Путешествие 9 (1/2)
В воздухе стоял терпкий запах прелой хвои. Джинни посмотрела под ноги: сквозь плотный мрак беззвездной ночи все равно можно было разглядеть мелкие иголки, которыми была усыпана тёмная покладистая почва. Стал разбираться зябкий ветер. Неизвестно, сколько времени прошло после бесславного побега гриффиндорки-когтевранки, но девушка отчего-то была уверена, что продолжалась та самая страдальческая ночь, полная слёз.
Она судорожно вдохнула колкий воздух и от волнения прикрыла глаза. Ей нужно было закончить то, что она начала, и навсегда распрощаться с Томом. И пусть потом она пожалеет об этом, пусть потом она всю жизнь будет гадать, как повернулись бы события, останься она здесь, вместе с ним… Быть может, никак. Люди слишком часто ссорятся и расстаются. Юношеская любовь — самая ненадежная, что-то подсказывало ей. Что она знала о Томе Реддле или о ком-то еще? Ничего. Возможно, он прав. Ей нечего портить свою жизнь, доверяясь ему.
Позади послышался отчётливый шорох, и Джинни, вскрикнув, обернулась. На неё, не веря своей удаче, довольно смотрел Фрэнк. Девушка не успела моргнуть, как когтевранец оказался рядом и заключил её в порывистые, но пылкие объятия.
— Наконец-то! Другой человек! Они решили извести меня жестоким одиночеством, оставив один на один с мучительными раздумьями! Что ж, я подумал, я так тщательно подумал! — он отстранился и жадно обвел ее сияющим взглядом. — Тебя тоже оставили одну? Сволочи! Я учусь в школе, где преподают бездушные люди!
— Я сбежала, — перебивая его, ответила Джинни. — Меня оставили с Оливией и Ричи.
Фрэнк виновато опустил голову и, непроизвольно скручивая пальцы, протянул:
— Я не буду спрашивать, как она себя вела. Мне нельзя спрашивать о ней. Она как наркотик… Черт, мне так жаль, что я втянул тебя в эту передрягу.
— Она обыкновенная дрянь, — внезапно для самой себя сердито процедила Джинни. — Ничего из себя не представляющая дрянь. Со-всем. Мне тоже жалко, что так получилось. Убиваться из-за такого жалкого насекомого… Ричи уже прозрел. Они чуть не поругались. Она дала ему понять, что ее интересует только высокое происхождение.
— Не может быть… Умом я понимаю, но сердцем… — Фрэнк уставился на Джинни пристыженным взглядом.
— Даже не думай! — резко, как змея, прошипела девушка. — Неужели ты так ничего и не осознал?!
Джинни отвернулась, пыхтя от злости, и взглянула не беспокойно бегущие по чёрному небу облака. Нужно было как-то найти Тома и покончить со всем разом. При благоприятно складывающихся обстоятельствах — ещё и вернуть свою первую волшебную палочку.
— У нее есть то, чего нет у меня. Нахальство. Непоколебимая вера в свою безупречность. Она способна заставить десяток парней из школы лизать её ноги. Не просто заставить — убедить, что это огромная честь для них, ниспосланный свыше подарок судьбы, исключительная возможность, которая больше никогда им в жизни не представится. Как будто она слеплена из чего-то очень сладкого и лакомого; как будто она вовсе не человек, состоящий из костей и плоти…
— Фрэнк, — Джинни положила обе руки на плечи размечтавшегося парня. — Она просто очень наглая девушка, сначала убедившая себя, что достойна особенного обращения, а затем — начавшая транслировать эту идею другим. «Но то, что убеждает, тем самым ещё не становится истинным: оно только убедительно»<span class="footnote" id="fn_32620671_0"></span>. Она абсолютно такой же человек, как ты и я; в ней нет ничего выдающегося и выделяющегося. Кроме того, она пустышка и дешевка; разукрашенная кукла, умеющая производить на остальных впечатление. Но ее ноги, которые, по твоим словам, готовы покорно лизать зомбированные ею парни, в конце насыщенного учебного дня воняют точно так же, как ноги остальных. С той лишь разницей, что остальные не стремятся эксплуатировать других, пуская, как расходный материал, на удовлетворение своих нужд. Или… — Джинни прямо заглянула в пугливые и воспаленные глаза юноши, смотрящие неотрывно на нее. — Проблема не в Оливии, а в тебе? В конце концов, она таки удачно выйдет замуж за кого-то из своего класса, и, скорее всего, с ним ей придется растерять добрую часть своего высокомерного настроя. Она же не будет, в самом деле, глядеть бесстыдно сверху-вниз на такого же богатого и чистокровного волшебника. Ей придется сдерживать свои властные порывы. Может, у нее будет какой-нибудь любовник, выступающий в роли пресмыкающегося перед нею раба… Но неужели ты хотел бы быть на его месте? Что приятнее: просыпаться рядом с человеком, видящего в тебе равного себе, или с человеком, который, беззастенчиво, сладострастно смеясь, вытирает о тебя свои обыкновенные, коих миллиарды, пахнущие потом ноги? Разве оно стоит того, Фрэнк? Ты будешь унижен, оплеван, разжалован в прислуги… Тебя будет ждать незавидная судьба… Если уж тебе так хочется иногда перед кем-то преклоняться — это можно будет делать и в отношениях с уважающей тебя девушкой. Если она, конечно, такое уничижительное поведение допустит. Оливия ничем не лучше других. Её красивая, сверкающая обёртка — ложь, а то, что спрятано под ней, — кислая непримечательная грязь. Бери пример с Вэйда. Он не знает, что такое идеализация.
Фрэнк расслабился в руках Джинни, стал спокойным и послушным. Пару раз вздрогнул — то ли от страха, то ли от ошеломления — и пару раз глубоко вздохнул. Услышав имя Вэйда, он попытался было вырваться, но затем снова успокоился, обмяк.
— Жизнь в восприятии Вэйда довольно серая. Он никем не восторгается, часто ходит грустный. Мне кажется, если бы не наша компания, он бы ни с кем не общался. Он достаточно отстраненный и закрытый человек.
— А в твоем восприятии жизнь чёрная, — мягко возразила Джинни. — Нахалка Оливия делает ее такой. Или же… Твоя неразумная увлеченность ею. Да, определенно твоя увлеченность ею — ведь у нее на самом деле нет никакой власти над тобой. А вот у тебя над твоими порывами — есть.
— И в чем же она заключается?
— В осознании их истинных истоков, как минимум. Впрочем, иногда достаточно одного осознания, чтобы изменить поведение. Вот представь: ты на протяжении нескольких лет мучил себя каким-то повторяющимся действием, которое причиняло тебе боль. И вот наконец ты понимаешь, какой личный смысл спрятан за ним, — и у тебя появляется выбор: сохранить этот смысл, признать как нечто важное и неотъемлемое или же, напротив, отсечь его как нечто заведомо чуждое, не принадлежащее тебе и вредное. Причем отрезвляющий эффект оказывает не столько осознание вредности, сколько нахождение запустившего поведение пагубного фактора.
Джинни сделала несколько шагов вперёд, всматриваясь в однообразную густую мглу. Ни один звук не доносился из глубины Запретного Леса: Том, Бен, Итан, Оливия и Ричи, очевидно, были далеко от них.
— И что же меня так сильно приковало к Оливии? — взволнованно сглотнув, спросил Фрэнк.
Джинни взглянула на его неясную напрягшуюся фигуру и ответила:
— Я не знаю историю твоей жизни. Возможно, это просто преступное следствие идеализации, сохранившейся с предыдущих этапов развития. Или она — Оливия — помогает тебе воспроизводить закреплённый ранее тип отношений.
— Закрепленный ранее? — Фрэнк тихо удивился.
Джинни ещё раз окинула складно сложенного когтевранца оценивающим взглядом и сказала:
— Когда ты был ещё ребенком, в твоём окружении мог быть человек — значимый для тебя — который держался с тобой похожим образом: обесценивал твои достижения, не реагировал на оказываемые тобой знаки внимания, отвергал, заставлял добиваться своего благорасположения. Если откровенно свинское поведение Оливии тебя не отталкивает — значит, ты распознаешь его как норму. А чтобы распознавать что-либо как норму, нужно сталкиваться с ним на регулярной основе продолжительное время, привыкнуть к нему. Короче, если бы в твоём окружении встречалось только уважительное отношение, ты бы ни за что не заинтересовался Оливией. Ее бы хамство мгновенно ошарашило тебя, напугало. Ты бы однозначно держался от нее подальше.
Фрэнк молчал. Возможно, он вспоминал свои ранние годы и сверял события, приключившиеся с ним, с предложенными Джинни. Возможно, он думал, как лучше всего уйти от ответа, сохранить конфиденциальность фактов своей жизни. В любом случае, ответ Джинни и не требовался — она была уверена в том, что сказала.
Внезапно до ее слуха донёсся отдаленный звонкий ропот.
— Что это, Фрэнк, ты слышишь? — содрогнувшись, шепотом спросила она.
— Проклятье, мы попали! Это оттуда, — он показал на густые заросли, перекрывающие узкий проход между деревьями.
К верхушке заросли редели, но это никоим образом не помогало заблаговременно разглядеть приближающийся объект — было слишком темно.
— Стой, — Джинни приказала метнувшемуся в сторону Фрэнку. — Кто бы это ни был — или что, — он нас догонит. Не создавай шум.
— Мы смертники, — безэмоциональным, констатирующим тоном проговорил когтевранец.
Джинни не стала упоминать, что у нее в кармане лежит вторая волшебная палочка, но на всякий случай нащупала ее, чтобы удостовериться в ее целостности. Они были не беззащитны: у Джинни была хорошая реакция, и она бы наверняка смогла отбить атаку либо напасть первой.
Ропот стал громче. Глаза Джинни смогли выхватить из теневой сумятицы еще более мрачные очертания какого-то большого существа. Прошло еще несколько мгновений, и Фрэнк, потянув ее за руку, прошептал:
— У него голова человека. Я видел длинные темные волосы и лоб.
Заросли вначале зашевелились, а затем стали почти недвижимы — только легкий ветер трепал их.
Наконец на какое-то время прекратившийся топот возобновился и сдвинулся вбок: таинственное существо благоразумно решило обойти преграду.
Из груди Фрэнка вырвался громкий вздох, свидетельствующий о захлестнувшем его благоговейном ужасе. Джинни съежилась, стиснув кулаки. Из-за высокого и раскидистого дерева, подозрительно косясь на них, вышел получеловек-полулошадь — кентавр — и требовательно забил передним копытом по земле, образуя плоскую вмятину. Его торс и спина были абсолютно нагими, а остальная часть туловища — лошадиная — были покрыты густой темной шерстью. Волосы кентавра, такие же темные и прямые, доходили ему до запястных суставов на передних ногах. Строгие голубые глаза в темноте сверкали бледной молнией. Тонкие чувственные губы были изогнуты в неприкрытой брезгливости. Он враждебно, как на чужаков, посмотрел на Джинни, а потом — на пытающегося совладать с мелкой дрожью Фрэнка. На последнем он дольше всего продержал свой взгляд, прицельный и суровый.
— Вам никто не говорил, какой вы красивый? — опасливо переминаясь с ноги на ногу, нелепо пробормотала Джинни.
Фрэнк шокированно покосился на неё, придя в полное недоумение. Кентавр же, судя по всему, оценил достойную попытку девушки и улыбнулся смягченно, но не без примеси насмешки.
— Так ко мне ещё никто не подлизывался. Что же, я польщен.
Его голос был глубоким, гортанным.
Кентавр полностью развернулся к подросткам, уже не тая сардонической усмешки. Что она значила — Джинни не имела понятия, но девушке казалось, что ухмылка была беззлобной, игривой. Как если бы кот просто захотел припугнуть мышь, не нанося ей серьезного вреда — даже не прикасаясь.
— Этот лес — не для людей. Что вы здесь делаете? — начал допрашивать кентавр.
— Отбываем наказание, — осмелев, втянулся в разговор Фрэнк. — Нас сюда сослали преподаватели.
Кентавр напряженно рыл землю под собой, нет-нет да ударяя себя упругим хвостом.
— Люди совсем обнаглели, — возмущенно прошипел он. — Объективно вам здесь делать нечего.
— Есть что, — прежде чем подумать, выплюнул Фрэнк. — Мучиться от неизвестности, ждать жалкого помилования и опасаться возможной кончины. Мы все, должно быть, на нервах. Здесь темно, непривычно и тихо. И у нас нет волшебных палочек, чтобы подсветить путь. У нас нет карты. Мы не знаем, куда идти. Нас завели в лес, лишив зрения, и бросили. Видеть мы начали лишь после того, как звук удаляющихся шагов стих. Мы не знаем, обитают ли здесь хищники. Мы даже не можем быть уверенными в том, что доживем до утра, что все вернутся в школу. Я уже несколько раз мысленно проклял людей, причастных к нашей изоляции. Уж если я умру — пусть эти твари проживут долгую бессмысленную жизнь. Бессмысленную не для общества, а для них самих.
— Фрэнк! — Джинни в ужасе уставилась на разошедшегося когтевранца.
Кентавру, казалось, такая ядовитая тирада понравилась. Он взглянул на решительно выпячившего грудь юношу с уважением, как на равного себе. Очевидно, он и его сородичи ценили умение заявить о своем мнении и открыто демонстрируемую воинственность.
— Так вы здесь не одни?
— Нет, есть еще другие. Где они — хороший вопрос, — ответил Фрэнк прямо, гордо вздернув подбородок.
Джинни сложила руки в мольбе.
— Если вы поможете найти их, мы будем вам очень благодарны. А если выведете нас из леса…
— А что я получу взамен? — грубо прервал ее кентавр, скрещивая руки на груди. — Вы, люди, любите просить об одолжениях, но совсем не можете вспомнить слово «благодарность».
Подростки поверженно притихли. Им было нечего предложить самодостаточному обитателю Запретного Леса в качестве вознаграждения — отчасти потому, что они не знали, в чем обычно нуждаются спесивые кентавры.
— А что вы хотите? — Джинни решила пойти путем наименьшего сопротивления и спросила напрямик.
— Чтобы беспомощные недогадливые люди не просили меня вывести их из леса, — надменно ответил кентавр, иронично изгибая брови.
Джинни улыбнулась: остроумие въедливого обитателя леса чем-то напомнило ей остроумие Скримджера.
— Ладно, мои товарищи будут рады, если я избавлю их от невыносимого хныканья ваших друзей. Да только… лес большой. Я же не буду, в самом деле, прочесывать его полностью! И у вас не хватит сил на ходьбу — кататься на мне я вам не позволю.