Дополнение: о логике и загробной жизни. (1/2)
— А если фортуна отвернется от вас?
— Тогда я смирюсь, но взглядов своих не изменю, и меня утешит философия, так как она обещает мне вечное небытие, которое я предпочитаю выбору между страданиями и наградами, предлагаемыми вашей религией. Первые меня возмущают и внушают ужас, вторые меня не касаются. Не существует никакой разумной пропорции между этими наградами и страданиями, поэтому они нелепы и в таком качестве не могут быть творением Бога.
— персонажи Маркиза де Сада философствуют, «Жюстина, или несчастная судьба добродетели».</p>
Как гласит мудрая притча: плыли две рыбы, видят рыболовную сеть, одна другой говорит: «Наверное это путь в лучшую жизнь». Другая: «не-е, чё-то стрёмно». Первая поплыла в сеть, вторая прочь от сети. Мораль: кто оказался выпотрошен, зажарен и съеден высшими существами за гранью понимания?
Но да не буду воду в ступе толочь — в реальной жизни смерть является нашим концом; даже те, кто разделяют заблуждение о существовании загробной жизни, всё равно воспринимают смерть почему-то также трагически, как и те, кто от этого мифа свободен (именно саму смерть, а не плохое посмертие, это важно, люди заботящиеся о посмертной жизни ведут себя иначе, как будет видно на примерах Консульта и скопцов). Даже некоторые животные, например, слоны и обезьяны, осознают смерть и, похоже, по крайней мере догадываются о её необратимости, как видно — они плачут над умершими, слоны даже посещают кладбища и со слезами держат в хоботах кости других слонов. В фэнтези-сеттингах, однако, смерть зачастую воспринимается тоже как конец для нас, хотя там как раз есть эмпирические доказательства, что это не так.
В первую очередь наша проблема касается тех ситуаций, когда внутрисюжетно смерть перестаёт быть смертью из-за этого, но нас по-прежнему внешнесюжетно убеждают, что это смерть. Ну вот «Гарри Поттер». В этой вселенной существует вполне себе доказанное посмертие, более того — пребывающие там умершие осведомлены о том, что происходит в мире живых и могут при желании в мире живых оставаться, и, судя по всему, им там хорошо. Родители Поттера смогли заявиться на вечеринку и помешать Володе убить Гарри. Плакса Миртл вполне себе торчит после смерти в туалете — что мешает у неё поинтересоваться, кто её убил, змейка или паучок? Эти призраки — даже большая дыра, чем маховики времени на самом деле. Говорится, что они «отпечаток» умершего мага, но ведут они себя разумно и осознанно — с точки зрения персонажей, им требовалось бы больше задаться вопросом, о том, как именно устроено посмертие.
Резня Феанором кого-то там уже перестаёт считаться «кровавой резнёй», а становится «принудительной депортацией в чертоги Мандоса», а это уже смотрится не так уж драматически, и не понятно, чего это сам Мандос бузит на Феанора и ко за это — уж не из-за того ли, что по вине Феанора всего лишь у него, Мандоса, в чертогах неожиданно увеличились очереди и подорожала колбаса?
В играх серии «Бог войны» Кратос относится к смерти жён и дочери так, прямо как мы, забывая, что в его сеттинге они не исчезли окончательно, а живут где-то в мирах мёртвых — вероятно в Аиде/Хельхейме. Кратос много раз бывает в том же Аиде и даже в конце концов разносит это царство почивших ко всем чертям, однако никак не пытается найти жену и дочь. Аналогичное можно сказать про Святого Покровителя Убийц из «Проповедника».
Особенно просятся критически быть осмысленными те ситуации, когда персонаж заведомо знает о посмертном существовании, но относится к смерти как мы, то есть как к концу, никак не беря в расчёт риски неблагоприятного посмертия. Например, в том же «Проповеднике» многие персонажи узнали, что христианское мировоззрение соответствует действительности, однако их нисколько не заботит риск попадания в ад, включая главного героя, который идёт на смерть, чтобы уничтожить христианское божество, при этом никак не беря в голову, что его за это в аду будут вечно терзать бесы. Будь смерть концом — это одно дело, но вечные муки несоизмеримо хуже. Например, я однажды случайно выстрелил себе из перцового балончика по гениталиям и это было ужасно больно, хотя и практически безопасно, тем не менее я сломал кран в порыве яростной агонии. Любому, у кого не хватает фантазии вообразить вечные загробные муки, я рекомендую прыснуть из такого балончика по гениталиям, и потом вообразить, что следующие чудесные ощущения никогда не заканчиваются и много сильнее. Тогда становится понятно, почему религии, пугающие адом, предельно аморальны, их боги — полные чудовища, само их мировоззрение — предельно ужасно и гораздо хуже тех, где со смертью приходит финальная гибель. Я стал понимать скопцов — эти сектанты верили в то, что с гениталиями их в рай Иисус не пустит, и что с такой лишней бездуховной ношей им путь только в ад, потому без колебаний отрезали эти богомерзкие члены. Вот так ведут себя истинные верующие, истово озабоченные загробной судьбой.
Рациональные сюжеты акцентируются на том, каково посмертие, как ясно из этого. Например, во «Втором Апокалипсисе» сюжет завязан на стремлении Консульта и всей цивилизации создателей инхороев спастись от вечных посмертных мук в аду. В частности история прекрасно показывает, насколько чудовищны и аморальны приверженцы местной религии спасения, деконструирующей христианство и гностицизм, так как они готовы абсолютно на любое зло, чтобы спасти лично себя от ада, ад полностью при жизни освободил адептов этого культа от любых оков добра и зла, сделал их совершенно безразличными к чужим мукам, так как на уме у них лишь спасение самих себя от посмертной вечности неописуемой агонии. Разумеется, тут особенно идёт акцентуация на психологии таких персонажей, узревших ад — в этом сеттинге есть устройство (Обратный Огонь), позволяющее заглянуть в загробный мир и увидеть свою участь, те, кто это сделал навсегда изменились и готовы абсолютно на всё для спасения души. Они смеются, когда пытают, ибо знают, что любые пытки здесь — ерунда на фоне загробной жопы. То есть сама ось отсчёта ценностей у индивида полностью меняется от созерцания ада. В то время как другие персонажи, даже знающие про ад, относятся к этому далеко не так, больше как мы к смерти. И те, кто видели, над последними маниакально смеются как над наивными идиотами в промежутках между пытками и изнасилованиями — это они так опыт загробного ада запивают:
«То, что он увидел, заставляло неметь, повергало в прах сознание, испепеляло ум, и, тем не менее, всегда, каждое мгновение оставалось с ним, если не терзая его сердце, то спускаясь куда то ниже, становясь бездонной дырой, что вечно грызла его нутро. Ужас столь глубокий, столь неизменный, настолько чистый, что все прочие страхи уходят, растворяясь без остатка. Ужас, превратившийся в подлинный дар, ибо непоколебимое спокойствие и решимость следуют за ним.
Они, Мангаэкка, имели гипотезу. И начали экспериментировать. Они брали пленников и приносили им все возможные муки сразу и всё ради крайне недостоверного результата, ради скудных крупиц сведений об Аде. Вырывали людям ногти, одновременно раздавливая гениталии, тут же жгли их огнем, убивали их детей, насиловали жен, душили матерей, ослепляли отцов. Они приносили невинным совершенно невероятные, безумные мучения, но обнаружили в себе абсолютную непроницаемость, полное отсутствие раскаяния. Некоторые даже смеялись.
Да и что такое все земные муки в сравнении с тем, что ожидало их самих? Ничто. Лишь видимость. Чуть большее, чем пустышка, безделица, лежащая на пути монументальной поступи грядущего кошмара».
(«Ложное Солнце»)
И самое прекрасное — это осознание того, что ты, вы, мы, как существа, боящиеся боли, вели бы себя точно так же и реагировали бы аналогично, окажись мы на месте Консульта. «Посмотри, дорогой читатель, — как бы говорит автор серии, — какую я ситуацию придумал: ты станешь полубезумным маньяком, действительно до конца осознав, что такое вечные муки и каковой станет цена от их избавления!»
«Колдуны избегали размышлений о Преисподней. Они наполняли свои жизни бесчисленными привычками, позволявшими им уклоняться от подобного рода мыслей.
Покрывший себя позором нелюдь-изгой вновь поднял взгляд и воззрился в Обратный Огонь, остававшийся для Маловеби игрой призрачных отблесков на устилавших пол зеркально-чёрных плитах. Переплетения языков пламени отбрасывали по всей поверхности точёной белой фигуры Мекеретрига тени, подобные текущей жидкости или струящемуся дыму. Через несколько мгновений взгляд его заволокло каким-то наркотическим остекленением, на лице же было написано полное опустошение.
— Со временем, — безучастно вымолвил он, — абсолютность и чудовищные масштабы этих мучений даруют спокойствие… и возвышают…
Отсветы пламени, скользящие по белой коже.
— И они никогда… никогда не повторяются… всегда разные… какая-то непостижимая арифметика…
Его эмалевое лицо исказилось ужасом.
— Мы называем это Стрекалом, — продолжил он, хриплым от неистового напряжения голосом. — Именно оно связывало воедино наш Святой Консульт все эти тысячи лет… — На лице его отразился приступ мучительной ярости. — Возможность узреть совершённые против нас преступления! Вот что побуждает нас терзать ту непотребную мерзость, что представляет собой этот Мир! Мучения, явленные нам Обратным Огнём!»
(«Нечестивый Консульт»)