Часть 19 (2/2)

— Шарф, — спешно распечатывая большой, чёрный пакет произнесла она, — у Лаврентия была ужасная липома на шее, позже её конечно же удалили, но остался огромнейший шрам. В юности он прикрывал его шарфом, а чуть позже стал носить рубашки с воротником. Ты же ещё спрашивала у него всегда, что за бинт у него на шее.

Я не могла вымолвить и слова. Кажется, моё лицо стало ещё белее и Лаура сразу же кинулась ко мне. Мысли оборвались, когда в голове промелькнула догадка. Нет, не может быть.

— Лиора, — легонько бьёт меня по щекам, — ты в порядке? Может воды?

— Я, — тяжело вздыхаю, приподнимая руки в примиряющем жесте, — я в полном порядке. Продолжай.

— Хорошо. Букетно-конфетный период твоих родителей закончился, когда твоя мать забеременела. Казалось бы, они были такими юными, но не побоялись брать такую ответственность. Интересные новости мы узнали через несколько месяцев, когда Лена сообщила о том, что родила сына от моего брата. И к нашему удивлению, он ничего не отрицал. Твоя мама была просто разбита. Они сходились, расходились и так по кругу, пока не родилась ты. Жанна старалась быть и отличной женой, и отличной матерью. У неё это получалось до поры до времени, пока мы не узнали, что всё это время Лаврентий гулял и успел заделать второго ребёнка Лене. И знаешь, все всегда винили твою маму, — вытирает слёзы, поджимая губы, — она не была виновна. Да, она допустила большую ошибку, когда отдала тебя на воспитание бабушке и буквально бросила на произвол судьбы. Но она была просто женщиной, которая не справлялась. Мой брат испортил ей жизнь.

Сколько трудностей мне пришлось пройти, чтобы наконец узнать о том, что на самом деле скрывали от меня всё это время. Чувствую себя отвратно.

— Ты ребёнок двух идиотов, Лиора.

Поджимаю губы и опять плачу. В который раз за всё это время? Я просто не выдерживаю этого всего, хочется просто пойти и лечь под чью-нибудь машину, почувствовав хруст собственных костей.

— Отец виделся с этими детьми? — Не узнаю собственный голос и просто ужасаюсь с того во что я превратилась.

— Старшего видел, он часто был у них в гостях. А второй ребёнок умер при родах, и Лена вместе с ним. Кажется, мальчика назвали Димой, после смерти матери он рос с бабушкой. — Лаура показывает мне ещё несколько фотографий, на которых видно и мою мать, и ту самую Лену, которая тоже немало настрадалась.

— Почему ты не забрала его к себе? — Всё же жалость к этому ребёнку присутствует. Я при живой матери росла у бабушки, а он став сиротой. Даже и не представляю, какие чувства он испытывал. И испытывает сейчас.

— Я не верю в то, что он наш. — Пожимает плечами, ухмыляясь. Я лишь достаю из своей сумки фото, копии которых отдал мне Глеб и показываю ей.

— Ваш. Точнее, наш. — Улыбаюсь, вновь поднимая глаза на тот портрет. Что с этой жизнью не так?

— Уезжай отсюда, моя дорогая. — Снова прижимает меня к груди, нежно поглаживая по голове.

— Не могу. — Всхлипываю, сильнее обнимая Лауру. Наверное, мне не хватало именно таких объятий. Когда ты можешь просто плакать у кого-то на плече и не бояться, что тебя за это осудят.

— Послушай меня, — берёт моё лицо в руки, смахивая слёзы, — не ведись ты на эти чувства. Ты ведь не хочешь уезжать из-за этого парня. Лиора, — чуть медлит, — не повторяй судьбу своей матери.

— Я сама справляюсь. Давай без советов. — Отворачиваюсь к зеркалу, делая вид, что поправляю волосы, а на самом деле веду внутреннюю драку сама с собой. Что делать?

— Хорошо, я не буду вмешиваться, — отходит в сторону, задвигая стулья, — ещё чаю?

— Нет, спасибо, — поправляю сумку на плече и медленно встаю, — у меня есть кое-какие дела. Поеду на кладбище.

— Сегодня же выходной, — подходит ближе, — зачем тебе туда?

— Кажется, десять лет назад мы похоронили пустой гроб. — Лаура ещё несколько секунд смотрит на меня, будто бы ожидая чего-то, а потом медленно присаживается.

— Тела не было. Были лишь куски костей. Его ведь сожгли, Лиора. Неужели ты думаешь, что мой брат жив? — Выражение лица её изменилось и стало до того отчуждённом, что будто бы передо мной сидел вовсе другой человек.

— Я не думаю, — тяжело вздыхаю, — я уверена. Он жив.

К вечеру мы распрощались с Лаурой, ещё много раз поплакав, и наконец, обменявшись номерами. Голубин звонил мне тринадцать раз за день и я ни разу не подняла трубку, поэтому по приезду, подниматься в квартиру было страшно. Провернув ключ сначала один раз, а потом другой, дверь открылась. Было темно и я уже успела подумать, что Глеба дома нет. Но стоило мне включить свет, я испуганно вскочила, увидев блондина на диване. Две бутылки вина ввели меня в ступор и я продолжила бы стоять в дверном проёме, если бы не Глеб, который полез ко мне целоваться.

— Ты пьян. — Выдаю я, отходя назад.

— А ты мразь. — Смеётся, откидывая назад пряди блондинистых волос.

— Голубин, — бросаю на пол свою сумку, даже не беспокоясь о телефоне, который выпал из неё и вдребезги разбился о кафель, — какое это имеет отношение к тому, что ты еле стоишь на ногах?

— Большое. — Берёт меня за шею, грубо целуя. Пытаюсь оттолкнуть его, но ничего не получается. Глеб со всей силы прижимается ко мне, сдавливая грудь. От такой близости и запаха алкоголя начинает мутить, но Голубин вовсе не собирается меня отпускать, а наоборот, всё сильнее и сильнее сжимает моё тело в своих руках.

— Я не хочу, Глеб, — упираюсь руками в его грудь, морщась и отворачиваясь в сторону, — прекрати.

— Это ты прекрати сопротивляться, — опять прилипает к моей шее, оставляя на ней ярко-красные пятна, которые, кажется, ничем нельзя будет скрыть, — я ведь люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, — перехватываю его руки, заставляя на время остановиться в своих нежностях, — но не сейчас.

— Как же ты заебала, — швыряет в сторону моё пальто, а я понимаю, что сейчас эту агрессию невозможно будет остановить, — ответь мне, сколько сейчас время?

— Что? — Тихо произношу я, боясь, что он просто размажет меня об стену. Это пиздец.

— Сколько сейчас времени, Лиора? — Подходит ближе, вновь хватая меня за шею и заглядывая в мои глаза. И тогда я понимаю, что он всё же что-то принимал.

— Под чем ты? — Касаюсь его лица, нежно проводя рукой по губам. Но Глеб словно не чувствует, не слышит и не видит.

— Сколько времени, Левицкая? Отвечай!

— Срывается на крик, а я вздрагиваю от звуков разбивающегося стекла. Рука Глеба прилетает не мне в лицо, а в стеклянный стеллаж за моей спиной. Он не сразу понимает, что сделал, но всё же отходит дальше. А у меня как будто вся жизнь перед глазами пролетела. Этот звук эхом отдаётся по всей комнате и я чувствую лёгкое головокружение.

Не помню, как хватаю Голубина за руку, заводя в ванную, включая ледяной душ. Не помню, как кричу на него так, что кажется, что лопаются барабанные перепонки не только у него, но и у наших соседей. Не помню, как сажусь у ванны, захлёбываясь в слезах. Не помню его поцелуи и то, как он старательно просит прощения, гладя меня по волосам. Я не хочу помнить.

Уже на утро, когда мы оба сидим в гостиной, среди осколков, на мой вдребезги разбитый телефон приходит уведомление о пяти днях задержки. И я вновь оказываюсь в могильной яме.