Часть 3 (1/2)

— Прости что ты ему сказал? — Феликс выпучив глаза смотрит на Хёнджина, который, если бы мог, точно забился бы от стыда под диван, да только вырос больно уж долговязым, чтобы таким образом сбегать от проблем.

Поначалу никто не обращает внимание, что Минхо скрывается в своей комнате где-то посреди тусовки, но когда он не выбирается оттуда и наутро — становится ясно, что что-то не так. Случилось что-то, что они все упустили. Или забыли под пеленой алкогольного опьянения.

Причём, это должно было быть что-то достаточно веское, чтобы Минхо вот так вот пропал (по общеизвестному мнению он никогда не был истеричкой или даже обидчивым, так что такое поведение было странным для него).

Им всем — тем троим, помимо Минхо, что остались — приходится напрячь проспиртованные мозги, чтобы вспомнить прошлый вечер. Удачнее всего получается, конечно, у Сынмина, который почти не пил, но он также и не лез ни в какие разборки, так что его знания на этот раз оказались бесполезны. Кроме, пожалуй, того, что доктор уверен, что это как-то связано с его сферой деятельности и последними событиями в жизни Минхо. С той частью, где они пересекаются, если точнее.

И когда уже к Хёнджину возвращаются его пьяные воспоминания, то становится ясно насколько Сынмин был прав. Всё лицо Хёнджина становится бордовым (что тоже странно для него, потому что иногда казалось, что чувством стыда альфа не обладает). Сынмин вот был свято уверен, что всё именно так и есть. Что Хёнджин дьявол во плоти без единого положительного качества, исключая его внешность. Теперь в списке «положительных качеств» появилась целая одна позиция «стыд», но из-за этого мнение Сынмина не изменилось, потому что в треде «Почему Хван Хёнджин демон» пунктов тоже прибавилось. Хотя бы тот факт, что Хёнджин позволяет себе напиваться до состояния, в котором он не в силах контролировать свой поганый язык.

Даже если ему жаль. Что он теперь может сделать?

Все помнят, как Хёнджин пошутил про Минхо и контрацепцию, — в этом не было ничего странного. Это слишком локальная шутка, чтобы кто-то — кроме тех, кто в теме — понял в чём вся соль. Но та фраза, что была дальше, не коснулась ушей всей компании (Минхо, вообще-то, надеется, что никто кроме него не услышал).

— Я сказал что-то вроде: «Возможно, тебе тоже нужен урок о контрацепции. Или уже не нужен и природа дала тебе то, что ты хочешь, раз уж ты не ценишь то, что имеешь». — Тихо говорит Хёнджин и смотрит на шокированное лицо Феликса, и ни чуть не изменившегося в лице Сынмина. Из-за второго даже больнее. — Ну, может и не так, но посыл точно был такой.

— Ты буквально сказал ему, что ему лучше никогда не заводить детей…

Феликс говорит медленно, как будто пробует слова на вкус, и сразу морщится, как при тошноте.

— Не так жёстко, эй! — Пытается оправдаться Хёнджин, но тут для всех очевидно, что это бессмысленно.

— Какой же ты придурок, — фыркает Сынмин, только сейчас размыкая скрещенные на груди руки.

Хёнджину достаётся самый смачный подзатыльник в его жизни. До этого момента альфа был не уверен, что Сынмин в силе может соперничать со многими альфами, но теперь он точно знает, что омега не просто посоперничает — он обыграет процентов шестьдесят среднестатистических альф. Одним вот таким подзатыльником.

— Знаешь, что самое отвратительное в этой ситуации?

У Феликса даже мурашки по всему телу от тона Сынмина. Что может быть ещё хуже? Разве есть что-то ещё настолько же паршивое? Нет, конечно может, но… Феликс не хочет верить своим догадкам, пока не слышит то, о чём он думал.

— Что Хёнджин, возможно, прав. Или, по крайней мере, недалёк от истины.

— Что ты и-имеешь ввиду? — Голос Феликса надрывается. Глаза ещё удивительно сухие, но душу выворачивает наизнанку. Не хочет больше ничего слышать. Только не о Минхо. Лучше бы это снова было про него. Он готов ещё раз выслушать всё это, но только про себя, а не про кого-то из своих друзей.

— Думаешь, пять абортов могут пройти бесследно? Пришли его анализы и результаты узи, и они хуже, чем я надеялся. — Признаётся Сынмин, поглядывая на дверь в комнату Минхо. — Ему нужно пройти полное обследование, если он, конечно, захочет. И я не должен был вам об этом говорить, но… — Даже делает небольшую паузу, прежде, чем договорить, — прогнозы неутешительные, увы.

Феликс думает только об одном: вот бы Минхо сейчас спал и не слышал их.

К счастью или к сожалению Минхо на слух пока не жалуется, но вот эмоций каких-то ярких на счёт услышанного почему-то не испытывает. Он и на Хёджина не злится даже — сейчас то секундное раздражение кажется пустым звуком, а побег с вечеринки видится глупейшим поступком.

Должны ли Минхо волновать слова Сынмина? Должно ли ему быть плохо из-за этого? Должна ли тошнота подступать к горлу, а слёзы накапливаться в глазах? Да.

Определённо да, но этого нет. Никаких эмоций. Есть только необъяснимое желание подбросить Хёнджину точно такую же шутку, которую ему подбросил он. Жестокую и слишком жизненную, чтобы над ней смеяться.

Злобную даже.

— Иронично, что Хёнджин опять вляпался в тему бесплодия. — Первое, что говорит Минхо, когда выходит из комнаты.

Все взгляды обращены на него. И в своём желании Минхо не учёл только то, что Феликс к той истории с Хёнджином имеет самое прямое отношение: вспоминать о том, что случилось, вообще-то, чуть ли не запрещённая тема у них, но что сделано, то сделано.

Минхо не чувствует сожаления о том, что сказал.

Даже под взглядами друзей ничего не трогает, не заставляет его пожалеть. Он вообще мало что сейчас чувствует. Единственное желание, которое его одолевает — это написать Джисону. А он не привык отказывать себе, так что сообщение альфе летит немедленно. Ещё до того, как друзья в комнате успевают отойти от его слов.

— Минхо… — Феликс не выглядит обиженным, что должно радовать Минхо, но абсолютно разбитое выражение лица друга делает только хуже. — Ты же знаешь, что ты не можешь отказаться от обследования? Это всё очень серьёзно.

У Феликса голос дрожит. Потому что он знает. Он хоть и младше, но уже через столько кругов ада прошёл, никому не пожелаешь. Хёнджин даже кладёт руку на плечо омеги, в надежде поддержать его, но Феликс почти агрессивно скидывает чужую руку со своего плеча. Он помнит, из-за кого ему пришлось через столько пройти. И сейчас он не готов делать вид, что всё в прошлом (хотя всё действительно в прошлом, они давно со всем разобрались). Хёнджин больше никаких, даже косвенных попыток влезть в разговор двух омег не предпринимает и смотрит на Сынмина. Им обоим сейчас здесь не место. Назревает какой-то конфликт, который их не касается, так что…

— Не знаю, — почти беззаботно отвечает Минхо. — Может, расскажете?

Всё решается быстрее, чем Хёнджин или Сынмин успевают придумать план отступления, а Феликс сказать ещё хоть слово.

Всего один гудок на телефоне Минхо, и тот уже надевает куртку и уходит. В этот раз даже никакой драмы, хотя Феликс выглядит так, словно они не меньше получаса ругались.

В квартире повисает мёртвая тишина, но Хёнджин чувствует, как его сердце намерено выскочить из груди в любую секунду. Он такой придурок. И он точно заслужил этот комментарий от Минхо, но сердце бьётся так сильно не из-за этого. Просто теперь он зол. По-настоящему, чёрт возьми, зол. Потому что Минхо не имел никакого права поднимать эту тему при Феликсе. При их крошечном, прекрасном и хрупком Феликсе, которого эта история очень сильно подкосила. Минхо не имел никакого права говорить такие слова в адрес Феликса. И Минхо прекрасно знает об этом, но всё равно сказал.

Альфе хочется догнать его. Догнать Минхо и на этот раз не по случайности или собственной глупости высказать что-то, а с полной серьёзностью в глазах не только наговорить, но и ударить в придачу. Только чтобы больше никогда не видеть такого Феликса: его полные боли глаза, его прикушенную до крови губу, его руки, которые обнимают собственное подрагивающее тело, и немые крики.

Он даже дёргается, слыша в своей голове громкое «Защитить! Отомстить за Феликса!», но Сынмин хватает Хёнджина раньше, чем тот успевает сделать очередную глупость.

— Успокойся. Твой феромон пугает его, — доктор кивает в сторону Феликса, которого теперь заметно трясёт, и взгляд которого теперь в панике бегает по комнате, будто ища защиты.

Точно. Все знают, что феромон усиливается, когда человек ощущает какие-то яркие эмоции. По запаху вообще многое можно определить. Хёнджин не исключение.

А вот Феликс ещё какое.

Из-за его слабого феромона Хёнджин и научился хорошо читать почти любого омегу, но вот контролировать свой всё ещё иногда не может. А чем слабее феромон омеги, тем сильнее на него влияют феромоны альф. Простая истина. И Хёнджин недостаточно сильный альфа, чтобы своим феромоном повлиять на такого стойкого Сынмина, а вот на Феликса…

— Давай, как я тебя учил, — тихо говорит Сынмин, поднося своё запястье к носу альфы, а тот кивает и прикрывает глаза.

Хёнджин глубоко вдыхает и задерживает дыхание. Пропускает через себя феромон Сынмина, позволяя ему обойти каждый сантиметр своего тела, ворваться в самое сердце, и словно заморозить его, закупорить каждое волнение альфы своим непробиваемым спокойствием. Выдыхает он медленно и рвано — по мере того как разум очищается, и ему больше не хочется волком гнаться за Минхо, дабы перекусить ему шею за Феликса. Когда Хёнджин открывает глаза, уже совсем не дикие, как до этого, руки Сынмина уже рядом нет, но доктор смотрит на Феликса, как бы намекая альфе о его задаче.

Он и сам знает, что обязан это сделать. Успокоить Феликса — это его долг. Сделать то же, что с самим Хёнджином сделал Сынмин. И он делает. Медленно подходит к Феликсу и обнимает его со спины, буквально обволакивая омегу своим умиротворяющим феромоном. Шепчет ещё что-то совершенно глупое, чтобы на милом лице снова появилась чудесная улыбка, а веснушки засветились от радости.

Сынмин уходит. Не потому, конечно, что ему больно и ревностно наблюдать за этим. Конечно же нет. Он ведь сам помог Хёнджину, так? Он уходит, потому что в этот момент ему не место рядом с этими двумя. Что, вообще-то, не так уж и далеко от первого варианта, но Сынмин вряд ли это когда-то признает. Как и то, что тот тред на самом деле называется «Почему Хван Хёнджин ангел».

***</p>

Джисон очень удачно отвечает Минхо, и тот сбегает, аргументируя у себя в голове всё тем, что ему непременно нужно ударить эту довольную беличью морду. За что, он ещё не придумал, но нужно. Не от собственных косяков сбегает, не от чувства вины и не от каких-то других чувств тоже. Не от них.