Часть 17: Там, где горит невиданный рассвет (2/2)

Она вздрагивает и чай разлетается брызгами по столу. Пробирает озноб. Даже ладони, обожженные от чая холодеют. Что это?

— Что-то не так, Ран-чан? — хмурится Кушина придерживая ее за плечо. Вид у нее обеспокоенный, а внутри, похоже легкая растерянность.

— Не знаю, — разлепляет губы Сан. — Я думала, что вы будете злы. Титул это не только приставка к имени.

— И что же это еще?

Санран пожимает плечами. Откуда ей знать? Может и впрямь — только приставка? А все это, легенды, мифы, глупости, пустое. Может… это все пережиток прошлого, как она сама? Каков срок жизни традиций, чего стоят клятвы, когда никто не следит за их исполнением, а клясться нечем?

— Кушина-сенсей, — как-то отстраненно и вкрадчиво произносит Сан, словно подбираясь из засады. — Почему напали на Узушио?

Кушина молчит. Слишком долго, чтобы это не вызывало новый ворох вопросов. С каждым разом, узнавая все больше и больше, Сан думала, что поймет что к чему в этом дивном новом мире с деревнями и электричеством. И каждый чертов раз оставалась в еще большем недоумении. Но ведь это простой вопрос, верно? Кто пришел и вырезал ее клан.

— Деревня скрытого Облака и скрытого Тумана объединившись били в восточный фронт.

— Почему? То, что я видела… Это было похоже на бойню, кто-то вскрыл внешний барьер как консерву и вырезал всех. Это не похоже на захват территории. Кому нужны выжженные земли, когда можно прогнуть…

— Они боялись, — оборвала Кушина. — Они боялись, что Узумаки выведут из игры джинчурики других стран. Но сейчас — мир, и это ровным счетом не имеет никакого значения.

Санран казалось, что она сейчас вскипит. Их дом разрушен и это не имеет значения?!

— По вашему что, нашили круглешки на форму и все, достаточно?! — процедила она.

— Довольно, — ки придавило так, что захотелось спрятаться под столом. — Ты не уполномочена решать эти вопросы.

Сан и кипит внутри, изводится обидой и праведным гневом, и дурнеет от мысли рассорится с Кушиной. Расстроить свою, перечить главе. Отвратительный коктейль своих чужих эмоций, хочется в сердцах выбежать, схватить первого встречного за грудки, и с чувством проораться. Только ее, наверно, за такое снова кинут в камеру. И сдерживающую печать поставят по всем правилам, на спину. Может даже догадаются выкрутить лампочку.

Кушина на ее внутреннюю борьбу смотрит с усмешкой, быстро вбивая в голову здравый смысл. Буквально вбивая: точечным тычком в макушку. Как от этого пол под ними не трескается тот еще вопрос.

— Главное, что ты целая. А то знаю я этих идиотов, придумают всякое… — бурчит Узумаки-старшая, поглаживая то же место, которое била. — Но ты мне расскажи сама что там было.

Сан губы кривит, утыкается глазами в картины на стенах. Кушина же наверняка барьер заметила, и все примочки к нему. Но промолчала.

— А каким вы помните Узу, сенсей? — спрашивает она.

— Суетливым. Ярким, — пожимает плечами Кушина. — Но это было больше дюжины лет назад, не сказала бы, что это осмысленные впечатления.

Сан плывет. Суетливый? Толпы людей, живущих близко, знакомых, открытых. Снующие по узким улочкам торговцы, гомон, громкие и эмоциональные выкрики. Запах жаренной рыбы. Яркий? Закат над водной гладью на фоне огненных деревьев. Бумажные фонари и светящиеся по углам тори в ночи, превращающие дороги в ручейки плавленного золота. Алые волосы вместо знамени.

Красный — цвет-предупреждение. Цвет крови. Цвет, означающий: я опасен. Цвет, кричащий: беги, ибо я вышел сражаться и побеждать любой ценой.

Белые одежды служителей храма, синий огонь в факелах, красные волосы.

— Там ничего не осталось, — сбито бормочет Сан. — Вообще ничего. Я не узнала нижний город… Не потому, что он разрушен, — с горечью говорит она. — А потому, что он изменился настолько, что улиц не сыскать. И знакомых домов. Вообще ничего. Кроме внутреннего барьера, — кривится она, словно ее режут. — Забавно, что люди, сумевшие договориться со смертью, не смогли избежать забвения…

Кушина снова кладет ей ладонь на макушку, заставляя резко замолкнуть.

— Знаешь, я ведь почти не помню Узушио. Только страшную обиду, когда сказали, что мне нельзя возвращаться. Я даже успела забыть о ней. Однажды Мито-сама сказала мне, что… любой человек может жить счастливо, если он полон любви, — она улыбается и смотрит так проницательно, что Сан не удается затормозить. Она хватается за руки как утопающий, хотя, кажется, всегда хорошо умела плавать. Кушина легко усмехается и обнимает. От этого тепло — внутри, под шрамом, под ребрами.

« — Любовь? О, — думает Сан. — Во мне достаточно любви, чтобы утопить несколько деревень. Она любит то, что ее. Она любит клан, даже если от него осталась одна лишь Кушина. Она любит их науку, беззаветно преданна искусству фуиндзюцу. И она любит их бога. В ней столько любви, что она готова умирать и воскресать ради клана, но будет ли этого достаточно, чтобы жить ради него?»

От Кушины пахнет вишневым пирогом и сухими травами.

***</p>

— Что-то изменилось, да, но я не могу определить что, — закусила губу Кушина. — Вполне может быть связано с тем ритуалом. Как она выразилась — принятие титула.

— Какаши сказал, словно от нее пахнет смертью, — устало откинулся в кресле Минато. — От Шисуи и остальных, что характерно, не пахнет, хотя они находились вместе. Только одно — в отчете фигурирует та формула в храме…

Кушина вынырнула из-за очередной кучи свитков, сдувая челку со лба.

— Я не слышала раньше ни о каких ритуалах. В смысле, я не слишком много знаю о наших клановых традициях, только в общих чертах. А то, что в храме пахнет смертью… Это нормально. Может она просто провела там больше времени, чем остальные?

— Что-то не сходится, — покачал головой Намикадзе. — Но мне, по правде, некогда этим заниматься. Приглядывай за девчонкой сама.

— Я все еще зла, что этот хваленый план едва не сорвался. Вот придавило бы ей не ногу, а голову, и мы потеряли бы перспективного мастера фуиндзюцу! И чистокровную Узумаки!

— Зато мы выяснили, что это был не Песок, а Облако, — поджал губы Минато. — Знать бы еще что теперь с этим делать…

Узумаки угукнула и споро запечатала кучу на полу в свиток. Тот встал восьмым в ряд.

— Выпишешь мне разрешение на посещение хранилища без наблюдателя? — мурлыкнула она, полюбовно поглаживая краешек бумаги с таким энтузиазмом, что Минато почти захотел себе хенге под этот свиток. И, наконец, отпуск. О, да…

— Пользуешься личными связями в корыстных целях, — добродушно усмехнулся он.

— Бу, конечно! Это же азы нашей профессии, табайо, — возмутилась она, старательно сохраняя серьезное выражение лица. Минато посмеялся — актерское мастерство Куши сдала только на третий раз, как он помнил, когда пришлось изображать ярость.

— Будет тебе пропуск, — вздохнул он. — Только все скопом не выноси, а то толку-то от хранилища, опять весь дом в бумаге потонет…

Кушина послала ему воздушный поцелуй и подхватила ближайший тубус, чуть ли не светясь от счастья.

В следующее мгновение ее уже не было в кабинете.