Наедине с сожалением (2/2)

— Разобрался с собой?

— Энджи, ты мне не нравишься! Я не хочу тебя. Я просто люблю…

— Как давно тебе стало приносить больное, — протягивает это он и щелкает пальцами, — удовольствие издеваться над другими? Унижать людей, которые на одной с тобой стороне? Ты ведь все видел. Намеренно не выходил из комнаты. Сначала мне было стыдно, но потом, — он откладывает планшет в сторону, — мне стало жаль тебя. Потому что даже я прежний, даже моя худшая версия из прошлого, — он выходит из-за кресла и смотрит на меня сверху в низ, — никогда бы так не поступила. Я бы вышел из комнаты и сделал вид, что ничего не видел. И когда я… «потерял контроль», вместо того, чтобы остановить меня, что ты сделал? Ты просто наслаждался зрелищем? Сохранил этот случай в памяти, чтобы было, над чем поиздеваться? И зачем это все?

— Я…

— Этому тебя научила ГК? Коллекционировать грязное белье, чтобы потом было, чем шантажировать? Только вот я тут причем? Какая тебе польза оттого, что я дважды облажался в твоем присутствии?

— Энджи…

— Мне жаль тебя. Ты ведешь себя, как малолетний задира. Наверное, если бы ты учился в геройской академии, ты бы издевался над слабыми однокурсниками.

— Считаешь себя слабым? — я пытаюсь перевести стрелки, но урон уже нанесен.

— Ты можешь считать меня, кем угодно. Но одно я знаю точно. Если ты считаешь, что я стал слабым и жалким, потому что хочу стать лучше… то с тобой явно что-то не так.

— Энджи! — кричу я ему вслед, но понимаю, что нет смысла бежать за ним.

К сожалению, на этом все не закончилось. Наша маленькая вишенка на торте — Шото Тодороки — успел к окончанию захватывающего диалога.

— Вы поссорились? — подает голос он, из вопроса я делаю вывод, что он не услышал и половины сказанного.

— Что-то вроде того, — я сонно заваливаюсь на диван и по-хозяйски вытягиваю ноги.

— С ним сложно.

— Не-а. Это я облажался.

— Правда? — не верит услышанному он.

— Кажется, — я кладу руки под голову и смотрю на потолок, — я и сам не заметил, как превратился в того, кого привык ненавидеть. Так у нас ничего не получится.

— О чем ты?

Надо прикусить язык. Конечно, я говорю о нашем плане, но Шото может решить, что я намекаю на расставание.

— Все ссорятся, — он садится на место отца и поджимает ноги. — Даже топовые герои. Но это временно. Просто извинись. Объясни ему свою позицию.

— О, Шото, милый Шото. Нет никакой позиции, — я наклоняю голову в его сторону и снова улыбаюсь, улыбкой, которой меня научила Комиссия. — Просто я, наконец-то, понял, что я так себе человек. Охуенный герой, талантливый профессионал, но вместе с тем… дерьмовый даже банально друг.

— Я не знаю, что произошло, — и слава богу, — но я уверен, отец простит тебя. Не хочу признавать это, но за последнее время он стал мягче. Возможно, благодаря тебе. Вряд ли он захочет потерять человека, который помог ему измениться.

Я прекрасно знаю, что дело не во мне. Старатель встал на путь исправления задолго до нашего официального знакомства. Даже на съемках последнего рейтинга он уже был другим. Все еще неловко-сдержанным и карикатурно амбициозным, но другим. Тогда я не смог объяснить себе, в чем дело, но оно и не было нужно.

— У меня никогда не было отношений, — правда. — Думаешь, это совпадение? Миллионы людей были бы рады отдать свое сердце очаровательному засранцу с обложки. Но что этот засранец может дать взамен?

— Свою любовь?

— Я никогда не любил.

— Но теперь все иначе? — о, Шото. Сидишь тут, слушаешь мое нытье. Я этого не заслуживаю.

— Хочу верить. Мы не так давно вместе. И я до конца не уверен, что чувствую. Потому что понятия не имею, что такое «любовь» и «взрослые отношения».

— Наверное, это нормально в твоем возрасте.

— Шото, ты проснулся? — Старатель возвращается в комнату. — Будешь завтракать?

— Пока нет. Оставлю вас наедине.

Ты был прав, Старатель. И теперь мне совестно. Незнакомо-знакомое чувство, от которого меня пытались отучить эти ряженые ублюдки. Потому что оно слишком человеческое для орудия убийства.

— Возможно, я перегнул.

— Нет, — я спрыгиваю с дивана и подхожу ближе. — Настала моя очередь извиняться. Прости. Сам не знаю, почему я так себя вел. И почему ты все еще меня терпишь.

— У меня нет выбора.

— Логично.

— Хоукс? Я хотел спросить, — он берет мои руки в свои и долго рассматривает мои пальцы, не то забывая, что хотел сказать, не то пытаясь подобрать слова.

— Что? — выдыхаю я, смотря ему в глаза.

— Ты был прав.

— О чем ты?

— Ты по какой-то совершенно идиотской причине начинаешь мне нравиться.

Все, как в тумане, и даже без наркотиков. Если вы спросите меня, в чем дело, я до последнего буду винить весну. Она творит с животными невероятные, страшные вещи. В какой момент я оказываюсь сверху? В какой момент герой целует меня? Как так получилось, что я переворачиваю его на живот и срываю с него спортивные шорты? В какой момент я… оказываюсь внутри?

Он ужасно узкий — у старика сто лет не было секса, оно и понятно. Он стонет от каждого моего движения, совершенно не стесняясь этого. Неожиданно? Еще бы. Я обнимаю его сверху, рвано дергая бедрами, и все заканчивается слишком быстро. Я снова кончаю в него. На этот раз не в рот… на этот раз…

— Черт…

— Будешь жалеть об этом? — подает он голос, когда я выхожу из него и отскакиваю на метр. Я закрываю рот рукой, все еще цепляясь за остатки оргазма.

— Не знаю.

Он встает и касается своего бедра. По его ноге стекает сперма, оставленная мною на память. Боже мой, я трахнул Старателя. Я. Трахнул. Старателя. Какого черта? Что с нами не так? Это неправильно. Мы должны были играть в кадре, а не заниматься сексом, пока нас никто не видит.

— Мне нужно в душ, — коротко объявляет он и оставляет меня наедине с сожалением.