предложение, ожидая то одобрения, то осуждения со стороны наставника.
— Что не? — тягучим голосом спросил Генри. — Всегда заканчивайте собственную мысль. Слово не воробей, вылетит — не поймаешь, так что не бросайтесь ими столь неаккуратно и небрежно.
Томас вздохнул. По позвоночнику прошлись мурашки, нещадно сжалась задняя часть тела. Он будто навеки прижался к этому чертовому стулу, и теперь ничто его отсюда не отпустит. Где-то под столом, незаметно от Генри тот сжал потные ладони, чувствуя, как соединяются между собой пальцы, напоминающие сосиски. Мальчик усилил хватку — звук хруста застоявшихся костей лишь придал ему уверенности.
— Я всегда был уверен в том, что люди из высшего света всегда должны вести себя достойно, гордо и величественно. Говорить сложными и заковыристыми фразами, — Генри глупо кивал и ухмылялся в такт произнесённых им слов. — Они держат себя в руках, не позволят ничего лишнего. Берут отвественность в свои руки, дорожат репутацией… Кажется, на этом всё. Я закончил свою мысль, как вы и просили, сэр Генри.
— Вы абсолютно правы, господин Томас. Но всё не так просто, как вам кажется. Манера речи, высокие моральные принципы и самоконтроль не делают из тебя аристократа. Это лишь инструмент к достижению цели, а не основные качества, которые стоит брать на заметку. — коротко и ясно разъяснил Генри, разложив всё по полочкам в сознании юного собседника.
Томасу ответ показался предельно ясным, но в голове осталось столько вопросов, предрассудков, мифов и неверных суждений, что тот уже полностью окунулся в собственные философские рассуждения, плавая в океане из ложных сведений. Сейчас раскроются все карты, все тайны высшего света примкнут к его взору, и он узнает много нового, вдохновившись историями Генри. Мальчик его побаивался, ровно как и все жители особняка, но до чего интересно было с ним беседовать, пускай и оставался шлейф из растерянности и внутренней всепоглощающей пустоты после его шокирующих и неоднозначных диалогов.
— Пускай так, но лучший аристократ, по моему мнению, тот, кто постоянно совершенствуется, тот, кто постоянно даёт отчёт своим действиям и словам. С этим ведь нельзя поспорить… — продолжал отстаивать свою точку зрения мальчик, пускай и не очень уверенно.
— Ты веришь в Бога? — послышался на первый взгляд, странный и неуместный вопрос, значимость которого Томас не удосужился понять.
— Простите, что? — в ответ произнёс растерянный мальчик.
— Ты веришь в Бога? — с той же пустой интонацией спросил Генри, и это прозвучало так, будто всю харизму юноши высосало месиво из агонии.
Томас превратился в стеклянную фигуру, полностью утратив какую-либо способность к движению. Какой удручающий вопрос. Бог… Что это такое? Что оно значило для мальчика? Что на самом деле подразумевалось под этим тремя таинственными буквами? Мозг сжирал самого себя, тщетно пытаясь найти ответ на эту неразрешимую загадку. Почему люди буквально посвящают всю свою жизнь этому мистическому понятию? Зачем следуют определённым правилам? Зачем молятся, раскаиваются, отмечают религиозные праздники, если они даже не представляют, для чего это всё нужно. Неужели люди такие глупые? Почему он понимает, что вера в Бога пуста и бессмысленна, а они нет? Неужели он умнее их всех вместе взятых? Навряд ли… Ему не хотелось ни во что верить, тщетно выжидая, пока улыбнётся удача и его жизнь переменится в лучшую сторону. Ничего не произойдёт, пока он не возьмёт волю в свои руки. Именно Бог разочаровал его больше всех на свете, даже больше озлобленных людей. Так почему? Ответ прост и понятен даже для ребёнка: люди сами по себе несовершенны, а Бог — воплощение идеала, справедливости и благородности. Если он настолько могуществен, почему позволяет страдать сиротам, оставляя их на голодную смерть. Неужели они этого заслужили? Напротив, ужасные, падшие люди живут в богатых и роскошных особняках, питаются лучшей едой, занимаются целыми днями напролёт тем, чем хотят, не нуждаясь в простых бытовых вещах. Зачем ему выпала такая участь, как и тысячам лондонских детей? Даже у самого чёрствого человека на этой земле вздрогнет сердце, когда он увидит смрад городских трущоб. Однако, великий и могучий Бог спокойно наблюдает за этим, не пытаясь ничего изменить… Кажется, Томас понял, кто является самым главным злодеем человеческого рода.
— Не верю! И не хочу! Я разочарован в Боге и его поступках! — взвыл мальчик, взъерошив гладкие на ощупь волосы дрожащими пальцами.
Генри покачал головой, усмирив некогда прожорливый взгляд. Теперь он выглядел, как милый щенок — зрачки зелёных глаз увеличились вдвое, само лицо будто стало более нежным и подвижным… Томас сам не понимал, что происходит.
— И в людях разочаровался так же, как и в Боге? — вновь спросил тот спокойным и размеренным голосом.
— Нет, я ещё не утратил надежду… В один день люди обязательно изменяться. Станут лучшей версией себя. Наконец перестанут страдать и угнетать слабых и больных, тогда мир станет чуточку лучше. — всхлипнул мальчик, вознеся мокрые от слез глаза вверх.
— Думаешь, люди со временем станут лучше? — вопросительно покрутил пальцем Генри, скривив насмешливую улыбку.
— Да. — гордо и уверенно ответил тот. — И никакой Бог не будет нужен для этой великой цели. Во всех нас сидит частичка добра, даже в самом злом человеке могут проснуться возвышенные чувства. Надо только дать им пробудиться.
Ульямс еле сдерживал громкий хохот, пыжась и тяжело вдыхая простоявшийся комнатный воздух грудной клеткой. Его лицо краснело и расплывалось в складках, которые на минуту превратили его в старика в предсмертном состоянии. Томас окончательно потерял былой дух, этот еле заметный смешок действовал ему на нервы. Он очень сильно смутился и стыдливо опустил взгляд. Вновь. Наверное, сейчас Генри высмеет его, его идеи и его мечты. Растопчет их на месте, не оставив шанса для их исполнения.
— Частичка добра! Частичка добра! — хихикал Генри, улыбаясь во все тридцать три зуба. Они были белыми и очень ровными. — Ты же понимаешь, насколько глупо и наивно это звучит? Так называемое добро зародилось лишь с появлением цивилизации. Когда люди не грабят, не насилуют и не убивают, ими легче управлять. Придумывают правила, которые берут на заметку простые жители. А верхушке власти позволено абсолютно все. Им некогда до добра. Зачем раздавать деньги бедным из добрых побуждений? Лучше же оставить их себе! Это отголоски нашего животного происхождения. Каждый сам за себя. Животное всегда мечтает спасти собственную шкуру и шкуры своей семьи, прокормить и обеспечить им отличную жизнь. Им нет дела до чувств убитых ими жертв. Представь, если бы хищники жалели травоядных. Да они бы все от голода подохли! Понимаешь? Появились люди, и они поняли, что жить так нельзя. И пошло-поехало: появлялись первые поселения, потом города и целые империи. Развивались все отрасли: начиная земледелием и торговлей, заканчивая наукой и искусством. Людям постоянно хотелось совершенствоваться, получать больше удовольствия от жизни… — Ульямс прекратил этот длинный монолог, лишь бы вдохнуть как можно больше воздуха.
Томас вроде и понял его мысль, но его терзало множества вопросов: как сказал Генри, ему нужно было совершенствовать собственный разум, как человеку, вся сущность которого заключалась в познании окружающего его мира.
— Мы не животные, и должны контролировать побуждения, противоречащие моральным нормам нашего общества. Все же так просто! И твои аналогии с хищниками пусты и неубедительны… Мы оставили те дикие времена позади… — произнёс Томас, чувствуя возникшее между им и Генри напряжение.
Ульямс прикусил нижнюю губу. Нежная ткань разорвалась под действием его зубов, и юноша почувствовал металлический вкус крови, такой знакомый и родной вкус…
— Да, мы ходим на двух ногах и носим одежду, говорим о политике и погоде. Но внутри мы те же животные. И какими бы добрыми мы не казались, в любой момент мы набросимся на товарища, вскроем его внутренности и сожрем их сырыми, если будет на то причина. Мы всегда желаем выжить. Этот особняк — испытание. Рано или поздно мы не узнаем прошлых себя, и наша цивилизованность просто испариться. Добро, высокая духовность — очень двойственные понятия, и за ними скрывается куча грязи, мерзости и пролитой крови. Возьмём ту же Библию — главную и любимую книгу всех христиан на этой планете. Раз она является неким единым образцом человеческой духовности, от чего же в ней столько убийств, похоти и разврата? Почему столько кровосмесительных связей, обмана и манипуляций? Библия учит ненавидеть других, лицемерить и прикрывать собственные грязные мыслишки пеленой из добрых побуждений. А писатели? Классическая музыка? То, чем восхищаются миллионы на планете? Все, кто написал и создал произведения, которые обычно превозносят, как пример чего-то прекрасного и величественного, созданы насильниками, женоненавистниками, пьяницами и картежниками. Ими мы и должны восхищаться? Где смысл во всей этой цепочке? Вывод один: не стоит стесняться своих животных побуждений. Не надо прятать их в себе, не надо лепить сверху золотую обертку и превозносить, как что-то восхитительное. Будет только хуже…
Томас впервые застал Генри таким задумчивым и даже расстроенным. Мальчик почувствовал гадкое послевкусие горькой правды. Он понял, что тоже является животным. И у него были недостатки. Он тоже боролся за выживание, кров, тёплую постель и горячий хлеб. Если он и дальше продолжит слепо верить, ничего не измениться. Было ошибкой надеяться на окружавшее его общество. В глубине души он почувствовал благодарность, ему было приятно, что его старший собеседник открыл ему глаза и показал всю правду этого мира. Раньше бедняк всячески презирал Генри, как и все остальные члены особняка, но разве он стал лучше от этого презрения? Чем тогда он отличался от Генри? Почему его поступки это плохо, а всеобщая ненависть — хорошо? Всё это время ему вешали лапшу на уши, выдавая реальность такой, какой она вообще не являлась на самом деле…
Генри Ульямс, главный враг всех узников особняка, тот, которого принято было бояться, показался для Томаса гораздо человечней и реальней добродушных дурочек вроде Луизы, Анны, Эдит и Эмили. И как никогда раньше он понял даже Алису. В голове пронеслись те сцены, когда его жизнь висела на волоске от смерти, тот самый резкий взмах ножом, его быстрый бег и тяжёлое дыхание. Все ее прошлые издевки не появлялись на пустом месте. Она в лицо говорила о том, о чем думала. Она держалась молодцом и достойно умерла, выпустив зверя наружу. Если бы она ещё оказалась жива, наверное, Томас взглянул на неё с другой стороны и подружился, поняв её чувства и побуждения. Даже Гилберт перестал казаться таким надоедливым, но что поделать, американцы они на то и американцы, они совсем отличны от британцев. Уже не было смысла его сторониться.
— Вы открылись для меня с другой стороны, сэр Ульямс. Наверное, вы единственный, который вызывает у меня хоть немного доверия, как бы странно это не звучало. Ваши намерения чисты, понятны, к тому же, в них нет ни капли лицемерия. Я не знал бы, что делать, если бы не стал соучастником этого длинного, но осмысленного диалога. Я многое понял. Выражаю огромную благодарность вам и вашим верным мыслям.
Томас не постеснялся вступить в зрительный контакт с Генри. Внезапно на лице аристократа появилась улыбка, не насмешливая, а искренняя, тёплая улыбка, и мальчик ни разу не видел Ульямса улыбающегося именно таким образом. Свет пробился сквозь шторы, в комнате стало гораздо солнечней. Исчез тот прошлый невидимый барьер, испарились страх и
напряжение. Кажется, это было началом долгого сотрудничества между бедной сиротой и лондонским аристократом в зелёном цилиндре. К слову, о цилиндре — юноша снял головной убор, положив его на стол. Томас впервые увидел его голову, не покрытую этой громоздкой шляпой. Его блондинистые волосы вились и приятно пахли. Его прическа выглядела элегантно и очень даже стильно. Когда-нибудь и Томас пострижется подобным образом, если выпадет такая возможность.