VIII-II Вербовка (1/2)
Тем же вечером Джинни сидела в своей комнате, закинув ноги на кровать, и, доведенная до крайней степени опустошения, стеклянными глазами смотрела на безыскусную стену, которую видела уже тысячи, а то и миллионы раз. Ей хотелось бы дать ей более четкое описание, как это могли бы сделать другие люди, чьей ведущей функцией было ощущение, но она не могла — так как не была этими людьми. Взрывные эмоции, испытанные днем, с наступлением вечера перетекли в густую обволакивающую меланхолию. На подступе к гортани застряло какое-то неприятное чувство, которое девушка не могла идентифицировать. И кого теперь можно было назвать в большей степени циклотимиком — ее или Живоглота? Кто побил бы рекорд по собственноручно устраиваемым эмоциональным качелям?
В который раз прокручивая в голове воспоминания о прожитом дне, Джинни приходила к одному и тому же выводу — она никогда не думала о себе, что она такая. Никогда не думала, что способна на такое. Но на вопрос, застревающий все в той же гортани, касаемо того, что же все-таки означали эти таинственные «такая» и «такое», она ответить не могла. Просто чувствовала, что совершила нечто очень ужасное, что ей исправить не удастся больше никогда. Ей больше никогда не смыть с себя этого серого — почему-то серого — налета. Никакое количество воды не поможет.
Она всю жизнь пыталась придать своей жизни какой-то смысл. Вначале это были секретные полеты на метлах, без спроса «позаимствованных» у своих братьев. Затем — короткие шутливые стишки, за которые теперь ей было стыдно. Затем — глупая, неоправданная и преждевременная влюбленность в Гарри, которая, как ей казалось, несмотря ни на что, навсегда поставила на нее клеймо позора в глазах окружающих. Затем — привязанность к несуществующему Тому. Теперь — связь с ним настоящим и кое-что еще. Под «кое-чем еще» девушка подразумевала свою возросшую социальную активность, которая тоже выливалась непонятно во что. Нет, она не давала ни настоящему Тому, ни тем более Тому-из-дневника обещания верности, но теперь почему-то все свои действия воспринимала как предательство, как неумение держать ранее данное слово — в первую очередь самой себе. Рассказать Гарри о своих снах, касающихся Тома? Да пожалуйста! Позволить ему без остановки при других разбирать характер близкого друга? Да пожалуйста! Чуть не выдать все свои чувства Руфусу Скримджеру? Да пожалуйста! Чуть не попросить того о моральном протекционизме? Да пожалуйста! А что будет дальше? Где она в следующий раз даст слабину, на что согласится и от чего не откажется?
Больше, чем Гарри, ее волновал Руфус Скримджер. «Я хочу все закончить», «Я боюсь потерять контроль» — зачем, ЗАЧЕМ она это все ему говорила?! Разве подозреваемый бросает следователю улики прямо под нос?! Разве это разумно — вообще начинать разговор о том, что хочешь скрыть, да еще и с человеком, который не один год охотится за этими сведениями и все подмечает?! А как он потом будет всю эту полученную информацию интерпретировать и использовать?! Ведь он совсем не так прост, как кажется! Он ведёт сложную интеллектуальную игру, правила которой известны только ему одному! Капкан захлопнулся. Она, как самая неразумная добыча, попала к хищнику прямо в зубы. Сама, привлеченная неземной улыбкой тигра, подошла к нему вплотную. «В чем вы сейчас нуждаетесь? Успокоение, встряска, предостережение, поддержка?» Он и это понял! Прочувствовал, уловил ее скрытую потребность, существованием которой можно воспользоваться. «Я никогда вам не скажу. И другим тоже» — попытка была однозначно хороша, но запоздала и бессмысленна. Ведь он, должно быть, прощупал это ещё раньше, в «Норе». Да что там прощупал — она сама призналась: «Тогда я нуждалась в эмпатичном друге — и даже больше».
Эмпатия. Да, это то, в чем она остро нуждалась. Причем не в какой-нибудь, а в особенной: той, которую могли дать только избранные ею люди. «Она — одновременно целительный напиток и остро заточенный клинок». Чёрт, он знал и это! Возможно, эмпатия и была как раз тем самым припрятанным оружием, которое он использовал в особых случаях и с особыми людьми. Разве кто-нибудь устоит перед приглашением прохладиться в тени раскидистого дерева в сезон смертельной засухи, от которой некуда бежать? Разве кто-нибудь устоит перед приглашением погреться у тёплого очага в сезон длительных и истощающих морозов? Нет, тревожно думала Джинни, тогда, четыре года назад, вся эта история с Томом-из-дневника была сущими цветочками, корявой репетицией; теперь — и именно теперь — я попала в истинную западню.
Бежать уже не было никакого смысла: раз увидев ее, он запомнит ее навсегда; раз отыскав дорожку к ее дому, он найдёт ее снова; раз узнав ее, он не забудет ее никогда. Люди так устроены: ассоциации прочно вплетаются в весь предыдущий накопленный опыт, делая схему мира все более и более сложной. Хитрым образом соединяются точки, которые, казалось бы, никогда не имели шанса соединиться. И мозг любит знакомое: трудиться приходится меньше.
Теперь оставалось надеяться только на то, что он выпустит ее из своего капкана с малейшими потерями для неё. Речь уже даже не шла о том, чтобы он получил или не получил доступ к воспоминаниям о Томе; речь шла о том, чтобы он изъял их максимально быстро и безболезненно, чтобы не передавал их другим. Ей не хотелось становиться палачом своего друга, но, по всей видимости, этого было уже не избежать: хищники подобрались слишком близко.
Она больше не хотела страдать. И поэтому была готова на все, лишь бы кто-то вытащил клешнями из неё все воспоминания о нем.
Маховик времени, зажатый в правой ладони, она забросила в бок наматрасника, не заботясь о том, куда он упадёт и упадёт ли. Прямо как и со всем остальным.
С коридора доносились увлекательные звуки прочищения мозгов Рона старательно бдящей покой домочадцев миссис Уизли. Бедному Рону в последнее время от жизни и знакомых прилетало больше всех. Джинни было жаль его. Несмотря на свой скверный характер, в ряде случаев он проявлял и положительные черты.
Перси играл в настольную игру с Флёр и Биллом. Они приглашали и ее, но она отказалась. Хотя, возможно, компания ей бы сейчас и пошла на пользу. Вид умиротворенного Перси, руку которому вечером пожал мистер Уизли, и нашедших покой друг в друге Флёр и Билла успокаивал ее.
Днём настроение Перси было другим. Буквально подловив ее в коридоре второго этажа, он в спешке взволнованно признался:
— Мистер Скримджер сам изъявил желание посетить «Нору». Он мой начальник, Джинни, я ничего не мог поделать. Его целью был Гарри. Он мечтал об этой встрече долгих полгода, тщательно планировал ее. Отчасти к этому причастны некоторые черты его характера. Ты знаешь его не так хорошо, как я. Ему нужны были какие-то сведения. Думаю, он их получил.
— Я тоже так думаю, — ответила, вздыхая и отводя взгляд, Джинни. — Целых полгода! И ты мне опять об этом ничего не сказал! Почему? Неужели я не заслуживаю доверия?
— It wasn’t my secret to tell. Извини, Джинни.
— Хотела бы я обладать такой же скрытностью, как вы. Уехала бы в другой городок, затерялась бы среди магглов — вы бы меня ни за что не нашли!
— Ты чего?
— Все играют в рулетку. Причём каждый в свою. А в итоге получается… какая-то несуразица и чертовщина. Неприятная такая, омерзительная.
— Ты играешь со скольки?
— С одиннадцати. Причём удачно так. Иногда даже удаётся обвести кого-то вокруг пальца. Вот только радости от этого нет никакой. Одиночество только усиливается. А ты?
— С шестнадцати. Как только приловчились прятаться с Пелли.
— Зачем вы это делали? Разве в школе кого-то это волновало? Мне было бы гораздо проще увидеть вас тогда целующихся, если бы я слышала об этом раньше. А так получилось, будто я подсматривала.
— Было стыдно. Да и страх насмешек со стороны. От Фреда и Джорджа в первую очередь. Мы тогда с ними активно играли в другую игру. «Поймай и накажи меня за мои шалости, если сможешь». Я был преследователем, а они — преступниками и жертвами. Я так ожесточался, когда очередная магическая бомбочка взрывалась у меня перед носом. Я был готов вытрясти из них душу. Хотя, если так подумать, разве оно стоило того? Ну, взрывали они эти бомбочки, ну, втюхивали однокурсникам модифицированные конфеты из Хогсмида, от которых из ушей шёл пар, и срывались занятия, ну и что? По сравнению с тем, что сейчас вытворяют Пожиратели Смерти, это все было детскими шалостями! А ведь я впадал из-за этого в бешенство! Все никак не мог понять, почему нельзя хоть на минутку успокоиться и повести себя так, как должны были себя вести здравые люди… Они позорили нашу семью. В моих глазах. Если бы они узнали, что я хожу на свидания с Пелли, сценарий бы поменялся. Преследователями стали бы уже они, а я — преступником и жертвой. Вот так мы и прятались друг от друга, собирая компромат… А зачем играешь ты?
— Чтобы сбежать от собственных эмоций, справляться с которыми не умею? Иногда мне кажется, что мою машину занесёт, и я не справлюсь с управлением. А ведь такое уже бывало.
— Один случай ни о чем не говорит. Да и заносить может по-разному. Если бы тебя занесло на живописную равнину, с которой был бы виден нежно-розовый рассвет и ярко-алый закат, ты была бы против? Что в этом было бы плохого? Не за каждым же кюветом может таиться крутой обрыв. Подумай об этом. Ну да, в первый раз не повезло, и ты чуть не разбилась насмерть. Но вдруг в качестве компенсации тебе выдали счастливый билет? Ты проверяла карманы?
Джинни скептически покачала головой.
— Лучше расскажи, какую выгоду получаешь от своей игры. Ведь теперь ты — гонимый. Нравится прятаться по кустам от ищеек?
— Эта игра почти доиграна, Джинни.
— И какая же у неё концовка?
— Закономерная. Сдача с поличным и складывание оружия. Я больше не буду ни за кем охотиться, но и себя в качестве мишени выставлять не буду.
— И как это сделать?
Перси побледнел.
— Перестать делить мир на чёрное и белое, избавиться от чувства вины и подсознательной жажды наказания?
— Ага. И признаться в том, что играешь. Себе в первую очередь.
Перси смутился, и на том их разговор закончился. Видно, сценарий был сломан. Ведь задача любого беглеца — убежать. А на этот раз этому марафонцу убежать не удалось: ему перекрыли дорогу. Причём не его преследователи, а случайная Розовая Шапочка, которая изо всех сил всю жизнь старалась, и вот наконец еле-еле вылезла из злосчастного кювета, чуть ее не погубившего, в который из-за своих же излишних стараний и попала.
Да, в интересные игры играют люди<span class="footnote" id="fn_30544064_0"></span>.
Джинни было интересно, в какую игру играет Полумна. И играет ли. Всегда такая понимающая, мягкая, добрая, невинная… Здравомыслящая. Не по годам мудрая. Она хотела было уже заключить, что никакого подвоха здесь нет, и ее подруга ни во что не играет, как вдруг вспомнила про Слизнорта, который был еще тем игроком. Не зря же он к ней приплелся! Ведь что-то манило его к ней! Неужто одна доброта и невинность? Или он просто не мог спокойно оставаться в стороне, видя, что есть человек, явившийся на маскарад без маски, не удосужившись даже нанести хоть чуточку грима? А как называлась его игра? «Вплету тебя в паутину, даже если ты не хочешь»? «Услышь меня — я утонул»?
Джинни крепко обняла свои ноги, неожиданно осознав, что поняла слишком много. А ведь это было только начало. А что будет через год? Через два? Через пять? Через десять? Во что превратится ее жизненное путешествие, если поезд, которым она едет, уже разогнался сверх меры?
Ей хотелось кому-то написать, но она не могла. Девушка знала, что должна пройти через все это сама.
Драко поднял отяжелевшие веки и в ту же секунду подумал, что лучше бы этого не делал. У его постели, на фоне потускневшей стены, стоял Северус Снейп в своем черном плаще, касаясь левой рукой ладони правой и безмолвно смотря на него сверху вниз. Драко хотел разъяренно взреветь: «Это ещё что за черт!», но у него не было сил. Мужчина стоял как устрашающее видение, которое не хотело уходить и, по всей видимости, не сулило ему ничего хорошего — очередные нравоучения и рассуждения о том, как прекрасна эта жизнь.
Драко приподнял дрожащую верхнюю губу и мертвенным голосом спросил:
— Вы от меня никогда не отстанете? Пришли покарать меня? Мама настучала? — и замолк, отвернувшись к окну.
— Я пришел тебе помочь, — голосом, не предполагающим отступление, ответил мужчина. Слова прозвучали естественно и спокойно, хотя напряжение в них чувствовалось: очевидно, это было нелегко — подбирать слова для суицидника.