Сайд-стори. Born To Die. (1/2)

— Тебе не страшно?

Очередной вечер, очередное время только для нас двоих. Было хорошо: свежий ветер, остатки дневного жара, нагретые крыши и уставшие от излишне хорошей погоды парижане внизу. Никто не фотографировал, людям было сложно даже просто поднять голову.

Иногда в такие дни мне хотелось обладать капелькой сил Непогоды. Дождик был бы очень кстати, развеял бы эту душную осеннюю дремоту. Сентябрь совсем не радовал хмуростью; напротив, он словно бы забыл, что ему пора подготавливать город к зимним холодам.

Целых минус семь градусов было в прошлом январе. Куры умерли со смеху, и курочки из Кентуки так и не родилось<span class="footnote" id="fn_31904808_0"></span>.

— Почему мне должно быть страшно?

Причин-то было хоть отбавляй: акумы, акумы, акумы… я привыкла сражаться за прошедший год с моего переселения, но всё равно порой замирала от страха, стоило очередной кракозябре кинуться на Кота.

Хорошо ещё, что мозг быстро справлялся с этим очень нужным чувством, включая решимость. Храбростью в моём теле и не пахло.

— Ну, — Кот щурился на небо, не обещавшее нам ни капельки прохлады. — Сражения опасные, да и вообще.

Это высказывание меня изрядно повеселило.

— На-адо же. А я и не знала.

Нуар улыбнулся. Ну да. Пожалуй, каждый раз кто-то из нас оказывался под атакой акумы: то я, то напарник. Мне везло чаще. Или не везло — это с какой стороны посмотреть.

При своих Талисманах мы остались, пожалуй, лишь благодаря Тикки и её безграничной удаче. Зато я уже дважды воскрешала Нуара.

Вот где я страху-то натерпелась.

— Знаешь, я очень боюсь всего этого, — я неопределённо обвела город рукой, но Нуар, как всегда, меня прекрасно понял. — Но что делать? Нужно идти вперёд, помня о смерти.

— Звучит не очень позитивно.

Я поморщилась. Объяснять парню идеологию самураев из моего мира не было ни сил, ни желания.

— Я не про самоубийственные порывы, котёнок. Просто помни, что все мы смертны. Это позволяет делать правильный выбор в любой ситуации.

— Например, убежать или сражаться?

— Например.

Кот молчал, казалось, целую вечность. Затем он прикрыл глаза, словно смиряясь с собственной судьбой, и тихо признался: