Глава 7 Живая Кость (2/2)

— Господин Хан, — невысокий мальчонка подбегает к нему, держа в руках поднос с ароматным обедом, — Господин, скорее поешьте, пока не остыло.

Юношу с раненной рукой зовут Хан Джисон. Ему едва исполнилось восемнадцать, а на его плечах уже колоссальная ответственность: и он ведёт тех, кто готов за ним идти — волки из народа амрэ и рэти, полукровки и люди, покорившиеся его силе, — все они составляют последнее воинство, что защищает Аринкар от врага. Их путь нелёгок и едва ли скоро закончится.

Джисон кивает головой в сторону своего шатра:

— Поставь на стол и накрой, чтобы мухи не налетели. Я не хочу есть. Потом.

Мальчик, что с недавних пор служит у него стюардом, послушно убирает поднос с горячей едой. Джисон просит его, пока тот не вышел наружу:

— Возьми мой плащ.

— Куда пойдёте, господин?

— Траву окропить.

***</p>

Он покидает лагерь незамеченным. Чтобы облегчить мочевой пузырь, далеко ходить не надо. Пока он возится с тесьмой на штанах, рука вновь вспыхивает болью. Мак не помогает. Вражеская стрела пробила ладонь насквозь, и пальцы теперь не шевелятся. В правую руку целились намеренно, Джисон знает. Левой играть на лютне он не умеет.

Об этой отлучке знает только стюард; Джисон уверен, что в чаще не потеряется и вернётся до того, как его хватятся. По правде, он давно хотел покинуть лагерь и отдохнуть в одиночестве.

Вскоре звуки лагеря стихают, и птичье пение занимает их место. Тёмный сосняк остаётся далеко позади, теперь перед Джисоном жёлто-зеленый лиственник, сочный, пахнущий свежими почками. Под ногами мнутся пучки лютиков и ландышей. Над кронами шелестит теплый ветерок. Где-то стучит дятел, и скрипят высокие стволы. Джисон запрокидывает голову и видит синее-синее небо, необъятное и глубокое. В пылу битв он научился ценить прекрасное в простых вещах.

Захватчик с Юга, Король-Перевёртыш предъявил условия мира перед тем, как обрушить на Рут мощи своей армии. Условия были унизительными: сдать крепость, склонить колени и признать Южного Короля единственным своим господином; а иначе — огонь и смерть. Командующие пленили послов, однако один сумел улизнуть: поговаривают, обратился в зверя. Голову оставшегося посла зарядили в катапульту и отправили через стены: любуйся, Перевёртыш!

Три дня и три ночи шла осада. Джисон играл на лютне без сна; его ногти растрескались, пальцы превратились в красные лохмотья. Враги плясали в кровавом танце, убивали друг друга, поджигали свои же осадные орудия. Поле боя превратилось в клокочущий звуками резни хаос. Восточные рэти как раз пришли на помощь: ещё совсем немного, и удалось бы отбросить Короля-Перевёртыша или — чего так сильно хотелось! — взять его в плен. А потом… Джисон поначалу даже не понял, почему лютня не играет. Стрела пронзила его руку без боли.

Он выходит на небольшую поляну, заросшую ландышами, в середине которой растёт стройное дерево с красными, как кровь листьями. Оно ниже своих собратьев-великанов, совсем молодое. Ствол стройный и гладкий, серовато-белого оттенка, а ветки изящно изогнуты в разные стороны. От дерева идёт странное позолоченное свечение. Либо это солнце, что отражается в красных листьях, посылает такой мираж. Чудится, что в листьях кто-то шепчется.

Джисон поддаётся таинственному предчувствию и касается ствола здоровой рукой.

Приятное тепло наполняет его тело. Душа тотчас становится лёгкой, как пёрышко. Ничто более его не беспокоит, ничто не терзает: ни боль в руке, ни навязчивые мысли и сомнения. Спокойствие, граничащее с ленивой сонливостью, заставляет упасть на колени. Священное место.

Дерево с красными листьями убаюкивает его, словно неизвестный ласковый друг. В шёпоте листьев Джисон слышит чьи-то слова, но не может разобрать их, слышит счастливый мужской смех и глубокое дыхание. Что-то горячее, как кузнечный горн, течёт в массивных корнях, питает изогнутые ветви и маленькие жилки листьев. Всеобъемлющая любовь, жертвенная, крепкая, как скальный монумент, — вот, что Джисон чувствует своей рукой.

Кому бы ни предназначалась эта любовь, он почему-то уверен, что конец у неё трагичный. Скорбь и горе, которые не принадлежат ему, вырываются наружу горючими слезами. Джисон не знает, кого оплакивает, но знает, что тот, который любил так красиво, просто не мог быть плохим.

Где-то хрустит ветка. Среди зелёно-желтого марева двигается чья-то неясная тень. На короткое мгновение Джисон видит чьи-то волнистые чёрные волосы и белую ногу. За ним кто-то следил?

— Эй, выходи. Я тебя вижу.

Некоторое время ничего не происходит. Однако Джисон знает, что ему не показалось. Чужое присутствие он чует.

Вновь доносится хруст. Шуршат кусты. Затем на поляну, тесно прижав уши к голове, выскакивает чёрный волк. Зверь большой и сильный, в лёгкую удерживает на себе вес белокожего мальчишки; тот сидит на его спине, точно на лошади, и держится за шкуру, как за поводья.

Мальчику не больше тринадцати лет; его волосы в цвет волчьей шерсти, густые с торчащими маленькими косичками; на концах косичек блестят бусины из бирюзы и яшмы. Его одежда — это серо-зеленая рубаха, завязанная опояской; портки, рванные у лодыжек, и кожаный охотничий плащ. Он смотрит на Джисона глазами тёмно-красными, как вино, и поджимает тонкие губы, отчего его скуластое лицо становится ещё более сточённым.

Волк обнажает клыки и тихо рычит.

— Ты кто такой, человек? — голос у волчьего наездника слишком высок для мальчишки. Девчонка с остриженными волосами? — Чего здесь шлындишь?

— Я — один из командующих армией Аринкара Хан Джисон, верный подданный короля Минхёка. Это подвластные королю земли, по которым я могу ходить свободно. Как тебя зовут, дева?

Слышится надменный цык.

— Эти земли не принадлежат людям. Больше нет. Кровавая Пляска всех их выжил. Свободному народу не нужны никакие короли. Убирайся, пока не получил.

В этот момент волк звучно рычит и лягается, отчего девочка неуклюже наклоняется вперед и чуть не валится на землю.

— А-а-ай! То есть… то есть, я хотела сказать, что моё имя Чонин. — Волк зыркает на неё выразительно. Она некоторое время смотрит на него в ответ, дуется и пыхтит, прежде чем добавить: — Приятно познакомиться, ваше вашество.

Джисон хмыкает. Кровавая Пляска — нелепое прозвище, которым его наградили. Сам себя он так не называет. Джисон гадает, к какому народу волк принадлежит: для амрэ — мелковат, для рэти — слишком чёрен. Альну? Но разве северные оборотни не сидят в своём Модуре, подальше от войны? Их Вожак запретил им высовываться.

Чонин спускается на землю. На её шее висит волчий коготь и что-то продолговатое, сделанное из жёлтого металла, кажется, рукоять ножа. Лезвие обломано — торчит лишь неровный огрызок — а с краю есть отверстие для шнурка. Джисон сведущ в магических вещах, однако подобный оберег видит впервые. Любопытно.

Волк мягкой поступью приближается тоже.

— Я оказался в этой местности случайно. Если этот лес ваш — так и быть, позвольте чужаку уйти нетронутым.

Джисон слегка наклоняет голову. У волка, такие же как у него, глубокие красно-карие глаза.

— Мой отец говорит, что ему не составит труда свести тебя с ума, едва ты замыслишь меня ранить, — Чонин произносит со злым довольством и кивает на его поясной кинжал.

Узкая морда приближается к поврежденной руке, принюхиваясь. От неожиданности Джисон пятится назад, и, чтобы не упасть, упирается рукой в ствол дерева. Он чувствует рукой мощный тёплый толчок под корой. Затем ещё один и ещё, точно у дерева есть пульс, и он участился.

«Спроси у юнца, идут ли он и его воины от Крепости Рут».

— Отец спрашивает…

— Я слышу, что он говорит, — Джисон смотрит волку прямо в глаза, — Крепость захвачена. Мы отступаем. Опять. — Несколько мгновений он молчит, а потом, не успев обдумать, быстро поизносит: — Твоё имя — Минхо. Ты из альну. Но сейчас не принадлежишь ни к одному из народов. Я не понимаю, что это значит.

Волк едва слышно рычит, не ожидая подобных слов. Чонин обескураженно смотрит то на него, то на Джисона.

— Кажется, мне сказал он, — тот поднимает лицо. Красные, как кровь, листья тихо шепчутся на ветру.

Волк, взмахнув хвостом, обходит дерево, внимательно разглядывая ствол.

— А ты как мой папа? — Чонин не сдерживает любопытства в голосе. Её яркие большие глаза заглядывают Джисону в лицо, — Умеешь слышать призраков? Значит, ты не человек?

Слова девчонки заставляют всколыхнуться его злости на людей. Ему никогда не направилось то, что он наполовину человек; волчья часть всегда была сильнее. Интересно, будь он полностью волком, осталась бы в нём человеческое малодушие и слабость, которые мешают ему сейчас, в войне с южанами? Личная ненависть к королевскому роду не сразу обратилась в потребность объединить волчьи народы: Джисон не смог бы прикончить принцев в одиночку. Он, изначально действующий лишь из единоличной выгоды, постепенно свыкся с замыслами своих волчьих союзников — вернуть оборотням когда-то захваченные людьми территории; в конце концов, их идеи не противоречили его целям.

Хочет ли он дальше участвовать в распрях между волками и людьми (теперь — южанами) — не так важно. Джисон сделался символом — повернуть назад уже нельзя.

— Я не оборотень, но моё чутьё обостренно. Как это получилось, что альниец и его дочь забрались так далеко на Юг? Вожак Модура всё же решился нам помочь?

Он рассчитывает, что ответит Минхо, однако Чонин в силу возраста тяжело держать язык за зубами. Девчонка звучит с некой гордостью:

— Мы ходим по Междуземью в поисках молодых кровоков, чтобы папа поприветствовал их. Он — их господин, а я — его правая рука!

— Это дерево так называется?

— Верно! На Северном Полюсе растут целые леса из красных деревьев. Если вздумается кровоку вырасти на каком-то месте, значит это место — могила воина из рода волчьих. Они общаются с нами, если захотят. Призраки. Вот так.

Чонин рассказывает воодушевленно и всё поглядывает на Джисона; она хочет угодить ему. По какой-то причине маленькая неразумная девочка испытывает к нему симпатию. Джисон оборачивается на красное дерево. Значит всё, что он чувствовал, касаясь древесной коры, это мысли умершего оборотня. Возможно, ему было одиноко умирать здесь, одному, без своих собратьев. Джисон проникается сочувствием к незнакомому волку, но лишь на мгновение. Затем он спешно гонит из себя эту неуместную мягкость: «Мне плевать. Это чужие заботы».

Минхо яростно откапывает что-то среди корней. Он прижимает уши тесно к голове и едва слышно скулит. Его хвост рассекает воздух, точно плеть. Он чем-то явно взбудоражен, и ему не до праздных разговоров.

— Папа? — это необычное поведение беспокоит и пугает Чонин, — Что ты там ищешь?

Волк выныривает из вырытой ямы. Из сомкнутой пасти свисает шнурок с чем-то плоским и круглым, кажется, ржавой монетой. По какой-то причине у Минхо мокрые глаза, а его скулёж всё более похож на звуки несчастного щенка.

«У тебя есть власть над теми, кто будет ходить по этому лесу. Не позволь им тронуть это дерево, уведи их другой дорогой. Ты — Кровавая Пляска, тебе ничего не будет стоить такая мелочь».

У Чонин расширяются глаза. Джисон чувствует, с каким наивным восхищением она смотрит на него, но он не станет смотреть на неё в ответ.

— Зачем мне это делать?

Его вопрос разумен. Войско отступает, никому нет дела до травинок, что мнутся под множеством ног. Вскоре здесь будут хозяйничать южане: красное дерево всё равно сгорит. Ради чего Джисону тратить своё время?

— В твоей просьбе нет никакого смысла, если ты не прячешь у себя за спиной призрачную армию.

Кажется, волк ухмыляется. Его взгляд холодный, точно северные льды.

«Мёртвые Живым не помощники» — отвечает тот.

Где-то слышится шорох птичьих крыльев. Джисон видит на ветках серых кукушек с темными пятнышками на брюшках и хвостах. Звуки, которые издаёт пернатая компания, заставляет кровь стынуть в жилах. Это почти человеческие крики, младенческий писк и плач, и мерная, как ход времени, песня: «Ку-ку. Ку-ку. Ку-ку». Быстрый и необратимый отчёт жизни. Рука Джисона вспыхивает ещё большей болью, и случайная мысль — опасная мысль — мелькает в его голове: «Мне больше не сыграть».

«Мне нужно несколько дней, чтобы выкопать корни и пересадить дерево на безопасную землю. Я вижу кровь и боль. Тот, кто лечит твою руку, тайно тебя ненавидит. Ты встретишься со Смертью раньше, чем следует. А где будет Смерть, буду я и моя воля. По ту сторону нет золотых чертогов, лишь теснота древесного тела. Как ты проведёшь свою вечность — в спокойном забвенном сне или мучаясь от древоточцев, что станут пожирать твои корни — решать мне. Теперь ты уловил смысл моей просьбы?».