18 глава. Ответственность (1/2)

Тесные комнаты. Маленькие. Потолки низкие. Тёмные. Холодные. Заброшенные. Она бродит по ним — как маленькая тень, как привидение. Раньше она жила там, где было тепло, светло и просторно. Где она сама была хоть немного заметнее.

Доркас некомфортно в новом доме. Матери, кажется, все равно.

Доркас иногда думает, что всё светлое и хорошее осталось в прошлом доме. Думает, что и мать осталась там.

— Есть хочу, мам, — зовет Доркас, кладя ладонь на болящий от голода живот, и смотрит на взъерошенный затылок матери.

Та как будто не реагирует. Её отражение в зеркале не меняется, она смотрит куда-то в зеркальные глубины и… и она не здесь.

Раньше на слова Доркас реагировали хотя бы слуги, такими же тенями, как она сейчас, возникающие то тут, то там в поместье отца.

Сейчас же Доркас чувствует себя тенью — единственной — как никогда.

— Доркас! Да, Доркас, иди ко мне, доченька! Как ты похожа на отца… поздоровайся, поздоровайся с ним! Ох, конечно, он тебя не увидит… Но ты, ты милая, замечательная папенькина дочь, увидишь его! Я разрешу тебе посмотреть, — мать наконец замечает её.

Доркас мимолетно думает: лучше бы и не замечала вовсе, — и сама пугается. Если и мама перестанет, что ей делать? Раствориться в этой темноте, наполняющей тесный грязный домик?..

Доркас мнется, боится собственных мыслей, теряется в них и… совершенно не хочет подходить. Мать оказывается неожиданно быстрой и сильной: Доркас не успевает даже отшатнуться! Больно впивается ногтями в руки, тянет на себя…

Доркас видит в зеркале себя в страшном сером платье, совсем не похожем на прежние наряды. Но матери в отражении рядом нет. Доркас оборачивается, но отец… Отец только в зеркале. Конечно, он не может оказаться в столь ужасной комнате, как эта! Такой великолепный, помпезный, в фиолетовом костюме и обвешанный драгоценностями — золотыми, под цвет хищных глаз. Доркас выглядит теперь не его маленькой копией, а дешёвой подделкой.

Ей не нравится то, что она видит.

Мать права, отец её не увидит. Не из-за условностей душевной зеркальной связи, вовсе нет. Отец никогда не видел Доркас, будто её и не существовало.

Доркас семь лет. Доркас не понимает, ненавидит отца и страшно боится, что перестанет быть на него похожа, ведь… тогда мать перестанет даже смотреть на неё?..

Доркас семь лет. Месяц они живут в старой лачуге в трущобах Асгарда. Доркас знает об этом месте лишь то, что служанки в поместье пугали им непослушных детей. Доркас всегда была послушной, но оказалась здесь. Она в чем-то провинилась — или они врали?..

В новом доме стены душат, топит тьма, развеять которую не помогают немногочисленные свечи. Доркас выбирается на улицу и впервые встречается со сверстниками. Не являющимися слугами. Не являющимися друзьями.

— Нет уз прочнее колдовских, детка! — хохочет полубезумно мать, залечивая синяки на лице Доркас (слишком похожем на отцовское, чтобы она позволила Доркас и дальше ходить с синяками). — Самые долговечные и надёжные чувства — те, что создаёшь и внушаешь ты сама! Тут вопрос только мастерства и личной силы, а все наивные заверения, что настоящие чувства создаются двумя людьми… Чушь! Настоящие чувства создаются заклинаниями и зельями!

В моменты просветления мать учит Доркас тому, что знает сама. Такое случается редко, и оттого Доркас — столь прилежная ученица. Если единственный способ обратить на себя внимание матери — учиться у нее магии, Доркас будет впитывать все как губка!

Доркас восемь лет. Она видит себя только ведьмой: как мама. Она всё еще не понимает отца, ненавидит отца, боится перестать быть похожей на отца и страшно надеется, что, став прилежной маминой ученицей, заслужит чуть больше её любви. Доркас не понимает лишь еще одного… раз мать так искусна в контроле чужого разума — как упустила отца?..

Наука матери помогает отстаивать свободу передвижения на улице. Доркас внушает доверие, располагает к себе могущих быть полезными, стравливает мешающих. Тасует чужие чувства, как колоду карт, дергает за ниточки марионеток — и радуется тому, как может всё выученное применить на практике!

Но ей девять. Она неопытна и не сильна. Не всегда заклинания срабатывают, не всегда длятся долго… Доркас девять, и она понимает, что недостаточно искусна — и сильна! Мать впервые говорит про отобранный гримуар; Доркас — впервые — понимает отца…

Люди злопамятны. Это Доркас тоже понимает в девять. Ей не забыли внушенные мысли и чувства. Доркас на улице — изгой, и сил не хватает внушить хоть кому-то, что это не так. Наловчилась лишь избегать прямых столкновений… и то — не всегда.

— У тебя так здорово получилось заставить их подраться! Я бы с обоими подралась. И от обоих отхватила, — кривится девочка с кудрявыми темно-синими волосами и фингалом под глазом в цвет волос…

«Пуделек Мими», — вспоминает Доркас и удивлённо смотрит на девочку. Она с ней никогда не связывалась: на неё не действовало ни одно материнское заклинание. Да и Мими сама никогда не лезла. До этого дня.

— Я — Мишель. А ты?

— Доркас…

Пуделек Мими — тоже изгой. Не потому что Брошенная Лгунья, околдовывающая разум. Потому что… честная? Прямолинейная? Вспыльчивая и неконтролируемая. Буйная. Бьется молниями во все стороны и обрушивается ураганом на обидчиков, не делая разницы между магией и кулаками.

Доркас девять. Она понимает отца… и впервые ставит под сомнения учение матери: в маленьком затхлом мире Доркас разыгрывается самый настоящий шторм под именем «Мишель».

Только вот шторм: ливень и злой ветер, грозы и молнии — это всё для остальных, для чужих. Доркас находится в глазу бури. Она не накладывала заклинаний, не поила зельями, но бушующий шторм защищает её по своей воле, неуклюже заботится, как умеет.

Доркас десять. Доркас в тайне от матери, в тайне от Мишель обещает, что не потеряет эту настоящую связь. Связь с единственной подругой: спонтанную и неконтролируемую!

Доркас клянется себе, что не потеряет Мишель.

Когда Доркас исполняется тринадцать, прямо в самую жуткую метель, которую едва выносит их лачуга, к ним приходят странные люди, несущие с собой холод страшнее уличного. Они говорят с матерью на повышенных тонах, упоминают проклятый гримуар; звучит имя отца.

Парочка изо льда и снега уходят, но осколок оставляют на попечении им. В их доме появляется Айси. Презрительно кривящаяся и раздающая приказы. Мать говорит заботиться о ней. Мать говорит не злить её.

Доркас и не собирается — никого — злить, но Айси…

Дарси тринадцать. Она не бунтует, как другие подростки. Унаследованная, выученная у матери магия не дает терять хладнокровие так просто, и улица тоже вбила осторожность. Дарси знает, что Айси сильнее, знает, что за ней стоят еще более сильные… и подчиняется.

Пока Айси не интересуется Мишель. Её милой наивной Мишель! Дарси тринадцать, и она боится, что нарушит данную себе клятву.

Нарушает. Не нарушает. Клятва зависает в неопределенности. Чаши весов замирают в идеальном балансе.

Дарси смотрит на Сторми и с болью угадывает в ней прежнюю Мишель. С каждым годом — всё реже. Сторми — ожесточенная версия Мишель. По-настоящему бешеная. Псина на поводке, который с удовольствием всякий раз отпускает Айси.

Не чудо, что Сторми влилась в их дуэт — трио. Трикс.

Дарси знает Айси, как облупленную. Та держит её поближе к себе: Дарси насмотрелась до тошноты! Покорно приняла и брошенное «Дарси», и роль «сестры», за прошедшие годы даже потеряв осознание, для чего.

Для чего терпела? Вроде как, уже и не важно. Вроде как, свыклась. Вроде как, уже не «сестры», а сестры.

Дарси через пару месяцев восемнадцать. Она слишком устала. Она не знает, чего хочет. Зато всегда знает, чего хочет Айси. Власть. Силу. Славу, которая затмила бы Трех Древних Ведьм! Но пока может лишь красть кусочек их славы (фальшивое: «сестры»).

Они добираются аж до Облачной Башни. Для ведьм из трущоб Асгарда — недостижимая высота… Айси, конечно, не устраивает. Её амбиции простираются дальше.

Конечно, в конце первого курса Дарси замечает: Сторми что-то скрывает. Пропадает из Облачной Башни. Прячет книжки с печатями магиксовой библиотеки. Айси не замечает: она редко снисходит до других, если не нуждается в них — потому Дарси еще не взвыла в её компании.

Дарси не говорит ей о Сторми. Дарси не говорит с самой Сторми. Каждый имеет право на маленькие секреты…

Секреты оказываются не маленькими, но это Дарси узнаёт уже в начале второго курса.

Дарси искренне считает, что Сторми подменяет кто-то другой!

Другой. Не другой. Ответ одновременно правильный и неправильный. Ведь это точно не Сторми!..

Ведь это Мишель. Может, и правы Каракурт и Гриффин: Сторми прошла инициацию, отделилась от Айси и стала собой. Мишель.

Идиотский, отвратительный, проклятый гримуар матери! Дарси сама не понимает, как соблазняется, но оправдывает себя, ищет отговорки, считает, что справится с осуждением… Мишель.

Великий Дракон, это Мишель смотрит на неё с таким искренним пониманием — и с не менее искренней обидой! Как и в детстве, как и всегда, она совсем не контролирует свои эмоции, выплескивает их щедро в ментальный фон, расползается бурей эмоций и глушит Дарси, глушит, глушит, глушит!

Как же Дарси ошиблась! Как она могла искренне верить, что выдержит это? Эти несколько недель с как будто вернувшейся из детства Мишель… Дарси не может от них отказаться, не может теперь жить без этих отношений.

Нет плеча, на которое Дарси могла опереться, — и она падает во тьму, в которой боялась раствориться в детстве. Дарси снова некомфортно. Проклятый гримуар не спасает, не становится достойной наградой, вообще не стоит уплаченной цены! Дарси с отчетливой ужасающей ясностью понимает: никто никогда её не любил. Ни одержимая отцом мать, ни околдованный матерью отец, ни уж тем более властолюбивая амбициозная Айси. Только Мишель…

Дарси почти восемнадцать. Она нарушила клятву.

— Ты — единственное, что твои родители сделали правильно! Каким бы мусором они оба ни были, но ты — самое лучшее, что только могли сотворить такие, как они!

Дарси это знала? Конечно, знала! Но когда это произносит та, чьё существование, чьё мнение имеет хоть какой-то смысл для неё… Приятно. Это приятно! Это помогает наконец определиться.

Доркас почти восемнадцать. Она отряхивает пыль со своей клятвы, снимает бережно с застывших во времени весов. Больше она не нарушит её. Больше Доркас не потеряет свою единственную подругу. Мишель.

***</p>

Самое ответственное — фейский бал, чтоб его Даркар однажды посетил, — осталось позади. Не считая того, что сегодня нужно будет представить и, соответственно, передать на попечение директрисе Кнута, я была свободна.

На рано (семь утра) заоравший будильник Доркас прошипела что-то из-под подушки, которой накрыла голову. Я вырубила будильник и отскреблась от матраса лишь после того, как дотянулась и хлебнула волшебного энергетика. Энерзелья? Зельтика? Покрутив так и эдак мысль, я фыркнула и пошла в душ.

У настолько ранней побудки была конкретная причина, и на этот раз даже не поход в библиотеку. Мне слишком не терпелось попробовать призвать вакуум…

В лесу меж деревьев стелился доходивший мне практически до колен белесый туман. Он больше напоминал даже то, что на концертах выплевывает дым-машина, чем реальное погодное явление… Однако все, наверное, можно было объяснить магией?

Кнут шёл чуть впереди, указывая дорогу к самой дальней от школы (и максимально пустынной) поляне. Её огибали все животные, что мне было очень на руку.

Шли мы довольно долго, где-то полчаса. Все это время — молча. Кнут почти не расспрашивал, что я собираюсь сделать. Ему хватило для раздумий новостей о скорой встрече с Гриффин.

Трава казалась пожухлой, мёртвой. Ползший по лесу туман-дым поляну и вовсе огибал, не касаясь, и я ощущала… Пустоту. Не в том смысле, что ничего не было: от поляны тянуло такой же пустотой, как от магического накопителя, купленного Доркас. Идеальное место для призыва вакуума: случись что, энергия просто уйдёт в землю!

Пока я чертила два рунных круга (один — как в комнате, другой — в теории защищающий от меня), Кнут стоял за пределами поляны и повторял то, что должен был сделать, осторожно держа на ладони мой слишком крошечный для него телефон.

— Всё будет в порядке, — хлопнула я огра по плечу, когда закончила с приготовлениями.

Кнут оскалился (я уже привыкла: так он улыбался) и пожелал удачи, после чего скрылся среди деревьев. Я выделила себе на призыв вакуума три часа, по истечении которых сработает будильник и Кнут должен будет прийти за мной. Такая себе страховка на случай, если что-то пойдёт не так.

Оптимизм во мне клялся, что все будет хорошо, а горький опыт давал более реалистичный прогноз: все опять пойдёт через даркарово колено.

Медитировать я никогда не умела. Не думаю, что научилась. Скорее, всему виной запредельная синхронизация со стихией, позволявшая чувствовать не только погоду вокруг, но и магию. Свою я почувствовала очень скоро, и шум ветра в небесах, далёкий гром над Облачной Башней — стихли.

С закрытыми глазами я не могла видеть, но явственно почувствовала: вакуум материализовался в ладонях, лежащих на скрещенных ногах.

…реализм оказался прав.

Над ладонями парил не сосуд вакуума, а уже знакомая книга с алым маком…

— Вот куда он делся, — недовольно прошипела и ткнула пальцем в гримуар матери Доркас, который, как я считала, оставила где-то рядом с матрацем и не упорствовала даже в поисках.

Почему мой вакуум поглощает всякие сомнительные книжки? От прикосновения моего пальца парившая над ладонью книга немного отлетела в сторону, но падать на траву не спешила, стоически игнорируя притяжение. Ладно, даже если улетит далеко и надолго, горевать не стану.

Вернувшись к прерванной медитации, я буквально через пару секунд снова почувствовала это…

На этот раз — Гептамерон!

— Да я даркарова мобильная библиотека! — проворчала, но Гептамерон не отпихнула.