Глава 8 (1/2)
«Давай же, Чуя, думай», — на протяжении нескольких часов парень размышляет о решении несносных проблем. За Накахарой уже буквально месяц по пятам бродит человек неизвестного происхождения, но выглядящий, как египетский экспонат. Речь идет о Дазае. И пока голубоглазый готов волосы на голове рвать, Осаму даже не задумывается, какие неудобства доставляет вероятному психотерапевту. Нет, за все это время разговоров у них таковых не было, но шатена лечит не обсуждение личных проблем. У этого парня другие лекарства, которые предоставит ему только один человек.
А Чуя ждет момента, когда его нервная система решит поставить стену для дальнейшей жизни. За ней и сердце станет навсегда. Трясущимися руками он дописывает последний конспект и молится каждый раз, чтобы не издать громкого звука.
Любой лишний шорох действует на барьер спокойствия, а Чуя в свою очередь на пределе уже лет пятнадцать. Почти всю жизнь. И тонкая леска все никак не рвется, оставляя душу кричать.
Свет в комнате потух. Парень тихо ложиться в кровать. Тут достаточно тускло, вообще, дом у него — место, где тебя почти беспрерывно будут поглощать руки, доносящие неразумные мысли. Накахара смотрит в незашторенное окно с правой стороны. Темно, видимо, уличные фонари отключили, ведь свет от них в комнату не пробирается совсем. Единственное, что свечение луны блекло, но освещает пространство. Под таким углом звезды не видно, и все равно голубоглазый знает: они там есть.
В руках растет неприятное ощущение. Пальцы, кисти и выше. Скорее всего, это от долгой игры, возможно, от перенапряжения. И если рассуждать так, то все равно мысли клонит к единственному исходному варианту. Боли нет. Чуе уже не так чуждо физическое состояние, когда вместо этого есть вещь сильнее. Интерес. Ему не приходилось еще встречать таких чудаков как Дазай. Но тем не менее отрицать любопытство невероятно сложно.
— Только портишь ты все в любом случае, — ровным шепотом вырывается изо рта. Не удержался от комментария.
Чуя клянется, что рано или поздно он пошлет Осаму, сделает это максимально строго, чтобы кареглазый даже не оборачивался больше на него.
— Это не сработает? — спрашивает он у судьбы. Парень научился быть фаталистом: не противиться течению, следовать ему. Возможно, он не хочет этого, но обстоятельства заставили идти наперекор своему я.
Единственный звук, который освобождает Накахару от припадка, так это пес. Но и он сейчас лишь посапывает, лежа на кресле в комнате. У парня проскакивает невольная мысль. Что, если бы он был собакой? Такая жизнь кажется намного проще для уставшего человека.
Завтра начало новой недели. Чуя все больше теряет способность ценить новый день. Хочет спать хоть вечно. Засыпать намного проще, чем просыпаться. У многих бывает так, что и уснуть проблема, а тут вот рыжик копирует состояние собаки через десять минут, как лег. Люди с бессонницей позавидуют. Хоть в этом-то он преуспевает.
Интуитивно, как всегда, проснулся за несколько минут до будильника. Чуя первым делом глянул на отметку термометра. За ночь погодные условия изменились радикально. Если вчера еще светило солнце, и жара плюс двадцать пять, сегодня, напротив. Дождь льет как из ведра, довольно прохладно: всего-то пятнадцать градусов. Глаза еще не успели толком принять утренний свет. Слипаются, как у новорожденного звереныша.
Организм не требует еды, Чуя воду не пьет, хоть во рту, как в пустыне. Наедается зубной пастой, пока чистит зубы, а запивает водой в душе. Просто так сложилось, что парень не любит завтракать. Ему всегда проще поесть где-то в полдень и выше, из-за этого встает зачастую позже. Все равно никогда не спешит.
Если изначальный, истинный термин агонии означает запуск компенсаторных механизмов, что борются с угасанием жизненных сил организма на протяжении нескольких минут до смерти, то Чуя вполне присвоит это состояние себе как ежедневное, по утрам. А может днем, вечером тоже. Эта жизнь — сплошное состязание.
Надевает на себя идеально выглаженные черные брюки, а на верх такого же цвета рубашку с галстуком. Волосы заплетает в небольшой низкий пучок, только потом понимает, что резинка где-то затерялась в недрах комнаты. Скорее всего, под кроватью. Приходится опускаться с недовольным цыком. Не любит он это дело. Обычно, именно тут хранится часть его инвентаря. Различные книги, несколько статуэток за лучшую игру на инструменте и фотографии самого Чуи, его сестры Кое, радостной мамы и отца.
«Вот она». После подъема на ноги давление ощутимо повысилось, пришлось присесть на стул около кровати. Он его обожал, это, наверное, единственная белая вещь в этой квартире, не считая одинокой полки над столом. На часы смотрит, осознает, что слегка сбил свой график, и незамедлительно вылетает в коридор.
Напоследок заглядывает в комнату матери, чтобы убедиться, что та крепко спит. Накахара смотрит недолго, позже что-то тихое шепчет под нос и собирается выйти из квартиры вовсе. Не забывает, конечно, зонтик прихватить.
— Привет, Чуя-кун, — у самого подъезда голубоглазого поджидает неисправимый сталкер.
— И тебе утра, Дазай, — и за все время таких встреч у них случилось примерно три, и все в последнюю неделю начались, словно с самого начала это было в каком-то коварном плане шатена.
«А он не промах, все-таки идет в наступление», — с горечью на душе подмечает Накахара. Еще тут же обнаруживает, что юноша напротив насквозь промокший, без зонта, да и в общем выглядит помято.
— И где тебя уже ночь потрепала? — оценивающим взглядом смотрит сквозь кареглазого, но для приличия спрашивает.
— Там, где тебе, приличному парню, никогда не светит побывать.
Осаму говорит это не всерьез, смотрит четко в чужие глаза и лукавой улыбкой привораживает фокус на себя. Это срабатывает.
— Шнурки завяжи, бомж. — Чуя не хочет продолжать словесный поединок, он замолкает и движется вдаль, обходя своего визави.
— Хоть бы детальнее продумывал фразы для моего отвлечения. Шнурков у меня нет.
— Да мне плевать, есть они или же нет.
— Какой бука ты по утрам.
И Дазай сам себя затыкает, думает, что за месяц он, конечно, привык к такому нестандартному поведению.
«Да я в самый первый день привык», — продолжает отвечать рыжику, но только в своей голове.
Внутренняя частичка Накахары, что отвечает за эмпатию, сейчас готова рубать канаты равнодушия. Как ни крути, но человечность остается всегда рядом. И плевать он хочет на раздражающего Осаму, однако долбаная понимающая душа не в силах прятаться. Да, он пытается ее держать, но нити тоньше с каждым разом.
— Слушай, Дазай, пиздуй-ка домой. — И в более мягкой форме свою доброту все же не выходит излагать, но это итак оптимальный вариант. «И пусть только попробует вякнуть».
— Чего-о? — тянет шатен.
— С самого утра, как амур, над ушами витаешь. Только ты, идиот, не столь радуешь меня.
— Извольте же узнать, почему нет?
— Заболеешь, заразишь меня. Может, уже больной. И я сейчас не только за голову говорю.
— Грустно, Чуя, грустно. Ты не меняешься.
— Люди в общем, Осаму, не меняются.
Чуя говорит эту фразу серьезно. Кареглазый молчит, а второй отдаляется.
— Встретимся в школе. — Кидает в ответ парень.
Дазай шагает домой, параллельно думая над недавней фразой Накахары. Согласится ли он с ней? Не знает, теперь он в явном заблуждении. Последний месяц выдался интересным, но есть моменты, которые он так и не смог прояснить. Осаму под гипнозом. Вероятно, это так. И источник — долбаный музыкальный инструмент. «Кто же знал, что так будет?»
Кареглазый действительно не ночевал дома. Но он в данный миг думает, что никогда не расскажет Чуе о том, как уснул на ступеньках у его дома.
«В изначальном плане я хотел подождать, пока он выйдет на улицу, но ты, слизень, сидел весь вечер дома. Я настолько устал, что не заметил, как отключился на этой, черт возьми, лестнице. Проснулся где-то ночью из-за собаки, которая грозилась погрызть мне ногу, и осознал, что глупо будет уже возвращаться к себе. А дальше дождь…», — вспоминает на ходу свои ночные приключения. В любом случае те сейчас кажутся частично забавными.
У самого входа, с внутренней стороны, в квартире стоял, как вкопанный, Огай. По небольшой ложбинке между бровей можно понять, насколько он не в настроении. И от такого зрелища Дазай на секунду забывает слова.
— Ну, здравствуй, блудный сын. — Мужчина исправляет недовольное выражение на милую, приветственную улыбочку.
— Гостей ждешь?
— Есть такое, вот первый уже подтянулся. Король праздника, кстати говоря.
У Осаму вырывается неконтролируемый смех. Мори-то стоит не с пустыми руками. Там поместился черпак.
— Ты борщи в честь короля варишь? — перестает выпускать свое веселье Дазай и сосредотачивается на дяде.
Огай не отвечает. Медленно подходит и тянет племянника за галстук, заглядывая тому в глаза. Даже для него, самого приближенного человека, такое поведение кажется подозрительным.
— Зрачки нормальные… — подмечает для самого себя. — Дазай, я, конечно, не противник погулять, но если ты…
— Ты меня за торчка уже принимаешь?
Шатен резко меняется в лице. Былое веселье стирается в порошок, а потом сдувается с территории.
— Осаму, я уже не знаю, чего ожидать.
— Вот и чудно! Выключай уже заботливого папочку, надоедает.
Мори и сам летает между двух огней. С одной стороны, племянник прав: мужчина не совсем светлый. С другой, он не может забить на человека, которого содержит уже почти девять лет.
— Советую сказать сейчас, иначе ты сам знаешь, куда рискуешь поехать. — Сменяет тон на строгий, каменный, неподвижный. И звучит действительно так, что неподчинение будет караться.
— Ты не отвезешь меня в психбольницу. Это, во-первых. Во-вторых, уснул я на ступеньках возле дома знакомого. Это все, что скажу.
Здравый разум лидирует во внутреннем состязании. Дазай не хочет, у него нет сил, чтобы спорить, огрызаться или доводить дело до невозврата. Он знает Огая, тот даже через не хочу сможет воспроизвести слова на практику.
— Переоденься, — монотонно бросает мужчина. — Точно поседею с тобой.
— Зачем я по-твоему явился.
— Живешь тут.
Осаму не отвечает, проходит мимо, направляется в комнату. Тут все выглядит точно так, как при его уходе. Параноик внутренний сомневается, но с другой, реальной точки зрения, зреет мысль: «Будто Мори настолько идиот, что будет тратить время на обыск комнаты». И это чистая правда. Мужчине это незачем.
У шатена не так много времени, скорее всего, первый урок он пропустит. А пока дает волю телу, которое устало, и разваливается на кровати, закрывая ненадолго глаза. Уличная пасмурность добавляет очков к желанию остаться дома и проспать весь день. Только он висит на мысли, что кое-что еще стоит разобрать.
— Люди в общем, Осаму, не меняются.
Цитирует под нос. Дополнительной обработки фраза не проходила. Да и думать тут особо не о чем. Или ему просто лень уже это делать.
— Как же мне скучно.
Однажды он ляпнул это перед Накахарой, за что отхватил порцию презрения. Дазай так и не понял, за что.
Парня кидает в жар, но он не сдается и меняет одежду, думая, как не любит жару и холод. Для него бы что-то среднее.
До школы добирается быстро, в очередной раз любуется пустыми двориками. Дождь продолжает-таки лить, даже усиливается походу. Небо темнело больше и больше, возможно, будет гроза. В такую погоду в школе становится атмосфернее, особенно когда будет темнеть. Некая картина загадочности, что передает всю тяжесть учебы.
Есть, конечно, те, кто очень любит романтизировать обучение. Да и не только его, все может подлежать романтизации, но чрезмерное применение ее не даст хороших плодов. Осаму думает, что она может привести к разочарованию, если затянуть. Как снять розовые очки в момент апокалипсиса, крушения жизни.
Кеды промокают, но он уже около школы. «Высохнут», —говорит про себя. По графику Осаму четко попадает на музыку. Заходит, когда уже началась перемена, дабы на вахте не отхватил. Проще с толпой у входа слиться.
«За пропуски тебя, Осаму, по головке не погладят», — как определять такое замечание, он не знает. То ли ругает себя, то ли просто комментарий. В своей голове пора открывать стендап клуб. Зрителей целых ноль, не считая себя и своего сознания, которое он не признает как свое. Тяжеловато выходит с данным разбирательством.
— О, Дазай пришел, — слышится женский голос рядом.
— Привет, Гин, — возле нее, уже как родные, стоят Рюноске с Ацуши, на них приветствие также распространяется.
— Про тебя учитель спрашивал, где ты был?
Вот же черт. Как чувствовал.
— Да в пробке стоял. Дядя предложил подвезти, кто знал, что так обернется. — Прекрасно срабатывает. Придумывать ложь на ходу, наверное, в крови семейства.
Парни переглядываются между собой.
— Оу, ну, мы сказали, что ты в больнице кровь сдавал.
— Сойдет. — Коротко одобряет шатен внезапно охрипшим голосом.
— Заболел что ли?
— Вроде нет, такое после сна бывает. — Знает, что не бывает, и действительно приболел, но подавать виду не стоит. Домой еще отправят, а у него есть небольшие дела на сегодня.
— Ну смотри нам, чтобы без болячек.
— Ага.
Урок начинается с позитивной в прямом смысле ноты. Осаму присаживается на любимое место Юан. Кабинет опять по-другому построен, на возвышение. Снизу стоят несколько инструментов. Девушку, упомянутую выше, он так и не обнаружил. Чую, кстати, он тоже еще не видел за это время, о чем сейчас и думает. Это уже плохая новость.
А нет, живой. Врывается такой, хоть и, буквально говоря, не опоздал. Какой обеспокоенный. У Дазая улыбка на лице начинает сиять от смеха, который готов в любую секунду прорваться. Накахара не идет на нужное место, подходит к учительнице, и они с нервными лицами о чем-то говорят. Тихо так, что не слышно.
— Что же ребята, я прошу извинить, но вынуждена покинуть вас сегодня, — некоторые ученики начинают постепенно перешептываться, а руководительница завершает свое оглашение. — Обработайте материал на тридцатой странице, следующий урок — подготовка к теоретическому тесту.
Встревоженная женщина впопыхах вылетает из кабинета, оставляя класс сам на себя.
— И что это было? — кричит кто-то с передних мест.
— Реально…
— Эй, Накахара, поделишься?
Обращаются к голубоглазому как к человеку, который доставил, скорее всего, неутешительную информацию.
— Попросили не разглашать.
— Да ладно тебе, говори уже.
— Не могу, сами узнаете скоро… я так думаю.
— Скучный ты! — возглашается с последних парт, на это парень лишь плечами пожимает.
Пока все разбираются, Осаму успевает уже прилечь на парту и почти что вздремнуть. Посторонние звуки после хреновой ночи особо не волнуют, что хорошо в данном случае. Частично была интрига, а что там такого случилось, но вполне себе может сказать, что это не его дело, и забить со спокойной душой.
Окружение сейчас нисколько не давит, но не сказать, что они прям тихо сидят. Самые активные ушли, или их выпроводили те, кто действительно собирается что-нибудь выучить?
Можно было бы и свалить с урока, еще целых сорок минут есть. Чаша весов все никак не хочет какому-то варианту давать преимущество.
«Как же хорошо лежится», — ни грамма сарказма, все честно и объективно. Парта иногда бывает самой лучшей постелью.