Tempus est iocundum (1/2)

— Ой! Девочка…

Уэнди замерла, одной рукой придерживая открытую дверь кухни.

На Уэнди смотрели. Смотрели на нее с брезгливым умилением, как можно смотреть на мышонка, ворующего крекеры: упорство и отвага зверушки вызывает сиюминутный всплеск восторга у наблюдателя, но оставшиеся крекеры никто, натурально, есть не станет, да еще и стол после маленьких розовых лапок помоют с хлоркой. Уэнди собрала расползшуюся как намокший крекер волю и произнесла:

— Привет! — она шагнула в кухню. — Ты к нам тоже на этаж? — лицо она сделала дежурно-приветливое, но выражение глаз ее выдавало.

— Кто ты, дитя мое? — пророкотали ей сверху, вальяжным жестом кладя локоть на холодильник.

Уэнди ничего не оставалось, кроме как хихикнуть, мол, она шутку поняла и оценила, и обижаться вовсе не собирается. Хотя обида внутри нее уже начала скручиваться в узел не то вокруг Кундалини чакры, не то в районе страдающего гастритом желудка.

— Я Уэнди, первый курс на педагогическом… детская литература, — зачем-то уточнила она по привычке, приобретенной за последние полгода, в течении которых Уэнди объявляла всем интересующимся, что подает документы либо в Институт Образования в Лондонском Университете, либо вот… Туда. Причем куда «Туда» она объясняла исключительно гримасами и возведением глаз горе из опасения, что легкомысленное поминание всуе священного имени может отвратить фортуну.

— М-до-о-о… — раздалось с высоты шести с половиной футов. Молодой человек, явно считавший себя, по самым скромны оценкам, неотразимым, отвернулся, разборчиво бормоча про то, что, если дело так и дальше пойдет, то Йориса они точно не вылечат.

В Уэнди немедля проснулась подозрительность. Что значит «так»?

Она еще раз окинула внимательным взором осанистый стан, обтянутый дорогой рубашкой аккуратного голубого цвета, и, нахмурившись, попыталась заглянуть за посверкивающие стекла щегольских очков в широкой оправе. Из-за линз на нее блеснули хитрые и насмешливые глаза, полные северного холода и чистой английской деловой расчетливости.

— Прости, ты… студент? — спросила Уэнди, и вдруг застеснялась рудиментов своего рабочего акцента, который никак не хотел выветриваться из речи, словно запах рыбы, время от времени налетавший с фабрики на квартал, где она выросла.

— Студент ли я? — удивился тот. — Я всем студентам — студент! — кивнул он, но так странно, что подозрения в том, что он никакой не студент, лишь укрепились. Выглядел он не как настоящий здешний студент, а как здешних студиозусов рисует воображение тех, кто никогда в стенах сего храма не учился. Ну, или, положим, лет двести назад можно было еще вообразить такого типа, но уж никак не теперь. Уэнди въехала в кампус четыре дня назад и уже во всем разобралась. Галстук неизвестного тоже, кстати, был хоть и университетский, но точно не на Кингс Парэйд купленный — Уэнди все гербы колледжей знала наизусть. — Педагогический — это рядом с тем самым полужопием мира, которое именуется Хомертон Колледж? — неожиданно поинтересовался неизвестный через плечо.

— Ну… типа того… — Уэнди опять не придумала никакого остроумного ответа, только подхихикнула.

— А ты, прелестное дитя, пошла на эдакие жертвы ради того, чтобы отвоевать себе право по закону до конца жизни не читать ничего кроме «Гарри Поттера»?

— Ну… — Уэнди запнулась, на долю мгновения вопрос кольнул ее в самое заветное. И какого черта, спрашивается, он усвоил манеру называть ее «дитем»? — Теоретическое освоение детской литературы предполагает нечто большее, чем бездумный эскапизм…- Уэнди аккуратно подбирала солидные слова.

— Сколь тщательно подбираешь ты слова, дабы нанизать их на шампур своего сомнительного утверждения. По Гейне еще предполагает пересадку цитат с одной грядки на другую. Знаем-знаем, — неизвестный ухмыльнулся обидной пираньей улыбкой.

Парень был запоминающийся: не красивый, но видный — мимо, не обратив внимания, точно не пройдешь, — не стройный, но пластичный; не грубый, но язвительный и фамильярный. Словом, нехороший был парень и Уэнди он ужасно не понравился. Тем не менее, ей хотелось продолжать дурацкий разговор.

— А ты на каком факультете? — промямлила она.

— На факультете наук о бытии. Scientia vitae, можно сказать.

— Биолог?

— …Jam amore virginali totus ardeo… — пропел себе под нос неизвестный невпопад. — Можно и так сказать. Изучаю тварей под микроскопом. Ты что-то хотела? Не обращай на меня внимания, я здесь лишь странник…

«Какого…?» — подумала Уэнди и уже намеренно скроила недоумевающую физиономию.

— А портеры об этом знают?

— А то! Все нужные, — он особо выделил слово «нужные», — люди меня тут давно знают. Я исполняю важную функцию в здешнем мироустроении — карнавализационную и хаотизирующую.

— То есть? — Уэнди начала чувствовать себя идиоткой… с ног до головы.

— Безудержные возлияния, дурманящие воскурения, экстатические пляски в оливковых рощах, обезумевшие вакханки, рвущие зубами плоть жертвенных животных и пьяных мужиков.

Глаза Уэнди округлились от таких речей, но едва она решилась сформулировать свою оценку этой, с позволения сказать, «функции», как в дверь кухни с силой толкнулись и сразу же застряли в щели, прижатые тугим доводчиком.

— Твою ж м… — темная фигура за стеклом выругалась красивым, но звучавшим с нездоровой хрипотцой голосом. — Карлеоне! Ты мне дверь хотя бы придержишь?

— А ты чего, барышня, двери тебе придерживать? — отозвался новый знакомый Уэнди очень язвительным тоном, но лицо его просветлело. — Давай все сам! Наступает взрослая суровая жизнь, здесь тебе сопли подтирать никто не будет. Не ходилось тебе по-человечески, решил воспарить небесным соколом — вот и ползай теперь каракатицей. Советую освоить реактивную тягу, как полноценный представитель отряда головожопых, а в качестве высокооктанового биотоплива заправляй горох и капусту.

Зажатый дверью гость вздохнул в ответ на нотацию тяжко, помолчал секунду, а потом неожиданно взорвался:

— С-слушай ты, Фасцинус очкастый! — взвинченный голос произносил слова с нервической запинкой на начальных согласных. — Открой мне дверь, з–зараза, или я твою гитару тебе же пенетрантно инкорпорирую per r–rectum! У тебя р-реактивная тяга работает явно хаотически с обоих концов пищевой трубки, так позволь мне задать хотя бы единый вектор твоему движению — в окно.

Тот, кого застрявший поименовал непонятным словом, а ранее доном Карлеоне, всплеснул руками:

— Пресвятая Вагина Дентата Ливерпульская! Какой он ж–жуткий в гневе, оказывается, на высокооктановом-то топливе! — первый довольно ловко изобразил манеру речи второго. — Когда ревет твой мотор и клубы выхлопа щекочут ноздри, я ничего не могу с собой поделать: хочу от тебя ребенка, Йорис.

Тот, кого называли Йорисом, громко фыркнул по-кошачьи. Когда второй неторопливо подошел и отворил дверь, Уэнди затаила дыхание. Толкотня. Звериный короткий взрык, настолько непривычный и совершенно нечеловеческий по тембру, что смущенная и расстроенная Уэнди обомлела.

— Отстань, тебе говорят! — хрипло рявкнул этот самый Йорис и ввалился в помещение. Под мышкой он держал восьмиструнную лютню, при этом через плечо его был перекинут ремень, а из-за спины выглядывал гриф — гитарный. Весь этот музыкальный инструментарий гулко гудел потревоженными струнами.

Вошедший опирался на костыли и смотрел волком.

— Ты мне уже дыру в мозгах проебал…

— Йорис! Не при детях! И вообще вопрос о том, кто проебал твои мозги, должен расследоваться в суде с соблюдением всех бюрократических формальностей.

Второй заметил Уэнди, бросил на нее быстрый взгляд, показавшийся ей грозным и зловещим.

— Извините, погорячился, — произнес он сквозь зубы, подчеркивая «з» и «с». Создалось впечатление, что он говорит в такой манере из-за проблем то ли с артикуляцией, то ли с челюстью. То ли зубов стеснялся. — Йорн. Я в 209-й, — сухо процедил он и отвернулся, ища, куда бы сесть.

— Э-эм… Уэнди…

— Да, знаю, рад знакомству, — бросил тот. — Я видел записку.

«Еще один… придурок, — констатировала про себя студентка. Вообще-то, можно было и представить нахального типа, которого он приволок с собой в кампус. — Может, стукануть на вас обоих, м-м?»

Второй придурок, как можно было ожидать, оказался вполне компелементарен первому. Правда, похож на первого он был только одним качеством — вопиющей странностью. Уэнди жадно впилась в него взглядом и, не отрываясь, следила за его передвижением по кухне — передвижение давалось ему с трудом, чем подогревало, по всему, бурный и бессильный внутренний протест. В отличие от массивного блондина «Карлеоне», «Йорис» был брюнетом, причем такой черноты волосы еще надо поискать. Поддерживаемая двумя костылями атлетическая фигура поясняла вполне недвусмысленно, отчего парня выводит из себя ныне неловкое и горестное состояние его физической оболочки. По всему, он испытывал последствия нешуточной передряги. На правой ноге жесткий фиксатор, надетый поверх черных спортивных брюк, охватывал его бедро до самого колена и дополнительно крепился на талии. Поэтому правая нога была почти неподвижна, он лишь аккуратно ставил мысок на пол. На левую ногу парень мог опираться, но колено его фиксировал еще один отрез.

Однако более всего смущала его физиономия. Лицо этого второго показалось Уэнди каким-то не совсем человеческим, что ли. Если рассматривать по отдельности составляющие ее элементы, то получался облик даже располагающий: равновесные благородные линии, высокие скулы, прямой нос, чувственные, но при этом строго очерченные губы, красивые глаза жемчужно-серого цвета с кошачьим хищным разрезом. Но с этих-то глаз и начиналась холодная жуть, волнами катившаяся от нового соседа. Мало того, что глаза необъяснимо ярко блестели, словно попадавший в них свет отражался изнутри, они еще и смотрели так, будто оценивали в качестве потенциальной добычи. Расчет и анализ производился быстро и безэмоционально, будто Уэнди была бездушным предметом. Черты этого странного лица казались неуловимо объединены звериной хищной нитью, которая придавала его природной композиции особенный характер. Кроме того, нельзя было не отметить два престраннейших факта. Во-первых, глубокие симметричные борозды шрамов пересекали лицо студента от крыльев носа через середину каждой щеки и уходили вниз под челюсть. Во-вторых, его гладкую скульптурную физиономию покрывал аккуратно и качественно нанесенный слой грима под цвет чуть загорелой кожи. Будучи положен весьма умело, грим не бросался в глаза слишком назойливо, но не заметить его было невозможно.

Одним словом, будущий сосед был странен, зол, довольно хорош собой, сильно травмирован, жуток и к тому же чрезвычайно холоден в обращении. Оба этих парня словно вылили ушат холодной воды на разнежившуюся душой Уэнди, которая за прошедшие четыре дня в колледже встречала одни лишь улыбки и готовность к сотрудничеству. Уэнди оставалось только надеяться, что остальные соседи окажутся симпатичнее. Если на этаже поселят сплошь китайских студентов, то придется оставить надежды на большую, дружную общажную семью — азиаты приветливы, но всегда сбиваются в стайки с соотечественниками. Уэнди ощутила грохот, скрежет и прочие вибрации рушащегося здания своих чаяний.

«Куда я попала?» — промелькнуло у нее в мозгу. Вспомнились посты парня на форуме, который единственный из всех поступивших в прошлом году перевелся в Варвик, потому что чувствовал себя ужасно неуютно в здешнем сообществе «заносчивых уродов».

— Эм… Я тут покулинарю, если вы не возражаете, — промямлила Уэнди, пряча глаза от хитрых и холодных глаз блондина.

— Только при условии, что запах твоего чеснока не будет заглушать звук наших канцон, — отозвался «Карлеоне».

— Я не ем чеснок.

— Это чудовищно — не есть чеснок! Что же ты с ним делаешь?

— Брайан! — одернул его травмированный.

-Нет, ну что это за безобразие — поселить тебя в вольер к вегетарианцам! — Уэнди вспыхнула от удивления и неприязни. — Тебя нужно бы к крокодилам, но, видимо, администрация испугалась, что ты их сожрешь и из шкур понаделаешь себе зонтиков. Ладно, садись, давай, и погнали. Правую кисть подкачивать будем, в здешней среде она тебе ой как понадобится, — здесь названный «Брайаном» скабрезно улыбнулся. — В такой–то среде вообще ничего другого и не накачаешь.

Уэнди замолчала и вяло полезла в холодильник, ощущая, что ее задор неофита стекает в землю, словно электрический заряд по громоотводу. Зачем они с ней так? Они ведь ее даже не знают…

***

— Ну, как? — спросил Брайан, когда студентка удалилась к себе в комнату, так ничего толком и не приготовив.

— Что «как»? — переспросил Йорн, подкручивая колки и переставляя лады на грифе.

— Как «что»?

— Где? Что?

— Чего «где? что?»

— А чего «как»?

— Тьфу ты! Фрактуру тебе в репу, Йорис! — бухнул Брайан и рассмеялся.

— Еще одну? — Йорн поднял глаза на брата и впервые за все время ухмыльнулся. Приятная холодноватая улыбка обнажила клыки, влажно блеснувшие перламутром.

— Дырку тебе надо просверлить, прямоугольную — под USB порт, хотя нет, учитывая твою древность, тебе нужен дисковод под дискету. Или даже приемник для перфокарт. Я говорю, откуда ваше странноприимное заведение набирает девственников в таких угрожающих количествах?

— Смею ли я полюбопытствовать? — мягко и немного отстраненно произнес Йорн, продолжая заниматься настройкой лютни, которая звонко вздыхала от прикосновений к струнам.

— Йорис, помяни мое слово: через два с половиной года у этой девочки все еще не будет сексуального опыта, НО! — Брайан с усилием произнес союз «но» и погрозил Йорну пальцем, — зато у нее будет дипломная работа, название которой будет начинаться со слов «Феминистская критика какой-то нахуй ненужной херни». Мало того, у нее обнаружится лучшая подружка из Камбоджи, у которой тема диплома в свою очередь будет начинаться со слов «Постколониальная критика какой-то нахуй ненужной херни».

— И? — Йорн изогнул выразительно бровь, но продолжал, не поднимая глаз, колдовать над экзотическим инструментом.

— Какой же ты еще маленький и глупый…– отмахнулся Брайан.

— Как тебе будет угодно, — ответил Йорн спокойно.

Брайан походил по кухне туда и обратно. Йорн молчал, ждал, когда брат сам решит раскрыть и декорировать деталями свое тонкое наблюдение человеческой природы.

— К концу докторантуры она поймет, — заявил Брайан, — что устроение судеб голодранцев даже в первом приближении не удовлетворяет ее неистовую невротическую потребность в самоидеализации. Тогда она пошлет все на хер, не начав, и устроится на непыльную работу в издательстве. А представляешь, скольких голодранцев можно было бы одеть, обуть, накормить и обучить грамоте на ее стипендию за восемь лет?

— Брайан, если тебя фрустрируют девочки с рабочих окраин, не надо свою иррациональную классовую неприязнь облачать в одежды вторичной рационализации — тебе парча не идет.

— Нет, вы посмотрите, как оно зачирикало! — воскликнул Брайан довольным тоном.

— Ты элитист, брат мой.