I Дом, милый дом (1/2)

Гарри был вырван из сна собственным страхом. Ему снилась глубокая ночь, грозящая вот-вот подернуться предрассветной дымкой. Черное, дышащее влагой небо. Оседающие на капоты лондонских машин и едва различимые капельки густого тумана. Отчего-то редкие и тусклые огоньки фонарей, радиус свечения которых был неественно уменьшен. Всепроникающая тоска, заполняющая скорбной пустотой душу. Он был совсем один посреди пустынной и холодной улицы. Как это обычно бывает во снах, ему страшно хотелось бежать, но куда — он не знал. Ему казалось, что если он хотя бы на одно мгновение останется на том же месте, наполняющая его сердце пустота перельется через край — заполнит сначала грудную клетку, затем — кровоток, затем — брюшную полость, затем — мельчайшие капилляры и самые дистальные части конечностей. Он не отдавал себе отчета в том, что это всего лишь сон, а потому свято верил, что такова новая, только что наступившая реальность. Холодная, сырая, беспросветная пустыня. Первая мысль — с этим нужно что-то делать, нужно как-то адаптироваться, выживать. Он не может себе позволить сгинуть здесь. Он родился не для того, чтобы умирать — во всяком случае, так рано. Но один, посреди всех этих заброшенных рушащихся домов, покрытых склизкой мокротой, он вряд ли сумеет выжить. Он вряд ли сумеет найти выход к людям. Вряд ли станет услышанным и узнанным. Пока он находится в царстве этой абсолютной — несмотря на яркие обнадеживающие огни — темноты, ему не жить.

Странное чувство поднималось у него из брюшной полости. Не то паника, не то обильное, сшибаюшее с ног отчаяние. Оно добиралось до грудной клетки, расцветая там громадным, покачивающимся из стороны в сторону бутоном. Оно говорило ему: Гарри… Но дальнейших слов он разобрать не мог. Ему было трудно двигаться, и ему хотелось, чтобы кто-то передвинул его без его прямого участия. Но другое чувство — страх — было сильнее. Если он хочет жить, ему придется что-нибудь делать. Юноша обернулся и увидел позади себя знакомый четырехэтажный дом, казавшийся единственным маяком спасения в этой мрачной и безнадежной фантасмагории, пропитанной водянистой беспомощностью.

Это единственный разумный выход, единственное знакомое мне место, сказал он себе и, быстро поднявшись по неровным ступенькам, вбежал вовнутрь. Тяжелая черная дверь за ним с нервирующим скрипом захлопнулась. Теперь он оказался в мрачном коридоре, о возвращении в который он и не думал мечтать. Пыльные бесплодные люстры не давали совсем никакого света. Перекошенные портреты, повешенные вдоль двух вытянутых стен, оставались безмолвны — как будто накануне кто-то забежал к ним и применил на них посмертную «Аваду Кедавру». Гарри не задавался вопросом, возможно ли это. Почему-то именно в тот миг ему казалось, что всем магам широко известен тот факт, что существуют две формы умерщвляющего заклятия. Одна — для живых, и другая — для мертвых. Чтоб они не возвращались. Чтоб их голоса больше никогда не звучали в наших ушах. Гарри подумал об этом и сразу же ощутил, как жгучая волна боли ушла вниз от увеличившего амплитуду раскачиваний цветка.

Сейчас не время об этом думать. Гарри посмотрел перед собой и увидел в дальнем конце коридора распахнутую дверь, ведущую в залитую желтым цветом столовую. Внезапно до его нюха дошел согревающий запах горячего бульона. Он определенно доносился оттуда, хотя кухня и была этажом ниже. Потеряв всякое терпение и надеясь унять бешеный пульс, юноша стремглав кинулся вперед, к манящему свету, позабыв обо всякой осторожности. В доме Блэков она никогда не была лишней, но, так как теперь все лишние глаза, а значит и языки, были убиты, опасаться было нечего.

Стоило Гарри только коснуться правой ногой порога, как гадкое растение внутри него моментально скукожилось, убралось обратно, само в себя, почти исчезло. За длинным обеденным столом, не скупясь на ласку и принятие во взгляде, сидел Сириус. Увидев крестника, он блаженно улыбнулся и рукой поманил присоединиться к не богатой, но поистине вкусной трапезе. Тут же на деревянном столе из ниоткуда образовалась еще одна глубокая тарелка, и тут же к ней подоспел Добби с маленькой кастрюлькой и огромным черпаком в руках. Он налил сколько нужно бульона и, не поднимая своего взгляда на Гарри и ничего не объясняя, пустился назад, и только его уши непослушно болтались взад-вперед при беге.

Гарри был не особо удивлен тем фактом, что ужин в доме Блэков готовит не мерзкий брюзгливый Кикимер, а доброжелательный и надежный Добби. Без лишних расспросов он сел, куда ему было положено сесть и, взяв в правую руку ложку, ответил Сириусу такой же теплой и отзывчивой улыбкой.

Сириус, он подумал, наконец-то ты пригласил меня на ужин и согласился накормить. Как давно мы этого не делали вместе! Кажется, прошла уже целая вечность. Ты — моя семья, и рядом с тобой я всегда чувствую себя как дома. Я безоговорочно доверяю тебе. Я хочу с тобой жить. Я не хочу возвращаться к Дурслям. Я не понимаю, почему мы вообще так долго были в разлуке. Почему ты жил на улице Гриммо, а мне приходилось жить в чулане? Нам же так хорошо вместе, а порознь — плохо! Правда ведь? Мне столько всего тебе нужно рассказать! Рядом с тобой я снова себя чувствую ребенком. В доме же Дурслей… Фух…

Сириус все так же пристально и молчаливо наблюдал за крестником, не притрагиваясь к своему блюду. Позади него беззаботно потрескивал огонь камина.

Я бы хотел все исправить. Я бы хотел вычеркнуть ту главу своей жизни, переписать. Я хотел бы расти здесь, с тобой. Хотя… Забудь, это уже неважно. Неважно, поскольку теперь я с тобой. Ты со мной. И…

Внезапная паника сжала стальными клешнями сердце Гарри, и ложка выпала из его руки на стол, и на лице застыло выражение боли и ужаса. Сириус все так же продолжал смотреть на него с мирной улыбкой, и он, казалось, совсем не разделял ни с того ни с сего переменившегося настроения крестника.

Сириус… его голос звучал сквозь частые спазмы голосовых мышц. Разве ты не должен быть сейчас мёртв? он почти сорвался на неконтролируемые горькие рыдания. Тебя же убили в Отделе Тайн! Ты же попал туда, откуда не возвращаются! Сириус…

Гарри было безумно страшно смотреть на своего крестного, но он не мог заставить себя отвести взгляд, даже хотя и знал наперед, что ему предстоит увидеть. Будто вспомнив, что Сириус Блэк должен быть мёртв, неуклюжая реальность изменила кое-какие детали, в результате чего перед Гарри, сидящим за столом, предстал натуральный труп, в котором уже не было дыхания жизни. Он был окутан мраком, так чтобы юноша ничего толком не сумел разглядеть и не успел испугаться.

Внезапно в столовой погас свет, и труп исчез. Стол, отодвинутый стул, две тарелки с горячим бульоном, ложки, камин, серванты, закопченные окна — все осталось. Все, кроме самого Сириуса Блэка, хозяина дома. Гарри, не веря своим собственным органам чувств, не веря в то, что все это, включая его, может продолжать существовать без Сириуса, в притупленной панике стал оглядываться вокруг. За окнами стояла все та же странная мокрая ночь. Ее темноту все так же раздирали на части нечастые фонари с облупившейся краской. В доме было все так же тихо. Пар от душистого бульона все так же поднимался вверх. Гарри все так же размеренно дышал, хоть и был до смерти напуган. Жизнь продолжалась. Да, уже без Сириуса — и это нельзя было никак изменить. Но она продолжалась. Ее плавные обороты все так же чертили круги. Ее железные колеса все так же вращались, неся его — и других людей — дальше, но уже без Сириуса.

Это был как раз тот момент, когда его тело прошибла новая волна страха, и он бесповоротно проснулся. Он лежал в маленькой комнате, отведенной ему мистером и миссис Уизли, и за единственным окном бесперебойно валил лопатистый снег. Во всем доме царила идеальная тишина, включая и его комнату.

Гарри резко вскочил, когда почувствовал, что рыдания рвутся из него наружу. Он плакал практически бесшумно, цепляясь руками за простынь, и странное ощущение прорастающего из брюшной полости в грудную клетку стебля снова вернулось — но уже в реальной жизни.

Сириус, Сириус, Сириус… Он о нем даже толком не плакал. Долго не горевал. Будто все никак не мог поверить, что его не стало. Будто все еще продолжал верить, что он живет, ходит и дышит где-то рядом. Будто его оплакивать было просто невозможно — как можно оплакивать того, кто бессмертен? Кто вечно будет жить, кто вечно будет присутствовать где-то рядом?

Новая порция слез захлестнула его. Потом еще одна и еще одна. Как он мог о нем забыть? Как он мог не вспоминать… Он даже похоронить его не сумел… Их будто разделила неведомая сила, развела — не пообещав ни окончательного расставания, ни маячащего где-то далеко впереди воссоединения. Что было там, за завесой? Что случалось с теми, кто за нее заходил? Действительно ли они умирали? Встретятся ли они когда-то еще?

Гарри вновь откинулся на подушку и закрыл глаза.

Жизнь продолжается, Сириус, но уже без тебя. Материальная жизнь продолжается без тебя. Я не вижу тебя рядом. Но я все равно чувствую, что ты где-то есть. Ты все знаешь: и что на самом деле было, и что есть, и что будет. Знаешь — потому что наблюдаешь. Потому что наблюдаешь, будучи вне времени и пространства. Я чувствую, что ты помнишь обо мне. Даже если мои мысли не всегда касаются тебя. Я верю, что через много-много лет нам предстоит встретиться. По-другому быть не может. Ведь так? А, Сириус?

Джинни проснулась оттого, что в ее рту пересохло. Ей ужасно хотелось пить. Под теплым домашним одеялом и в стандартной домашней пижаме было слишком жарко. Она вытерла рукой пот со лба и, чувствуя, как ткань пижамной кофты влажно липнет к спине, выбралась со своей постели. Даже не глядя на пол, она по наитию обула ноги в домашние тапочки и осмотрелась. Она уже даже забыла, каково это — спать в собственной комнате, в полном одиночестве. Справа от кровати стоял скромный письменный стол, чуть дальше слева — шкаф для вещей. Маггловские часы на стене показывали десять минут второго. Она спала совсем недолго, максимум — час двадцать минут.

Все так же хорошо ориентируясь в темном пространстве, Джинни пересекла комнату и тихо отворила дверь. С кухни доносились приглушенные смешки и звуки слегка шипящей сковородки. Для ее матери это был слишком поздний час, чтобы она что-нибудь готовила, тем более смеясь. Джинни осторожно прикрыла дверь и бесшумно направилась к противоположной стене. Смешки время от времени сменялись быстрым и по-настоящему неразборчивым шепотом. Но по голосам можно было предположить, что на кухне вытворяли кулинарные чудеса парень и девушка. У Джинни почти не оставалось сомнений. Она осторожно заглянула за угол и довольно улыбнулась подтвердившейся догадке: в тусклом свете сизо-голубого огонька маленького светильника можно было хорошо различить несколько тумбочек с кухонной утварью, а также Билла и Флёр, жарящих блины. На тумбочке рядом с плитой уже стояла тарелка с большой башенкой из готовых блинов. Билл держал в руках миску с оставшимся тестом и половник, а Флёр занималась непосредственно жаркой. При этом загадочным образом на ее носу оказался маленький след от теста, а у Билла — аж два на левой щеке.

Этой картиной можно было любоваться вечно: как Флёр перекладывает широкой лопаткой ещё один готовый блин, как Билл наливает на сковороду ещё одну порцию теста, как они затем, на некоторое время оторвавшись от готовки, снова о чем-то шепчутся и тянутся друг к другу. И в каждом их взгляде, в каждом движении — полная гармония. Джинни и представить себе не могла, что ее брат и Флёр Делакур так подойдут друг другу. От холодности француженки не осталось и следа. Впрочем, как и от обыденной сдержанности Билла.

Они снова расхохотались, но уже чуть погромче, и тут Флёр краем глаза заметила Джинни, после чего в спешке перевернула блин и снова посмотрела на нежданную гостью.

— Джинни, ты тоже приш’гла! — воскликнула она, не сдерживая своих эмоций.

— Тшш, — глядя попеременно то на возлюбленную, то на сестру, ответил Билл. — Давайте не будем поднимать весь дом на тайное чаепитие. В конце концов… оно тайное! А ты, Джинни, — он улыбнулся. — Присоединяйся.

Он взял и сковороду в свое распоряжение. Оставалась всего одна порция теста.

Флёр сделала несколько шагов вперед, пристально разглядывая Джинни после разлуки. В ее глазах блеснул какой-то особый интерес, и ее улыбка стала еще шире.

— Да, дав’гай с нами. Тебе понравится!

— Посреди ночи? Чай с блинами?

— А что таког’хо? Кому как, а это наше любимое время с’гуток. Да, Билл?

— Да, дорогая.

Они все втроем рассмеялись. Джинни не представляла, что у кого-то могут быть подобные традиции приготовления некоторых блюд, но эту находила весьма полезной, если живешь с другими родственниками: во-первых, создается ощущение какой-то интимности, спокойного уголка, а во-вторых, готовишь что тебе нравится, тем способом, который тебе нравится.

Чай они заварили зеленый и уселись за видавший виды традиционный столик семьи Уизли. Запятнанную в некоторых местах клеенку пора было уже менять: Джинни как раз подумала об этом, когда Билл спросил:

— Может, обойти тихонечко весь дом в поисках неспящей души и затащить еще ее в нашу секту?

— Г’харри Поттера? — не то лукаво, не то иронично улыбаясь, уточнила Флёр. Изящная заколка удерживала мощный поток ее серебристых, как расплавленная луна, волос. Её глубокие темно-голубые глаза ловили каждую возникающую эмоцию на лице Билла, и эта внимательность, эта активная поглощенность казалась еще более обворожительной, нежели обычные чары вейл.

Нет, подумала Джинни, моя мать не права, когда говорит, что Флёр очаровала Билла с помощью своих наследственных способностей. Она скорее просто обратила на себя его внимание — такая, какая есть, — а остальное сделал уже он сам. Откликнулся, согласился сыграть в игру — если этот разгоревшийся костер взаимной заинтересованности можно было назвать игрой. Для того чтобы быть с ним, ей пришлось пожертвовать доброй частью своих вредных вейловских привычек. Для того чтобы быть с ней, Биллу пришлось посмотреть на все свое семейное наследие с другой стороны. В итоге получилось то, что получилось, — идеальное сотрудничество.

— А он интересный собеседник? — украдкой поинтересовался Билл, выказывая полное незнание личности Мальчика-Который-Выжил.

Джинни думала, высказывать ли свое настоящее мнение или нет, и в итоге сказала:

— Когда без отвлекающей его свиты — очень даже.

Втайне от других, да и от себя тоже, она подумала про Гермиону, которая была настолько зла на Рона, что отказалась встречать Рождество в «Норе», пообещав, тем не менее, наведаться ближе к Новому Году. По какой-то неясной и загадочной причине ее кот, Живоглот, оказался в одной комнате с Гарри, который настоял на том, что будет все каникулы гостить с семейством Уизли. Рон же казался совершенно счастливым и беззаботным: надоедливый прессинг сошел на нет.

Джинни безумно хотелось узнать, что же именно стояло за таким, можно сказать, высокомерным поведением бывшей подруги ее брата. Тем более, что ей постоянно казалось, будто девушка дуется и на нее. Но что она объективно такого сделала?

— Я пойду посмотрю, — шепнул Билл и тихо пошел к лестнице.

Как только он скрылся из виду, Флёр наклонилась к Джинни поближе и восхищенно произнесла:

— Джинни, он — просто чудо! Когда я его впервые ув’гидела на Турнире Трех Волшебников, сразу почувствовала, что он замечатель’гный. Но я и представить себе не могла, что настолько!

Джинни улыбнулась и ответила:

— Я очень рада, что вы нашли друг друга. Я вижу, как он себя чувствует рядом с тобой. Наполненным.