Часть 12 (2/2)

Он оглядывается, вдруг находя себя одного на пустом кладбище, рядом с ухоженной табличкой. На ней только имя, две даты, короткое предложение о любви к почившему всех ныне живущих. И больше никого в округе. Ничего рядом.

— Я всё ждал подобного сновидения. Ты же знаешь, что я мало чего боюсь. Но только вот… Сычен улыбался, когда вы падали.

Чон пытается сдерживать панику. Он никогда не был суеверным, однако это утро, новые реплики в словах его омеги, эти мелкие отклонения от нормы… — Напрягают.

Джехён направляется на выход с кладбища. Он почти бежит, когда делится с Куном:

— Я вижу его, Кун-гэ. Я вижу его почти каждый день. Он помогает мне принять решения. Он снится мне. И я вижу его, понимаешь? В самых необычных местах. Он, как и прежде. Но недавно он начал перенимать мои новые привычки. Будто он живой.

В Китае повисает тишина. И Чон хочет дать себе пощёчину: у того омеги дел не впроворот, а тут он лезет.

— Чон Джехён, пожалуйста, отпусти его и не сходи с ума. Ты же сам держишь его.

— Легко сказать! — Джехён иронично прыскает.

Только вместе с улыбкой выходят и слезы.

/

Ещё стакан паленки, которую Дун обычно покупал на окраине у знакомого китайца. Джехён трёт лицо ладонями, вспоминая, как впервые попробовал самогонку и как омега смеялся с него:

<Это самый лучший напиток. Не чета вашим соджу! Согласись, Чон Джехён! >

Чон согласился. Потому что опьянел по щелчку пальцев, потому что руки не слушались, хотя головой он оставался трезвым. А утро тогда они встретили жутко голодные и какие-то зелёные. Оба были молоды, без разумного царя в голове — только какой-то самодур, у каждого свой.

Сычен и сейчас возникает рядом. На нём бежевая рубашка с рюшами и широкие шелковые штаны темно-зеленого цвета. Он босиком, как любит ходить дома. Стоит и смотрит на своего альфу, потирает запястья.

— Отпусти уже меня, — стонет Джехён и оборачивается на Сычена.

Дун мягко улыбается. Его губы сверкают светло-розовой помадой, которую когда-то подарил сам Чон.

<Я бы хотел. Но ведь и ты меня не отпускаешь>

— Давай, ты первый?

< Ах-хах-хах! Какой же ты наивный и смешной, Чон Джехён! Я ни за что не сделаю этого первым. Это как в игре на баланс, Чон Джехён: если спрыгивать с качели, то только вместе, иначе один соскочет, а второй ушибется. Я не хочу оказаться обманутым>

Альфа давит в себе ухмылку и обречённо стонет.

Он буквально ощущает касание к своей щеке, он вдыхает лимон своего омеги, он видит его.

<Ты достаточно пережил сегодня. Отдохни со мной, Чон Джехён>

Свободной рукой Сычен расстёгивает пуговицы и скидывает на пол рубашку. Не дождавшись реакции от Чона, он хватает его ладонь и опускает ту на свою обнаженную грудь.

Джехён сглатывает. Из мира пропадает звук. Он видит, как Дун дышит, но не слышит. Он помнит, что за окном должны ехать машины, но не слышит. Он поднимается на ноги, но не слышит, как падает за спиной стул. Двигает собачку ниже, видит знакомый участок кожи с крохотной родинкой внизу живота, у самого паха. Но уши заложило.

Сычен запрыгивает на стол. Он любит секс на кухне, потому что ненавидит готовить. И сейчас приглашающе раскидывает ноги, всегда готовый, всегда влажный и раскрытый.

— Когда ты только успеваешь это делать? — в тысячный раз спрашивает Джехён, дразня проводя пальцами по анусу омеги.

<Я знаю, когда ты захочешь десерта. Единственное блюдо, которое умею готовить, сладкоежка Чон Джехён>

Сычен тянет к нему руки. Целует.

Тишина.

И только вскрик Сычена прерывает пустоту, когда альфа входит в него одним движением.

— Так лучше. Хочу тебя слышать, — Чон резче дёргает бёдрами, чтобы омеге под ним было больнее и чувственнее.

Когда Дун стонет и покрикивает на кухне от удовольствия, становится легче. Так иллюзия пугает меньше, так присутствие ощущается больше.

…

Джехён падает со стула и просыпается со сладким стоном на губах. Он оглядывается и находит себя на полу кухни, залитым пролитой из бутылки паленкой и своей же спермой в штанах.