6 (2/2)

Кого он боится.

От мыслей Тэхена отвлекает стук в дверь. Он подрывается с места и выходит, чуть не ударив альфу, что стоял слишком близко к двери.

— Прости, — извиняется, испугавшись, что мог сильно навредить ему.

— Тебе идет, — расплывается в какой-то непонятной омеге улыбке, осматривая его тело, что скрыто чужой одеждой. Его одеждой.

— Велика, — ровным, ничего не выражающим голосом, обходя мужчину.

— Ну ещё бы.

Чонгук в очередной раз любуется им. В очередной раз отмечает, как он идеально под него подходит. Его одежда на нем… ее хочется снять, хочется сожрать его. Нельзя, нельзя, нельзя. Как мантру. Останавливает себя, держит руки при себе, касается только взглядом, позволяет себе только это, а как хочется… до сжатых кулаков.

— Надень перчатки, — протягивает ему пару.

— А тебе? — Тэхен кажется ему до чертиков милым, таким невинным, заботливым…

— Мне они не нужны, — усмехается, подходя к одной из груш. — Надевай и бей.

Тэхен слушается, подходит уверенно, бьет также, но…

— Это сложнее, чем выглядит… — искренне растерян, что груша оказывается такая твердая, тяжелая.

Альфа улыбается ему и кивает на нее, чтобы бил снова. Груша, можно сказать, совсем не раскачивается, а потому в следующий раз стараются ударить сильнее, но и тогда ничего. Чонгук усмехается, заставляя омегу нахмуриться.

— Не смейся надо мной, — бьет его в плечо, от чего смеются хрипло.

Этот смех слышат впервые. Ещё ни разу Чонгук не позволял себе смеяться, Тэхен думал, что тот даже не знает, как это делать. Без шуток. Его смех – усмешка. Все. А оказывается, что и полноценный есть.

— Хорошо, — отходит на несколько шагов. — Балуйся, а я буду там, — указывает на другой угол зала, где висит груша отдельно от остальных.

«Балуйся». Тэхен закатывает на это глаза. Привез его сюда, а теперь издевается, усмехается. Но становится не до обид, когда он видит своими глазами, как альфа бьет. Удары словно выточены до идеала, точные, прямые, голыми руками… Тэхен, даже не пробуя, может сказать, что это больно. Груша слишком плотная, тяжелая, а от ударов альфы раскачивается, пока тот даже, кажется, не чувствует боли. И вдруг омеге больше не нужно выпускать пар, не думает о сегодняшнем посещении полицейского участка, о том, что услышал в нем. Просто смотрит на Чонгука и поражается силе, что сокрыта в чужом теле.

Настроение скачет как ненормальное, отношение к альфе тоже, и он не знает, что с этим делать. Знание того, каким человеком он является, заставляет останавливаться, не успев начать. Он говорил себе, что будет жалеть потом, если что-то произойдет, но что в итоге? Даже не может сделать этот чертов шаг ему на встречу. А ведь помимо того, что знает, какой он, знает и то, какой он с ним. Тэхен конкретно путается в самом себе, в своих мыслях, и совершенно не имеет понятия, как это все разгребать.

* * *</p>

Недели проходят, становится легче, а оттого и проще вливаться в социум. А если быть точнее, то проще общаться с остальными омегами в доме. Не то чтобы Чимин социофоб, но ему нужно время для того, чтобы привыкнуть к новым людям, а учитывая ситуацию, то ему потребовалось его больше обычного. Сейчас уже нет мыслей, что всё это какая-то подстава чистой воды, и огромную роль в их исчезновении сыграл Юнги, поделившийся с ним кусочком своей жизни, которая является его частью, которая толкает на то, чтобы идти дальше, к цели. Идти к тому, чтобы поставить на колени и заставить расплатиться всех тех, кто считает себя выше остальных, кто смеет торговать чужими жизнями.

Но омега все ещё не рискует выходить за территорию дома. На данный момент это место является единственным, где ощущается безопасность. Возможно все это надумано, выдумано, но так легче. Думать, что здесь не обидят. Чимин не слоняется без дела, конечно же, он занимается уборкой, готовкой. Берет все обязанности по дому на себя, раз все остальные работают, то и он должен что-то делать. Что приносит ему истинное удовольствие – все доверяют ему, никто не запрещает входить в свои комнаты, здесь нет секретов. Даже альфа ничего не скрывает, хотя может быть его секреты просто хранятся не здесь, но все же. Чимину все равно приятно.

С Юнги они сблизились, это подмечают все в доме, кроме самого Пака. Он не считает, что как-то по-особенному относится к альфе, как и тот к нему, но почему-то об этом говорят. Но о его состоянии Юнги действительно спрашивает достаточно часто, показывая свою заботу, волнение. Только вот это разве выделает его? Ни капли. Юнги также волнуется и за остальных омег в доме. Чимин старается не думать об этом много. Но иногда чувствует, что хочется провести вечер вместе с ним, просто посидеть, возможно узнать что-нибудь ещё из его жизни. И это действительно странно для того, кто всегда сторонился альф. Но, наверное, этот и правда хороший. По крайней мере в это хочется верить.

В одной из ванных комнат стоит сильный запах химических средств для мытья, руки, что под защитой перчаток, активно трут белые кафельные стены, глаза покрасневшие и щиплют, а нос жжет. Но Чимин не останавливается, хочет закончить за раз, чтобы не мучиться потом. Это пытка, чистить ванную в несколько заходов, и не важно, что может надышаться этой химией за раз, дойдя до больницы. Входная дверь хлопает, но омега не придает этому значения, пока в проеме не появляется молодой парень, закрывая нос рукой.

— Ты умереть тут решил?! — Пак отрицательно качает головой и говорит, что почти закончил. — Да тут уже на весь дом дышать невозможно, а ты в самом эпицентре сидишь! — снова отмахиваются, поэтому его с силой тянут с пола, схватив под локоть.

Чимин встает резко, голова начинает кружиться и он снова заходится в кашле, потому что глубоко вдохнул. Его выводят на улицу, чтобы подышал свежим воздухом, сажают на ступеньки дома, не закрывая двери. Омега оставляет его, возвращаясь в дом, чтобы открыть все окна и стеклянные двери, что выводят на небольшой задний дворик, за который тоже с недавних пор взялся Чимин, посадив разные цветы и даже небольшие деревья – раньше там не было ничего. Он возвращается к Паку, присаживаясь рядом и протягивая стакан воды, предварительно самостоятельно сняв резиновые перчатки с его рук.

— Мы, конечно, всё понимаем, ты хочешь делать хоть что-то, но Чимин, — вздыхает, наблюдая за светловолосым, что выглядит не очень хорошо. — Знай меру, этим всем можно и отравиться, а ты сколько там проторчал?

— Не знаю, — чувствует головокружение, пока этот едкий запах не исчезает, словно под носом намазано. — Долго, наверное.

— Я позвоню Юнги, — достаёт телефон из кармана джинсов.

— Зачем? — почему-то пугается, как нашкодивший котёнок. — Не надо!

— Чтобы навтыкал тебе люлей! — тыкает легонько пальцем в лоб. — Ладно, не буду звонить, но только при одном условии, — щурит глаза, выжидая, пока посмотрят в ответ. — Ты больше не будешь так делать.

— Убираться? — усмехается, хотя все понял.

— Чимин.

Все в этом доме уже поняли, что этот омега упертый, старается быть полезным, не следит за своим здоровьем, состоянием. Но это никому не нужно, если все может закончиться плохо. Они здесь все уже как родные друг другу, все переживают, волнуются, и прекрасно его понимают. Поэтому никто не хочет, чтобы Чимин делал то, что навредит ему, чтобы переусердствовал.

— Ладно, ладно, я сбавлю обороты, — вздыхает, сдаваясь под напором. — Но там нужно смыть все, иначе толку никакого нет от того, что ты везде окна пооткрывал.

— Ты думаешь, я совсем дурак? — вскидывает одну бровь.

— Ну… не то чтобы совсем, — с полной серьезностью, за что получает толчок в бок, после чего заливаются оба смехом.

Здесь… В этом доме. Чувство комфорта впервые в жизни ощущается так остро. Чувство легкости, покоя, свободы. Здесь не обидят, не подставят, не разочаруют. Они все друг за друга горой, всегда готовы прийти на помощь, поддержать, выслушать. У Чимина никогда не было таких людей… Поэтому иногда он ловит себя на мысли, что это не может быть реальным. Все это слишком сладкий сон, из которого совсем скоро его выдернут и снова окунут в реальность, заставляя задыхаться от нехватки кислорода, прям как в школьные годы, когда его окунали в унитазы ради забавы. Но сейчас… пока он все ещё здесь. Он искренне наслаждается. Позволяет себе смеяться чистым смехом, обнажая душу.

— Веселитесь? — оба омеги переводят взгляд на мужчину, что направляется к ним, но улыбки с лица не спадают.

— Не советую заходить внутрь, — подаёт голос тот, что «не совсем дурак», двигаясь в сторону, освобождая место между.

— Кто-то снова перестарался с уборкой? — встает напротив парней, смотря на светловолосого, чья улыбка так привлекает внимание. — Получается, что надышались, а теперь веселитесь одни.

— Можешь тоже зайти, подышать, а потом вернуться, — говорит уже Пак.

Юнги ничего не отвечает, смотрит на этого молодого парня, что зачаровывает, забирает все внимание себе, ничего не делая для этого, наслаждается появившейся не так давно открытостью. Чимин, который был почти весь первый месяц, и который есть сейчас – два абсолютно разных человека. Поразительно, как глубоко он прячет настоящего себя внутри, как много времени ему нужно было, чтобы, наконец, почувствовать себя свободно рядом с новыми людьми, которые с первого дня делали лишь хорошее. Альфа видит, что чужие пухлые губы что-то говорят, что оба обеги над чем-то снова смеются, но не слышит ничего. Залип.

— Да, дело дрянь, — кладут руку на плечо, заставляя очнуться, повернув голову на темноволосую девушку.

— О чем вы? — прокашливается альфа, растеряно оглядывая уже троих.

— Да так, о своем, ты не бери в голову, — и девушка проходит в дом, а за ней и остальные.

Пока в ванной наводит порядок после уборки один, двое других готовят ужин, потому что совсем скоро все придут домой после работы. Юнги пытается помочь хоть где-то, но его выгоняют отдыхать на диван, словно сами не работали сегодня. Но он не теряет времени, решает вопросы, которые специально отложил на вечер, чтобы пораньше уехать домой. Он медленно, но верно приближается к заключению сделки с кланом Чон. Никто из омег не знает, и Юнги надеется, что никогда не узнают, но и его бизнес не такой уж и легальный. К великому сожалению, к таким людям с законными делами не подобраться. Но не то чтобы он очень сожалеет. Он занимается наркоторговлей, развивал это дело долго, слишком много времени и сил было вложено, но зато есть результаты, которые радуют. Чоны начали копать на него давненько, но он не глупый парень, чтобы разбрасываться своим настоящим именем в этой сфере. Соответственно они с самого начала ничего на него не нашли. А сейчас в планах приблизиться к ним, как можно ближе, чтобы позже сбросить на их головы ненависть всех тех, кого они когда либо обидели, чтобы покончить раз и навсегда.

— Юнги, — Чимин касается его плеча, присаживаясь после рядом. — Все уже пришли, только тебя ждём.

— А, хорошо, — блокирует планшет, откладывая его на столик рядом. — Я не слышал, что вы звали.

— Мы и не звали, — улыбается уголками губ. — Я пришел сам, потому что все эти, — кидает презирающий взгляд на омег, накрывающих на стол. — Решили, что именно я должен тебя позвать.

Юнги усмехается, потому что уже не первый раз наблюдает такую ситуацию. Чимина целенаправленно подталкивают к нему, пытаются сблизить. Он не дурак, понимает, что делают, и, сказать по секрету, совсем не против этой игры. Если бы Чимин не хотел, то не делал бы, а он каждый раз ведется, каждый раз слушается, идет за ним, звонит ему, едет с ним в магазин. Сам позволяет приближаться себе. Альфа смотрит на «недовольного» Чимина и не может удержаться, чтобы не убрать выбившуюся прядь за ухо. Его волосы отросли, но подстригать не хочет, а ему так очень даже хорошо. Омега, кажется, перестает дышать, внимательно смотря в чужие глаза. Юнги почему-то руку не убирает, кладет ее на щеку, нежно, аккуратно.

— Что ты делаешь? — шепчет, а почему – не знает. Словно боится, что их сейчас увидят.

Эти слова заставляют альфу слишком резко вернуть руку на место и встать с дивана. Он также тихо извиняется, а потом приглашает пройти за стол. Чимин теряется от чужого поведения, но встает и идет, хмурясь. Что это было? Неужели все в этом доме правы? Неужели Юнги действительно к нему что-то чувствует? Но этим мыслям не позволяют утянуть Чимина в водоворот, отвлекают болтовней, рассказывают, как прошёл у каждого день, выстраивая эту уютную семейную атмосферу, как и каждый вечер. Слишком хорошо. Ощущается, как мечта.

Время близится к одиннадцати, уже почти все разошлись по своим комнатам, кто-то уже спит, но вот одному омеге не спится, все никак не ложится. Мысли все-таки нашли время, чтобы атаковать чужой мозг. Чимин все прокручивает этот момент, когда Юнги касался его щеки. На него смотрели с какой-то неизвестной ранее теплотой, прикосновение было слишком… особенным. Чимин никогда прежде не ощущал такого, никто не смотрел на него так, никто не касался так. Это что-то другое и оно не позволяет успокоиться, не дает лечь спать и забыть. Почему-то острое чувство, что забывать нельзя, что нужно сохранить в памяти.

Чимин никогда не был в отношениях, никогда не водился с альфами, он всегда их ненавидел, но этот… он меняет все его установки, позволяет допустить мысль, что есть действительно хорошие, которые не обижают, а наоборот, защищают. Юнги как раз ощущается именно таким… Хорошим, приятным, заботливым, внимательным, умным, правильным. И сейчас… хочется спросить у него всё прямо.

В доме тихо, свет почти нигде не горит, мягкой поступью шагают по коридору, не создавая ни звука. Чимин крадется, как мышка, доходит до комнаты альфы, тихонько стучит и надеется, что этот стук услышали, потому что постучи он громче, выдаст себя ещё не спящим омегам. Но, о чудо, дверь открывается, являя взору альфу в домашней одежде и с полотенцем на голове, которым тщательно трут волосы, пытаясь выжать всю влагу.

— Чт… — не дают сказать, приставляя ко рту ладонь, останавливая поток речи.

Омега проходит в комнату, тихо закрывая за собой дверь. Разворачивается к альфе и не знает, с чего начать. На него смотрят выжидающе, с интересом, любопытством, не говорят ни слова. Чимин пришел сам, к нему, в уже достаточно поздний час.

— Прости, — шепотом. — Я… я не мог дождаться утра, потому что не смог бы просто уснуть, сидел бы, не сомкнув глаз, — быстро, без запинки. — А потом бы все меня ругали, если бы увидели мое состояние, а это знаешь, не очень приятное чувство. Но я должен был узнать лично о том… — а тут уже не получается без запинки. — О том, что было сегодня вечером… когда ты положил свою руку…

И Юнги с полной уверенностью и серьезностью повторяет то, о чем говорит парень перед ним. Кладет ладонь на нежную щеку, которую только гладить, ласкать.

— Ты про это? — тихо, пока у самого сердце пропускает удар. В ответ кивают, не моргая. — А как ты думаешь, что это?

Чимин в очередной раз теряется. В том то и дело, что он не знает! Боится, что думает неправильно, не хочет, чтобы над ним смеялись. Но все равно говорит:

— Я… я нравлюсь тебе? — казалось бы, куда ещё тише, а оказывается есть куда.

— А ты хотел бы, чтобы это было так? — Юнги сам боится, что думает неправильно, не хочет отталкивать его от себя.

Этот парень к себе магнитом тянет, своей простотой, своим видением мира, взглядами на жизнь. Они разные, но могут друг другу показать что-то с новой стороны, им всегда есть о чем поговорить, хоть это и случается не так уж и часто, как хотелось бы. Юнги сначала не смотрел на него, как на свою возможную пару, не смотрел влюбленно, но после их поездки на кладбище все начало стремительно меняться, как-то неожиданно произошло. Но это уже невозможно остановить. Юнги не в силах. Этого омегу хочется оберегать, хочется заботиться и показывать мир с той стороны, с которой не видели, ведь в нем действительно есть много хорошего, а все хорошее, что с ним происходит, никакой не сон, не разыгравшееся воображение. Хочется убедить, доказать, что он этого заслуживает, что не потеряет. Альфа, увы, не сможет отпустить его, будет теперь всегда наблюдать, защищать, волноваться, переживать, заботиться. Омеги в его доме слишком наблюдательны, поняли все слишком быстро, а теперь вот и Чимина подтолкнули к этим мыслям, смогли.

— Я не знаю, — выдыхает на горячую после душа руку, опуская взгляд. — Но… я не чувствую отвращения к тебе, ты… ты не такой альфа, как остальные, — и вроде не звучит, как комплимент, но оба понимают, что это именно он и есть, что это от чистого сердца, со всей душой. — Мне тяжело все это говорить и, наверное, я завтра не смогу даже посмотреть тебе в глаза, но пока я здесь, пока решаюсь на это… Можешь ты поц…

Стук в дверь заставляет дернуться на месте. Чимин поднимает взгляд на альфу резко, испугано, в некой панике. Отходит от него и забегает в ванную комнату, чтобы спрятаться. Он не слышал, кто приходил, не слышал, о чем говорили, потому что все звуки заглушало собственное сердцебиение. Только что… В ужасе от самого себя. Как мог вообще решиться на это? Как хватило мозгов? Чимин не выходит около пяти минут, закрывшись изнутри, но к нему и не ломятся, ждут. Мысли разлетелись, как ненормальные. Там, внутри, ураган чувств и эмоций, неизвестно, что делать с ними. Он смотрит на эту проклятую щеколду и не знает, как провернуть, как выйти туда, к Юнги.

… поцеловать меня?

Так и осталось неозвученным, потому что Чимин со скоростью света вылетает из ванны, извиняется перед альфой, а за что – непонятно, и покидает его комнату, не позволяя и словом окликнуть. Старается как можно бесшумнее бежать и закрывается уже у себя. Как выйдет завтра – неизвестно. А выйдет ли?

* * *</p>

Время… Снова оно. Летит с огромной скоростью, не поддаваясь счету. Кажется, что прошло лишь пару минут, а на деле несколько часов. Поразительно. А сколько всего может произойти за несколько дней? Жизнь может поменяться глобально, все переворачивается с ног на голову и наоборот. Как это объяснять? Стечением обстоятельств? Судьбой? Как за буквально три дня можно настолько сильно потеряться в человеке? Такое вообще… Да это невозможно! Это нереально! А существует ли эта судьба вообще? Возможно ли такое, что ты так или иначе все равно встретишь определенного человека? А почему кто-то так и не находит? Разве не для каждого есть пара? А про американские горки в отношениях? А…

— Твою же мать, — Тэхен прикусывает палец за косточку на сгибе, прожигая взглядом дверь ванной комнаты. — Что я творю, — встает с дивана, начиная наворачивать круги, зачем-то переставляя небольшие предметы декора с места на место, рамки с фотографиями.

Сейчас там перестанет шуметь вода, душ выключат, а после выйдут к нему. И Тэхен понятия не имеет, почему это происходит. Почему Чонгук в третий раз остаётся у него, почему диван даже не расстилается, почему он ждёт его с таким волнением, почему самому хочется быть совсем рядом, близко настолько, чтобы ни миллиметра между. Никогда ранее не испытывал такого лишь к одному конкретному человеку, а от того пугается, теряется. Эти чувства в нем со скоростью света растут, слишком стремительно, он за ними не поспевает. Не контролирует.

Влюбился окончательно.

В Чонгука…

— Ты в порядке? — чужая рука осторожно касается плеча, привлекая внимание к себе, возвращая из этого водоворота мыслей, в котором тонули, захлебывались.

Тэхен поворачивается резче нужного, смотря как-то напугано, словно призрака увидел. А потом рассеяно кивает головой, отвечая на заданый вопрос. Не заметил, как вода прекратила литься, как вернулись к нему, вновь наполняя легкие запахом свободы и свежести, в которых хочется затеряться. Тэхен смотрит на Чонгука так, словно впервые видит, рассматривает внимательно, пока за ним так же наблюдают, ожидая дальнейших действий. А омега просто пытается понять, как так получилось, что он влюбился в того, кто заставлял его паниковать одним только своим присутствием, кто вгонял в неконтролируемый страх, в ужас, в того, от кого по телу бежала ненормальная дрожь, а ноги отказывались двигаться. Смотрит на него и не видит ничего, что могло бы оттолкнуть, что могло бы напугать, заставить бояться. Там, на дне вечно холодных глаз, плещется тепло и верность, Чонгук перед ним, как преданная собака, что всегда и везде хвостиком будет бегать. И это только для него одного… Он стал его тенью, его невидимым щитом. А что сам Тэхен значит для него?

На щеки омеги ложатся большие ладони, глаза бегают по лицу, в попытке понять, что происходит, почему его особенный так странно себя ведет. А тот лишь прикрывает глаза, кладет свои руки поверх мужских и… искренне наслаждается моментом, этим прикосновением. Чонгук это буквально считывает. Омега действительно странно на него смотрел в последнее время, как-то долго, изучающе. Почти не отводил взгляда, пока ехал с учёбы до дома, витал в облаках, о чем-то вечно думал, находясь не здесь, не в этом мире, не с ним. А сейчас…

— Тэхен, все хорошо? — Чонгук касается своим лбом чужого, устало выдыхая.

У него был крайне тяжелый день, хотелось уничтожить, стереть с лица земли половину сотрудников, которые только и умеют, что чесать языками, да лажать. Но он всего лишь их уволил, предварительно унизив, надавив на самые больные точки, чтобы насладиться чужими слезами, этими взглядами, что кричат о несправедливости, о ненависти. Чонгук ею питается, чтобы после оказаться рядом с чудесным созданием, которого не достоин, но которое забирает себе, потому что хочет. День был тяжелым, а Тэхен все ещё какой-то странный, ничего не говорит. Но удивляет.

Сладкие мягкие губы касаются первыми, замирая в целомудренном поцелуе, словно пытаются что-то прочувствовать, что-то забрать себе, а что-то отдать. Тэхен до невозможности нежный, слишком ласковый, мягкий, весь такой… неописуемый. Чонгуку иногда страшно его касаться, потому что боится сломать. Прикоснешься – рассыплется, как хрусталь. Но он целует в ответ, также осторожно, медленно, позволяя омеге вести, вкладывать свои чувства, эмоции.

— Скажи мне, Чонгук, — шепчет в губы, не осмеливаясь открыть глаза. — Если я скажу, что мы пара, что я твой на столько же, на сколько и ты мой… — замирает, формулируя мысль. — Пожалею ли я об этом позже? Заставишь ли ты меня жалеть?

И Чонгук и подумать не мог, что ему настолько нужно услышать это. Потому что сейчас в животе какой-то комок образовывается, кровь разносит волнение по всему телу, ладони потеют, а глаза бегают по лицу, пока сердце бьется в бешеном ритме, кажется, намереваясь вырваться из груди. Он уже столько раз давал самому себе эти обещания, что будет вечно оберегать его, что не даст в обиду никому, даже самому себе. Он будет готов покончить с собственной жизнью, если не сдержит этих слов, а теперь их нужно озвучить ему, потому что ждут.

— Если вдруг с тобой что-то случится по моей вине, если я разочарую тебя настолько сильно, чтобы возненавидеть меня, если я вдруг не сдержу своих обещаний, то я лично пущу пулю себе в висок, Тэхен, — шепчет точно также, как омега. — Потому что сам не вынесу твоей боли, потому что я все ещё чистокровный альфа и я все ещё знаю цену обещаниям. Я только с недавних пор понял, что значит отдавать себя лишь одному человеку, что значит склонять голову не от власти и давления, а от собственного желания. И я сделаю все, чтобы ты никогда не пожалел о том, что признаешь меня своим, что позволишь и мне официально называть тебя своим.

— Хорошо, — почему-то под закрытыми глазами собирается влага, почему-то от чужой преданности страшно. Он верит каждому его слову, не сомневается ни в одном. Но есть лишь одно исключение. — Только никаких пуль в висок, Чонгук, — наконец открывает свои сияющие от слез глаза. — Потому что я не считаю это правильным, и я тебя такому не учу.

Чонгук не сдерживается, целует его со всем своим желанием, со всеми скопившимися чувствами внутри, которые сдерживали, чтобы не спугнуть, не оттолкнуть. Пока ему позволяют. Позволяют себя поднять под бедра, унести на второй этаж, уложить на приготовленную ко сну постель, чтобы целовать мучительно долго, сладко, погружаясь в эти эмоции, что нахлынули волной, с головой. Он действительно впервые подчиняется человеку добровольно, чувствует его так сильно, знает, что можно, а что нельзя, и эти запреты не нарушается. Только с ним свои «хочу» затыкают, не позволяют срываться, причинить боль.

Тэхен сам запускает в его волосы ладони, позволяет устроиться между разведенных ног, прижимает его тесно к себе. И нет никаких мыслей о том, что все развивается слишком быстро, что это неправильно. Он просто целует в ответ, толкается языком, сталкивается с чужим, позволяет делать ему все, что вздумается. Потому что так чувствует, уверен, что так и должно быть, что с ним он в любом случае встретился бы, все равно влюбился бы, и не важно при каких обстоятельствах. Тэхен верит в судьбу, верит, что каждый приходящий в нашу жизнь человек нас чему-то да учит, даже если потом уходит. Мы, люди, создания, которые приживаются ко всему, мы привыкаем, и пережить можем многое. Мы постоянно меняемся, меняем свои взгляды и мнения, можем стать холодными и ничего не выражающими, а можем стать полной противоположностью этому. И Тэхен уверен, что Чонгуку тоже под силу изменить свои взгляды, свои цели, желания, свои установки в голове. Уверен, что не заставит жалеть о решении, не принесёт эту боль, которую можно испытать от возлюбленного. Сердце собирать по кусочкам – сложно, больно. Но возможно… Возможно, конечно, все, но очень не хочется через это проходить.

Сейчас ему хочется быть любимым, чувствовать его заботу и всю нежность, на которую способны, которая дается не без труда – Тэхен знает. Потому что от этого слишком хорошо, слишком приятно. Чонгук разбудил в нем эти чувства и ему придется о них заботиться. Как и об омеге целиком.

— Нужно ложиться спать, — альфа самостоятельно отстраняется от сладких губ, которые вечно бы целовать. — Тебе вставать на учебу рано.

— Ещё чуть-чуть, — притягивает обратно, касаясь кончиком носа чужого. — Целуй меня ещё немного.

И Чонгук не может не. Он теперь вечность будет подчиняться, выполнять любые просьбы, исполнять желания. Теперь Тэхен только его, теперь он его никуда не отпустит. И его внутренний альфа наслаждается, готов делать все, что угодно ради одного единственного омеги, которых раньше ненавидел. Чонгук должен был продолжить свой род исключительно с чистокровной альфой, но их клан понесет потери, потому что он никогда и ни за что не предаст того, кому собственное сердце в руки вложил, потому что только этот омега его нашел, откопал среди огромного количества ненависти, среди тьмы.

И только он его заслужил.

Тот, кто подавал надежды, кто был лучшим из лучших, пойдет против всех, только ради омеги, которому дал обещание, которого всегда будет защищать.

* * *</p>

Ничего не скрыть, не спрятать от всевидящих глаз главы. И Чонгук наивно надеялся, что ему удастся, убеждал себя в этом сам. Но сейчас не может убедить, потому что перед ним глава, а он на коленях, на которые его впервые ставят силой, давя сверху.

— Ты меня разочаровал, — голос спокойный, но из альфы сочится злость.

А Чонгуку плевать, кого он там разочаровал, чьи надежды не сбылись, чьи планы сорвались. Он лишь должен сдержать свое обещание, должен защищать одного единственного, особенного. Потому сейчас ещё позволяет давить на себя, позволяет говорить с собой в таком тоне.

днем ранее</p>

В кабинете стоит тишина, хотя только что велся диалог. Она гнетущая, давящая, не предвещающая ничего хорошего. Произнесённое только что заставляет злиться, а злость смешивается с тревогой, с переживанием. Не смог сохранить свою ложь, не скрыл правду, а такую красоту и не спрячешь. Злость превращается в ярость, которая вот-вот вырвется наружу, станет совершенно неконтролируемой. Чонгук не сможет ее сдержать, она слишком сильная, огромная, руки чешутся убить того, кто стал крысой, кто донес. Того, кто рассказал о лжи альфы, кто показал, что его сокровище совершенно идеально, слишком прекрасно, особенное, оттого и прятали, сохранили для себя. Только вот Чонгук не с той целью для себя его сохранил, о которой многие здесь могли подумать. Он его оберегает, защищает, стал цербером, что у ворот ада стоит.

Все содержимое слетает со стола, сопровождаясь рычанием. Мебель переворачивается, стул летит в стену, альфа кричит от ярости. Ему нужно куда-то выплеснуть все это, избавиться хотя бы от небольшого количества, чтобы поехать к Тэхену, чтобы спрятать, не дать до него никому добраться. Он подходит к Хосоку, который принёс ему эту отвратительную новость сразу после того, как они продали очередную омегу за очень приличную сумму. Дышит тяжело, сжимает и разжимает кулаки, чтобы не ударить невиновного, чтобы не убить. А тот напряжен, знает, что не сравнится с Чонгуком, не сможет устоять перед братом, чья сила слишком велика. Все в клане прекрасно понимают, что сорвись Чонгук с цепей, то его никто не остановит. Один на один особенно.

— Кто? — сквозь зубы. — Кто донес?

И Хосок сглатывает, чувствуя, как чужая сила выходит из под контроля, как начинает давить.

— Сухо, — голос хриплый, хочется прокашляться.

Чонгук почти сносит дверь с петель, покидая кабинет, уже не видит взгляд вслед, а тот облегчённый, потому что собственную шкуру спасли, подставив невиновного. Хосок от него устал, от этой своевольности, и ни за что не признается, что завидует, а зависть эта не белая совсем. Этот омега, что оказался под самой крепкой защитой, действительно красив, за него можно поиметь слишком много денег, а этот его к своим рукам прибрал, не делится. Единственное слабое место Чонгука. Омеге не повезло родиться красивым, не повезло влюбить в себя такого альфу, как Чонгук. Потому что понятие не имеет, сколько людей его ненавидит даже в собственном клане. А против него только Чоны идти и могут, никто больше не осилит.

Но Чонгук не успевает добраться ни до Сухо, что был его правой рукой, верным другом много лет, ни до Тэхена, чтобы защитить, как и обещал. Его сворачивают несколько альф, прижимая к полу и наседая сверху, пытаются давить, но Чонгук сильнее, выворачивается, проезжается по лицу одного из несколько раз, заставляя потерять сознание и упасть, когда напоследок хватается за голову и бьет о кафельный пол, и встает на ноги сам, но слышит, что к ним бегут ещё за его спиной, оборачивается и понимает, что уже против пяти чистокровных альф ничего сделать не может. Его снова роняют на пол, прижимая сильно, давя, и в какой-то момент, пока Чонгук со всех сил старается вырваться, ему что-то колют в шею, держат ещё несколько минут, а после он уже ничего не соображает, не чувствует собственных ног, рук, всего тела, не может управлять собственным запахом, аурой, не может высвободить всего себя. С него встают, поднимают под руки и тащат к лифту.

Слабаки, которые не могут справиться с ним в чистом бою. Чонгук запомнил каждого, и каждый расплатится за это. Он уничтожит каждого, в порошок сотрет, заставит захлебываться собственной кровью, а затем ещё и до родных доберется. Никого в живых не оставит, каждый поплатится за грехи своих братьев, мужей, отцов, сыновей. В нем ненависти много, ярости на всех хватит, за это пускай не переживают.

сейчас</p>

— Долго же ты в отключке пробыл, — мужчина смотрит сверху вниз. — Чуть все шоу не пропустил.

Чонгука в момент накрывает паника и страх, знает, что наказание за ложь слишком сильное, причиняет истинную всепоглощающую боль. И сейчас эту боль ему может причинить только одно. Он распаляется в момент, больше не позволяет давить на себя, его внутренний альфа действует самостоятельно, знает, что делать. В голове лишь одно слово красным мигает, и это «защитить». Он обещал, дал слово, которое не имеет права нарушить. Он своего мальчика защищать обещал.

Слышит, что главный командует вколоть небольшую дозу чего-то, чтобы на полчаса хватило, а потом оттащить его в комнату. В комнату, где омеги проходят через ад.

Чонгук не чувствует собственного тела.