7. Падшие (R; социальные темы и мотивы; жестокость; кровь/травмы) (1/2)
Шото не знал, в какой момент Изуку сменил кулаки на пистолет, Эйджиро — броник на кинжалы, а он сам — слова на кастет, но в его небольшом ободранном календарике красным маркером была обведена дата, когда Кацуки потратил последнюю гранату и взял в руки биту. Это была точка невозврата. Последнее напоминание о причудах буквально взорвалось.
Новое оружие практически вросло в руку, Кацуки не отпускал свою малышку «Мики» даже во сне. Бита пропахла спиртом, которым он заливал руки, чтобы избежать инфекции, дешевыми сигаретами и чем-то, что осталось от Кацуки из прошлого. Наивного подростка, уже прошедшего много дерьма, но все еще имеющего шанс выплыть. Сейчас же его не было. О каждом убитом человеке свидетельствовала одна наклейка, а на Мики не было живого места, только там, где красовались мерзкие царапины можно было увидеть дерево, остальное же пространство потонуло в мультяшных героях, каких-то странных знаках и всем том, что попадалось под перебинтованные руки. Шото мог поклясться, что видел даже парочку хэллоу китти, таких нелепых в тени значения всего этого безумия. Кацуки бережно приклеивал каждую из них, только в эти моменты устрашающий оскал сменялся на тяжелую, бесконечную задумчивость. А Шото сидел рядом, клал голову на его плечо, гладил по волосам, целовал в шею, скулу, ухо, — во все, до чего мог дотянуться, потому что достать до самого главного, его души, он не сможет никогда. Шото ни разу за время падения не был близок к Кацуки, он не был даже далеко — их разделяла чертова огромная пропасть. И с каждым днем она становилась все темнее и шире. Сколько бы Шото не выстраивал свой жалкий мостик на другую сторону, его усилий всегда было недостаточно. Только один раз ему удалось мизинцем коснуться холодной ладони Кацуки. Тогда он объяснил, почему именно «Мики».
«Я не хочу называть ее в честь карги, это же полный отстой, но я не могу отпустить, мне еще нужны крупицы прошлой жизни, хоть и сокращенно-завуалированные. Так что, Двумордый, оказывается, не только ты драматичная задница».
Шото сильнее сжал кастет и ударил им мужчину в солнечное сплетение; учитывая силу, смещение органов бедолаге обеспеченно. Он повалился на землю, жалко хватая воздух ртом, еще поди обосрался. От созерцания страданий очередного ублюдка отвлек плевок, прямо в скорчившуюся от боли рожу.
— Сдохни, тварь, — тихо прошипел Кацуки и со всей силы ударил по пальцам мужчины битой. Раздался оглушительный хруст и крик, по смуглому лицу потекли слезы. — Теперь твои поганые ручонки не приберут к себе в карман деньги полудохлых от голода людей. — Кацуки крутанул биту в руке и двинулся к прилавкам. Пустые. Общественный хаос не обошел и экономику, он разрушил ее, как и жизни миллионов человек, он оставил людей без семей, денег, еды, жилья. От культа причуд не осталось ничего кроме горько-приятных воспоминаний. — Эй, Двумордый, я откопал у него в заначке пачку чипсов! — крикнул Кацуки и с гордостью поднял находку вверх. В старой сумке уже лежали кое-какие консервы и то, что давали теперь вместо мяса, макарон и прочей роскоши — пакеты с готовой едой. Никто толком не знал, что там лежит, но выбора не было. Хорошие дни проходили и наступали особенно голодные.
Шото задумчиво постучал по кастету и вытянул из ящика над кассой несколько пачек сигарет. Это единственная вещь, которой хватало. Он бросил добычу в потертый рюкзак и крикнул:
— Уходим!
— Нее, этот жмот точно еще что-то прячет в своих вонючих шкафах.
Но там ничего не было, потому что поставка была настолько давно, чтобы даже убогие воры, подобные владельцу этого магазина, обнищали.
— Сука. Придется идти в другое место. Этот хер отрубился? Полазь по его карманам.
У Шото вошло в привычку подчиняться любому пожеланию Кацуки, он убеждал себя, что всему виной жалость, ведь на его Кацуки это дерьмо повлияло больше всех, но все слова, мысли были просто очередной ложью. По-настоящему разрушился Изуку, в какой-то миг он окаменел и развалился на куски. Пока они все зашивали порезы на кровоточащей душе и разодранном теле.
Шото брезгливо поморщился, трогая тучное тело, залитое кровью. Во внутреннем кармане единственной находкой была маленькая фотография двух девочек. Они смеялись, корча милые рожицы, от их образов исходил далёкий теплый свет, последний раз освещающий землю несколько лет назад. Когда ВЗО еще не заставил их пройти через ад, а причуды не служили оружием, а потом ностальгией.
— Ты что расселся, а? — Кацуки подошел внезапно и бросил взгляд на фотокарточку. — Только не говори, что тебе стало его жалко, иначе мое мнение о тебе упадет еще ниже.
Кацуки вернулся в старый режим: защита с помощью агрессии и оскорблений. И больше всех доставалось Шото, который был рядом всегда. Кацуки смешал его с грязью, но непременно приходил ночью, чтобы в очередной раз проиграть в борьбе и быть втраханным в матрас. Он не переносил нежности, ненавидел медленный темп, Кацуки молил о боли, потому что только она давала ему понять, что он все еще жив. Ему было по-настоящему страшно проснуться в один день и осознать, что внутри что-то оборвалось, сломалось и никогда не вернется в норму. Хотя то, что Кацуки далеко не в «норме», было понятно всем, кроме него самого. Глупое отрицание и создание иллюзии смысла жизни. Кацуки мастерски играл в прятки: он мог скрыться даже от самого себя.
— Не верится, что это все, — ответил Шото и показательно обшарил другие места, где могло быть припасено что-нибудь ценное. — Да, он пуст.
— Дерьмо. Ладно, пора сваливать, еще хуже будет, если мы наткнемся на таких же изголодавшихся, как мы, или копов. В связи с дефицитом они, мать их, снизошли до нас и решили хоть раз за этот ад позаботиться о порядке на улице, о жизнях населения. Вот только нихера это не исправит.
На улице валялись трупы. Они были еще до большого взрыва, когда у Кацуки был полный комплект сосудов с пóтом. Они появились еще до исчезновения причуд. Они были всегда, возможно, их не было в прошлой жизни, но ее, где академия UA была школой, а они почти беззаботными детьми, никогда не существовало для Шото. Это был приятный сон.
Полиция почти не имела власти, людей катастрофически не хватало, но им платили больше, чем кому-либо, и направляли чисто на защиту жизней политиков. Так что кто-то действительно рисковал своей жизнью ради минимальных привилегий. Ученики академии UA, учителя и топ про-героев — все они, люди, пережившие настоящий апокалипсис в самом эпицентре, отказались иметь дело с этим грязным дерьмо.
Шото моргнул. Перед глазами появился Кацуки, избивающий битой какого-то парня.
— Ублюдок, решил стащить у меня еду! Да я тебя сейчас… — Шото мягко схватил его за запястье и потянул на себя.
— Успокойся и дай ему кусок хлеба, — холодно произнес Шото, рассматривая тощего паренька с грязными волосами, к жиру на них добавилась кровь.
— Иди к черту со своей благотворительностью. — Кацуки выдернул руку.
— Мы ведь когда-то хотели помогать таким, как он. — Кацуки не слушал. Он упивался рубиновым морем под ногами, искренне смеясь. Жутко. По коже пробежали мурашки. — Кацуки, хватит. — Он в три раза сильнее дернул его, встряхивая все тело. — Так нравится вымещать всю злобу на других людях? Давай же, возьми у Деку пистолет и перестреляй всех к чертям собачим, тебе же станет легче, а на жалкий скот тебе плевать. — В следующую секунду кулак с разбитыми костяшками оказался у Шото на скуле. Больно, но он даже не качнулся, вообще не показал никаких эмоций.
— Заткнись! Закрой свой поганый рот! Ты ничего не понимаешь. — Кацуки дышал тяжело, загнанно, он не был в порядке, не чувствовал даже мимолетного «сносно», но кто сейчас ощущал нечто другое, когда за окном творился хаос, а земля развергалась под ногами?
— Конечно, я не понимаю, я же не живу в этом постапокалиптическом фильме. Давай, собирай остатки прокуренного мозга и пошли домой. — Наверное, только спокойствие в голосе Шото заставляло Кацуки идти за ним. Зная, что на самом деле происходило в двухцветной голове, он никогда бы не позволил ему вести.