баджи кейске | акаши харучие (1/2)

Это больше не Майки. Это может быть кем угодно и чем угодно, но это больше не тот парень, который хохотал над идиотскими шутками Кейске. Который дрался и был сильнее всех в мире. Засыпал на плече у Харучие, крошил над учебниками, был грозой района, а во сне обнимал мягкое детское одеяльце.

Харучие так резко отпускает ссохшуюся холодную ладонь — чужую, нет, это не Майки, Шиничиро-кун, куда ты меня привез, зачем ты так со мной — что та с глухим стуком ударяется о такую же коленку. Кость о кость, обтянутая тонкой кожей, слой ткани, много боли, пустоты еще больше. В желудке у Харучие становится холодно, а в носу больно щиплет.

— Я отвезу его в палату. Доберетесь до дома сами? Кейске покажет дорогу.

За год происходит столько изменений. Харучие задирает голову вверх, слушая ветер и Кейске, делает вид, что рассматривает крыши и застекленные коридоры, безликие окна, шмыгает носом, загоняя непрошеные сопли-слезы обратно. Прочь-прочь, не сейчас. Пусть хотя бы Шиничиро уйдет.

И он уходит, увозит с собой и Май… Нечто, что раньше было их другом. Кейске пинает камушек под ногой.

— ...из дома. Слушаешь меня, эй?

— А?

Харучие возвращается на землю.

— Эма из дома ушла, говорю. Все. Слиняла. Пиздец.

— Пиздец, — соглашается. Еще какой, хочет добавить, хочет сесть прямо тут, на аккуратно выложенную дорожку, и взвыть. Вместо этого понуро топает за широкой спиной, как привязанный, по сторонам больше не смотрит. Кейске рассказывает, что было, косится, точно проверяет, идет ли тот еще следом, или уже рассыпался на атомы. По-любому ведь не хотел, чтобы Шиничиро ехал сегодня за Харучие. Злится. Так злится, что не писал даже писем. Высказать бы за это, но.

Но Харучие знает, что тот ждал. У них иначе никак. От ненависти и соперничества, до...

— Ну и короче, эта математичка… Хару. Бля, Хару, дождь.