Шоу должно продолжаться (2/2)
— Да, ты был до боли прямолинеен и сразу переходил к физическому насилию.
— Хоукс, ты думаешь, я настолько хрупкий, что не переживу взрослое «между нами ничего никогда не будет»? — он выключает воду и смотрит на меня разгневанно-решительно. От этого я непроизвольно зажимаюсь, и мои крылья трусливо подрагивают. — Как нам разыгрывать любовь и бесконечное доверие, если ты даже не можешь взглянуть правде в глаза?
— Какой правде?
— Банально тому, что это случилось.
— И? И что с того? Ближе к сути, папочка. Ты и сам кружишь вокруг да около, как назойливая муха.
— Ты мне нравишься, идиот. Не в дружеском смысле. И не как человеку, который хочет закрыть свой отцовский гештальт.
— Оке-е-ей, — протягиваю я и снова выпиваю.
— А что насчет тебя?
— Сейчас не время, Энджи. Сейчас единственное, что я хочу… точнее, о чем не хочу думать, — это… та погибшая по моей вине девушка. И то, на какой путь я встал. Куда затянул тебя. С чего я вообще решил, что… что имею право ставить тебе условия? «Уйти в отставку», черт, ебаный Хоукс, да кто ты такой? Я ведь мог все сделать за твоей спиной. По-тихому. Было бы сложнее, но я что-нибудь придумал бы! И ты бы имел шанс продолжить делать то, что умеешь лучше всего, — быть, мать его, самым лучшим героем, — дрожащие пальцы вытягивают из кармана пакет, но Энджи останавливает меня, на что я удивительно быстро сдаюсь и опускаю крылья. — Я и раньше думал об этом… как много во мне по-настоящему героического? Ответ ускользал сквозь пальцы, — я поднимаю руку, укрытую кожей черных перчаток, и смотрю на свою ладонь. — Но в любое время дня и ночи и в любом состоянии я могу перечислить все плохое, что когда-либо делал по их указке. И сейчас… я самовольно, из собственного эгоизма поступаю не лучше. И я не могу остановиться! — мои губы дрожат, и изо рта вырывается истерический смешок. — Я так долго грезил о ней, об абсолютной свободе. Свободе от правил, ожиданий… Дрочил на жизнь, в которой у меня куча свободного времени. Без геройств, которые заснимут на камеру, и злодейств, которые останутся в тени. Я даже не спросил у тебя, готов ли ты к обычной жизни.
Манипуляции — этому меня научила настоящая мать. Та, которая всегда носила черную юбку-карандаш и годами не меняла укладку. Та, которая одним взглядом малолетнего меня заставляла обделаться в штаны. Та, которая поощряла жестокость — ради «великой цели». Ради нового героического меня. Которая украла мое имя и фамилию. Убила все хорошее. Стерла человеколюбие. И теперь я мастерски использую ее же оружие. Заставил Старателя поверить в его желание уйти с геройского поста. Влюбив его в себя. Использовав его желание стать лучше.
Тошно. Сегодня я точно буду блевать — но не от текилы, а от градуса собственной мерзости.
Скажи, Номер один, если я буду блевать, ты подержишь мои крылья? Не хочу замарать их еще сильнее.
— Хоукс?
— Да, своего сценариста я тоже уволю. Сейчас он выдал максимально мутную хрень. Разве, — грустно улыбаюсь я, — разве живые люди так разговаривают?
— Когда я говорил о жизни без геройства, я пытался донести одну глупую мысль… Но тебе это не было интересно, а я не хотел обременять тебя, — он подходит ближе и смотрит на меня через стол. — Когда я думаю о дне, когда мы расправимся с ГК… Я вижу себя в твоей компании. На самом деле, — он поправляет слегка съехавшие очки, — не столь важно, какую роль ты играешь. Друг, приятель или… кто-то больше. Хоукс, ты тот еще болван, но по какой-то причине ты смог встряхнуть мою жизнь.
— Скорее, перевернуть с ног на голову, — пьяно соглашаюсь я, замечая, что мое тело все больше расслабляется, и я звучу все менее четко. Прощай, идеально выдроченная дикция! Пусть земля тебе будет пухом.
— Я просто хочу, чтоб ты был честен со мной.
Какой же ты наивный, Энджи. Неужели ты думаешь, что, когда все закончится, я волшебным образом исчезну из твоей жизни? Ха, а кто будет моим собутыльником? Одинокие субботние вечера павших героев. Мы уже в одной лодке, и эта лодка скорее потонет, чем я выброшу тебя за борт.
— С каждым днем все тяжелее думать о тебе, как о моем идеализированном папаше, — говорю и икаю, а Старатель внезапно хохочет в ответ, громко и беззаботно. Зрелище не для слабонервных, но в хорошем смысле. — Оно и понятно: каким бы придурком я ни был, даже условный инцест — буэ-э. Даже это идиотское порно, знаешь, где очевидно не родственники. Отец и сын, мать и дочь и прочие вариации.
— Я думаю, с тебя хватит на сегодня.
— Энджи?
— Мм?
— Я понял, что ты запал на меня, чуть ли не с первой минуты знакомства, — он осекается и скрещивает руки на груди. Вроде, не смущен и не обижен. Непонятно, что там в его маленькой (относительно раскачанного тела) головке. Какие винтики да шпунтики крутятся, да и крутятся ли вовсе? Черт, я пьян. Без пяти минут в говно… Поэтому я достаточно смел, чтобы продолжать свою исповедь. — Сначала я слегка испугался. Потом мне это польстило. Герой всей моей жизни положил на меня глаз!
Тогда я думал, что спятил. А кто из нас не выдавал желаемое за действительность? Когда тебе кто-то сильно нравится, и ты начинаешь верить, что нравишься ему в ответ. С моей стороны все было сугубо платонически — словами не передать, какую власть ты ощущаешь, когда твой кумир влюбляется в тебя! Тогда я все еще верил, что Энджи натурал, практически асексуал, который не думает ни о чем, кроме своей работы (и в перерывах — об успехах Шото, конечно же). Но все оказалось совсем уж запутанно.
— Скажу честно, Энджи, тобой очень просто манипулировать. Но мне стыдно. Не поверишь, но искренне стыдно.
— Неплохо ты набрался, Хоукс.
— А еще местами ты был мне противен, — он поднимает бровь и хмурится, теперь я четко вижу, что он думает: «Хоукс снова перегибает палку». Да, перегибаю. Но в будущем ты скажешь мне спасибо. — Потому что ты стал таким… чувствительным, — пользуясь его замештельством я выбрасываю несколько таблеток и шумно разбиваю их в порошок. — Ты уже не тот герой. Ты просто… тень себя настоящего. Прямо как бесконечные мешки, — я оттягиваю нижнее веко и закатываю глаза, — под глазами у Всемогущего. Ха-ха, — он не успевает и глазом моргнуть, как от снега на столешнице не остается и следа. — Конечно, ты прав. Ты становишься лучше. Но не думаешь ли ты, что поезд давно ушел? Твои дети выросли, твой старший сын сошел с ума…
— Ну все, довольно. Чего ты добиваешься?
О, ты знаешь, чего я добиваюсь. И ты купишься на мое представление.
— Сексуален ли я? О да. Раз даже Старатель положил на меня глаз и отсосал мне. Подставил свой зад… — я осекаюсь, чувствуя первый рвотный позыв и головокружение. Но слишком поздно. Шоу должно продолжаться. В ГК были правы — я в его вкусе. — Но этого недостаточно. Ты не должен поддаваться моему лживому очарованию. Оставим это в прошлом. Сейчас, — я наклоняюсь и вытягиваю палец, указывая куда-то в кадык Старателю, — мне нужна суровая версия тебя. Соберись, Старатель!
— Ты несешь бессвязную чушь.
— Потому что задел за живое? Тогда да. Тогда чушь. Называй это, как вздумается. Можешь ли ты доверять мне? Да. Можем ли мы быть приятелями? Да. Нравлюсь ли я тебе по-настоящему? Ммм, — я качаю головой и пытаюсь выпрямиться, но гравитация отказывается сотрудничать. — Мы продолжим играть влюбленную пару. С искрами в глазах и нежными поцелуями взасос. А потом…
— Хоукс?
— Потом… — я не заканчиваю. Если я прямо сейчас не оторву свою задницу и не кинусь в туалет (где здесь туалет, мать вашу?), я подарю Энджи очередное неприятное воспоминание. И именно ему придется оттирать мою блевотину с пола.
Не зря говорят, что я самый быстрый герой. Если бы я выждал еще секунду — я бы растекся желудочным соком по паркету. Но нет — прямо в яблочко. Точнее — в бездонное око белого Саурона. Не знаю, последовал ли за мной Тодороки или нет, но оно и не важно. Потому что я не увижу его лица до следующего полудня — меня ждет сладкое забвение на полу уборной.