Глава 2 Дети (2/2)

Она забирается на кровать с ногами и обнимает свои колени.

— Сколько мы здесь торчим?

Хёнджин задумывается:

— Где-то дней пять.

— Понятно.

Её голос становится бесцветным, а глаза наполняются слезами. Она старается стереть их незаметно, но Хёнджин замечает.

— Если ты пытаешься разжалобить меня, то заканчивай. Еду я не поменяю. Будешь есть, что дают.

— Когда придёт папа? — Чонин громко шмыгает носом, сжимается в грустный комочек. — Он обещал, что уйдёт ненадолго. А уже пять дней прошло.

До этого момента она не давала ни малейшего повода думать, что ей без отца плохо. Насколько бы неугомонным и капризным не был её характер, Чонин — дитя. А все дети хотят, чтобы родители их любили и оберегали. Хёнджин не знает, куда себя деть. С плачущими девочками управляться он не умеет.

— Где этот ваш Мо́дур? Папа ведь там?

От Урэя до деревни оборотней пешим ходом не больше пяти часов по охотничьим тропкам.

— Тогда почему бы нам не отправиться туда?

— Минхо сказал, чтобы ты ждала его здесь. Значит, жди. Тебе нельзя вмешиваться во взрослые дела.

— А я и не стану вмешиваться! Просто посмотрю одним глазком, что с папой всё хорошо, и улизну сюда. Ага?

Хёнджин качает головой:

— Нельзя. В Модур разрешено входить лишь оборотням, а ты человек.

— Неправда! — Чонин воинственно вытирает сопли рукавом и приосанивается, — Я — волк! Мой папа волк, и я такая же смертоносная как он!

— Какой же ты волк, если твои отец и мать люди? — Хёнджин поздно понимает, что ляпнул. Чонин распахивает глаза в непонимании. — То есть… как бы…

— Люди? Это значит, что мой папа мне не папа?

— Чё-о-о-орт! — Он падает лицом в ладони и громко хнычет, — Дурья моя башка… я не должен был. Прости, Чонин. Не слушай, что говорит безмозглый дядя.

Теперь Минхо его точно прибьёт. Из-за своего длинного языка Хёнджин внёс серьёзный разлад в их маленькую семью. Каково ребёнку узнать, что всё вокруг него обман? Вне сомнений, травмирующе и обидно. Будет ли Чонин любить отца как прежде, когда правда так неаккуратно вскрылась?

Вопреки всему девчонка вдруг принимается заливисто хохотать.

— Видел бы своё лицо! — она тычет в Хёнджина пальцем, — Ой, спасите, сейчас лопну… Я знаю, что папе я не родная, но мне без разницы. Подумаешь, кровь!

— Ах, ты маленькая зараза, — Хёнджин краснеет с головы до ног, — Будь твоим папашей не Минхо, а я, выпорол бы тебя до кровавых волдырей. — Он, полный невысказанных претензий, залечивает задетую гордость остатками молока и уже остывшим жаркое. — И что он рассказал про твоих родителей?

— Что их нет, — Чонин грустно пожимает плечами, — Моя мама бесследно исчезла, а моего настоящего папу убили. Они жили в этом городе. Соён и Чан. Мой папа, который Минхо, сказал, что он был с ними одним целым. Ты знал их?

Хёнджин кивает:

— В какой-то степени. Твои родители были охотниками. Охотничья Гильдия — это серьёзная опасность для оборотней. Когда наша стая узнала, что Минхо и Чан стали друг другу Обещанными, произошёл большой скандал.

— А кто такие Обещанные?

— Те, кого Волчица-мать обещала друг другу. Те, кто друг друга любили в прошлой жизни и в позапрошлой тоже. Это вечные, Истинные чувства. Такие души нельзя разлучать. Но Чан не был оборотнем, значит и Истинным быть не мог. Минхо просто захотелось так его назвать. Видимо, настолько сильно он его любил.

Некоторое время Чонин молчит, обдумывая его слова.

— Ты не знаешь точно, что папа Чан не был волком. Я же волк! И рычать умею, как папа Минхо, — она напрягает горло перед тем, как продемонстрировать своё умение. Звук действительно выходит очень похожим, и если бы Хёнджин не был уверен, что Чонин человек, легко принял бы её за щенка, — Вот видишь! Когда я вырасту, я тоже разыщу себе Истинного. Вот ты, дядя, уже свою нашёл?

Он усмехается и тянется вперёд, чтобы потрепать девчонку по голове.

— Не так-то просто это сделать. Волчица-мать благоволит не всем своим детям. Ладно, хватит болтать. Либо ты ешь, либо я выливаю еду тебе за шиворот.

Чонин страдальчески закатывает глаза, но всё же тянется к тарелке.

Тогда. Где-то в лесу, близ Модура.</p>

Чан совсем по-взрослому вытирает нос рукавом: шумно и деловито. Ему нестерпимо хочется сесть под какой-нибудь замшелый дуб и заплакать, но он уже большой, и ни за что не станет распускать нюни. Подумаешь, заблудился, не так уж и страшно: отец научил его, как находить север, и как разводить костёр. Если вдруг что, у Чана есть арбалет и нож. Ему ещё недостаточно лет, чтобы пристрелить что-то крупное, но зайцев бить и свежевать он ловок.

Перед ним глухое, тёмное место. Ели высокие и тесные закрывают небо раскидистыми ветвями. Здесь нет ни троп, ни знакомых засечек на стволах. Это нехоженая мрачная чаща, в которую Чан умудрился попасть, когда отец послал его до ручья. Воды он набрал, но позабыл путь назад, до охотничьей сторожки. Бледно-зеленый лишайник и мох, что растут лишь с севера, водят Чана кругами. Единственный разумный выход — залезть на дерево и узнать, где солнце. Будь Чан высоким взрослым, он дотянулся бы до узловатых еловых ветвей. Последняя попытка вскарабкаться по стволу проходит почти успешно, но хилая ветка не выдерживает его веса, и он падает прямиком в муравейник. Искусанный, измученный, на грани слёз, Чан хочет найти себе еды, раз уж ему предстоит плутать, пока отец его не отыщет. Однако и здесь сплошное невезение: дичь замечает его быстрее, чем он успевает прицелиться.

Ему до дрожи страшно, ведь ночь рано или поздно наступит, и тогда один Господь Бог знает, кого Чан может встретить в ночном мраке. Лес вблизи городка Урэй не опасен, полон охотничьих троп и домиков, а место, где он находится сейчас, нельзя отнести к привычной территории.

Совершенно точно Чан ушёл за пределы мнимой границы, которую охотники Урэя не пересекают. Кровожадные волки хозяйничают тут и чужих не привечают. Чан слышал от отца, что одна такая стая способна загрызть зюбра. По ночам волки воют на луну и охотятся, а днём живут как люди: сбрасывают хвосты и ходят на двух ногах. В оборотней Чан не верит — это глупые сказки, чтобы пугать детей, а он уже не ребёнок! — а в то, что хищников здесь вдоволь сомневаться не приходится. На мягкой почве, поросшей реснитчатым мхом, видны чёткие волчьи следы.

Вдруг раздаётся громкий хруст. Чан останавливается, озирается по сторонам. Тишина вокруг нехорошая. Одним отточенным движением болт вставляется в арбалетный паз. Кто бы то ни был рядом — дичь или враг — Чан нажмёт на спуск без промедления.

Подозрительный шорох повторяется. Колючая еловая ветка качается от чьего-то быстрого движения. Лань? Лиса? Или кто похуже?

Чан напряжен, натянут, как тетива собственного арбалета. В ушах слышно, как стучит сердце и как шевелятся на затылке волосы.

— Давай, покажись, — шепчет он, прицеливаясь в черноту между деревьями.

— Покажусь, и ты меня погубишь! — звонкий детский голосок рассекает лесную тишину. Чан распахивает глаза от неожиданности, — Уходи с моей территории, пока я не разозлился!

— Ты кто такой?

— Это ты кто? От тебя за версту несёт! Ты что, не моешься?

Чан, красный до корней волос, отвлекается, чтобы понюхать свой рукав. Он вчера купался и стирал одежду, от него ничем плохим не пахнет. Таинственный мальчишка, прячущийся в чаще, его дразнит.

— Ты живёшь здесь? Я заплутал, не могу найти дорогу.

— А ты… а ты же… — высокий голос полон любопытства и нетерпения. Между деревьями слабо виднеется чья-то голова с черными волосами. Маленькая белая рука держится за ветку, — Ты же человек, правда?

Чан не понимает вопроса. Он опускает арбалет. Всего-то ребёнок, никакой опасности нет. Неожиданно этот ребёнок заходится весёлым торжествующим смехом. Спустя мгновение из тьмы выходит крошечная фигура мальчика, одетого в жилетку из кожаных шнурков и льняные штанишки. Его лицо пухлое с большими красно-карими глазами, а руки от запястий до плеч разрисованы геометрическими узорами из хны. Он намного ниже и младше Чана, почему-то бос и почему-то один.

— А где твои родители? Ты тоже потерялся? — Чан садится на корточки, чтобы быть с мальчиком на одном уровне.

— Папа ушёл с дядьями на охоту, а мама сказала мне играть с Бини. Он драчун и задавака! Я сбежал от него, чтобы найти ведьмино логово, а нашёл тебя, и ты меня чуть не убил. Как тебя называют? Меня вот Минхо. Я второй по старшинству, меня дома почти все слушаются!

— Я Чан. Мой отец тоже охотник. Скажи, ты можешь привести меня к своей родне? Мне нужно выбраться отсюда, к тому же я голоден.

Лицо Минхо преувеличенно хмурится. Он опасливо поджимает рот…

— Ни за что! — и делает предупреждающий топ ногой, — Ты убьёшь моих маму и папу. У тебя в руке большущий лук, а на поясе ножик! Все люди — плохие. Все — жестокие. А ты тоже такой?

— Нет-нет, я хороший. Я не причиню тебе вред, смотри, — Чан, в равной степени растерянный и испуганный, бросает арбалет на землю и снимает пояс с ножом, — Отец любит говорить, что для своих десяти лет я отлично охочусь. А ты что-нибудь умеешь?

Минхо стыдливо отводит взгляд, отпинывает ногой шишку, перед тем как насуплено ответить:

— Не знаю. Ничего не умею.

— Я могу научить, если хочешь.

— Чему-то особенному не научишь. Я сам должен. Но почему-то не могу пока что. Бини научился, когда ему пять зим было, как мне сейчас.

Чан пытается вспомнить, чему сам учился в пять лет — кажется, лучить рыбу — и в этот момент его живот начинает заунывно урчать, требуя еды. Минхо моргает несколько раз, словно не до конца понимая, откуда звук, затем вытаскивает из кармана жилетки что-то волокнистое тёмно-бордового цвета:

— Ешь, на!

Чан впивается зубами во вкуснейшую солонину, усаживаясь на земле, скрестив ноги.

— Спасибо, ты мой спаситель.

— Пустяки! — Минхо подползает к нему поближе, уже не опасаясь ни арбалета, ни ножа, — Могу стащить ещё, но не сильно много, иначе мама наругает. А ещё мне очень нельзя говорить, что я с тобой. Накажут больно. Ты тоже не говори никому, ага? Что со мной тут.

— Не скажу. Ты живёшь в деревне? — насколько Чан знает, в этой глуши тоже живут люди, во всяком случае его отец однажды упомянул, что с кем-то из здешних обменивал овчину. — Не боишься ходить один?

Минхо кладет своё лицо в ладони, а руки упирает в согнутые колени. Его ступни испачканы и исцарапаны от долгой прогулки, а штанишки облеплены репеем.

— Неа. А чего мне бояться? Всё здесь — моё. Моя земля. Мои деревья. Мама говорит, что и деревня когда-нибудь моя будет. Но Бини старше, он тоже хочет деревню. Мы будем сражаться, когда станем большими.

— Зачем вам сражаться? Не лучше ли договориться мирно, как делают в Урэе? Люди сами выбирают, кого хотят видеть градоначальником.

— У нас не так, как у людей. Всё по-другому, — Минхо плюхается на спину и разводит руки в стороны, — Бини не любит догов… догова-ри-ва-ться. Он больно кусается и щипается. Скоро я стану большим и сильным, и тогда все увидят, какой я!

— У тебя большая семья, да? — Чан тоже ложится рядом, чтобы было удобнее разговаривать.

— Ага! Мама, папа, три дяди, две тёти, задавака-Бини, две маленькие сестрички, но у них ещё нет имён. А ещё! Ещё у меня, — Минхо старательно считает на пальцах: — три… пять… восемь… восемь кузенов! Но дружу я только с плаксой-Хёнджином. Вот!

У Чана нет ни братьев, ни сестер, и он немного завидует Минхо, которому есть с кем поиграть. Чана сверстники не любят, часто задирают и обидно называют. Он дружит только с отцом и с девочкой Соён, на которой в будущем женится. Может быть, когда-нибудь отец найдет ему мачеху, и тогда у Чана появятся младшенькие, такие же говорливые, как Минхо.

От этого ребёнка приятно пахнет свежими подснежниками. Отец каждую весну собирает несколько пучков и расставляет по дому в память об умершей маме. Это её любимые цветы, и в лесах рядом с Урэем есть целые поляны, где они растут и благоухают. Временами Чан ходит туда, чтобы пофантазировать о том, как мама выглядела. Наверное, там, где стоит деревня Минхо, цветет много подснежников, поэтому он так и пахнет. Мысли о маме, о ребятах, которые не хотят с ним дружить, омрачают настроение Чана. Вдруг и его отцу всё равно, раз он до сих пор его не нашёл?

Глаза щиплет от слёз. Ещё мгновение, и Чан закрывает лицо руками, громко всхлипывая. Его грустно, ему хочется домой и одновременно не хочется. Минхо вскакивает на месте и почему-то принюхивается.

— Твои слёзы пахнут, как соль. Почему ты плачешь? Потому что ты один-один? Потому что никто не дружит с тобой и у тебя нет мамы?

Чан вытирает глаза, удивленный тем, как точно Минхо догадался, будто только что побывал в его мыслях.

— Откуда ты знаешь?

— Не знаю, откуда, — Минхо пожимает плечами, — Что-то мне подсказало, вот тут, — он тычет себе в грудь пальцем, — Хватит реветь, ты же такой большой! Я никогда-никогда не плачу, учись у меня!

— Прямо-таки никогда? — Чан невольно улыбается, когда Минхо хмурится, расправляется, как драчливый цыплёнок. — Не может быть такого!

— А вот и может!

— Неа!

— Может!

— Не верю!

— Даже, когда Бини меня колотит, я не плачу!

— А когда мама тебя ругает, тоже не плачешь?

Минхо отсаживается от него подальше, обиженно складывая руки на груди:

— Не правильно спрашивать такое.

Чан во всё горло хохочет над ним, и где-то от шума возмущается беспокойная ворона.

— Если не прекратишь смеяться, я скажу папе, и тебя накажут!

— Ах так! Значит, ты ещё и ябеда! Разве это достойное поведение для второго по старшинству в доме, а?

У Минхо дрожит нижняя губа. Его красно-карие глаза сияют от горошин слёз, скатывающихся по его щекам.

— Нечестно! Нечестно! Ты большой! А я маленький! Я ничего не умею! Я хотел с тобой подружиться, а ты меня обижа-а-а-ешь! Уходи-уходи!

— Эх ты, рёва-корова, а ещё учиться у тебя упрашивал!

Минхо с громким воинственным шмыгом вытирает нос и рвётся в бой с крепко сжатыми кулаками. Он бьёт куда придётся, а Чан, не прекращая смеяться, щипает его то за щёку, то за пухленький живот.

— Не дорос ещё со мной тягаться!

— А вот вырасту! Вырасту однажды! И тебе конец будет!

Чан шутливо треплет его чёрные волосы, перед тем как схватить мальчонку за локти и поднять над землёй. Минхо лягается ногами, хнычет и рычит, точно дикий лисёнок.

— Давай дружить! Я научу тебя, как давать сдачи так, чтобы твой старший брат тебя больше не задирал. А когда ты станешь взрослым, мы поборемся, чтобы выяснить, кто из нас сильнее, а?

— А ты будешь ко мне приходить? Сюда? — Минхо глядит на него расширенными глазами, полными детской безграничной надежды. Странно, от него будто ещё пуще пахнет подснежниками.

— Конечно буду! Как же тогда мне тебя учить? — Чан опускает его обратно на ноги, — Будем играть где-нибудь, где нас не найдут и не наругают.

— Хорошо! Хорошо! — кажется, Минхо сейчас задохнется от восторга, — Я буду очень рад с тобой дружить, Чан!