Чуть лучше, чем очень плохо (2/2)

– Да.

– О, Господи…

– Я извиняюсь, конечно, но ситуация не терпит отлагательств. Хорошего вам там дня, давай.

– Ох… – Жан прямо-таки почувствовал, как тот закатил глаза, – Хорошо. Звони, если что-нибудь понадобится.

– Мне вот ничего не нужно. Нужно только Эрену.

– В таком случае, – Армин немного призадумался, – пускай сам позвонит. Я помогу, но только если сам попросит. Больше я предсказывать, когда я ему нужен, а когда нет - не буду. Можешь так ему и передать, – и сбросил раздраженно трубку, не собираясь более обсуждать человека, который кроме недовольства у него ничего не вызывал.

Жан лишь посмотрел на свой телефон и перевел взгляд на Йегера, только открыв рот, соображая, как бы повежливее передать последнюю часть его диалога с Армином.

– Я услышал… Можешь не пересказывать, – выдал Эрен.

– Услышал… – повторил неловко Жан. – Тогда ложись, хуль расселся-то? Как-нибудь, блять, будем тебя лечить.

***</p>

– Не буду, – не особо твердо, но в своей упертой манере сказал Йегер.

– И что мы будем делать тогда? Помирать?

– Я сам.

Он протянул руку к ложке, которую Кирштейн до этого с нетерпимостью бросил в тарелку супа, чуть расплескав содержимое. Слабость в мышцах давала о себе знать, но кое-как, не без труда, конечно, он самостоятельно начал кушать, заедая все таблетками, которые Жан у себя в аптечке отрыл.

– Самостоятельный, – язвительно сказал Жан, – сильный и независимый.

– Хватит.

– Ты когда помирать соберешься, хоть позови что ль. Сам же говорил, что мне нужно будет как-то твое полумертвое тело из квартиры вытаскивать.

– Позову, не беспокойся.

Раздался громкий вопль - единственное, чем мог сейчас отвести свою душу Жан, глядя на многострадального Эрена.

– С тобой нервных клеток никаких не останется.

– Хах… Хороший поступок не проходит безнаказанно.

Кирштейн взглянул на него. Пускай даже Эрен уже и не общался с Армином весьма долго, некоторые выражения у лучших друзей одни на двоих - он знал это не понаслышке, ведь у них с Марко случались подобные забавные курьезы. Однако с Марко их было намного меньше, ведь они были на удивление разными людьми, а вот связь между Эреном и Армином прослеживалась четко и ясно, почти ощутимо физически.

– Лучше бы ты вообще тогда прошел мимо…

– Да. Мне уже такое один наш общий знакомый посоветовал.

– И почему не послушался? Дельные слова сказал, – он зачерпнул еще одну ложку и медленно отправил ее в рот.

– Я дурак, потому что.

– Соглашусь.

– Кушай молча, а. Сейчас чай приготовлю.

– Я сам…

– Кушай. Молча. Пожалуйста. Не беси, – он строго взглянул на него сверху-вниз. – Болеешь - принимай помощь и не бузи. Просто… Пожалуйста. Хорошо?

Эрен медленно перевел свой взгляд с раздраженного Жана на тарелку супа и устало вздохнул, - этот вздох, кстати, тоже был только для него, Кирштейна, и больше никому другому предназначаться не мог.

– Хорошо, – и, чуть помедлив, добавил очень тихо: – спасибо…

Жану, наверное, показалось. Может, праздник какой? Благодарность от Эрена? То, чего он ждал от него в последнюю очередь - презрение, недовольство, сарказм, язвительность, но благодарность…

– Я… Отплачу как-нибудь.

”Вот и встало все на свои места. Не могло быть так просто. С кем угодно, только, блять, не с ним”.

– Выздоравливай. На эту тему я даже не собираюсь сейчас с тобой ругаться.

Не дожидаясь ответа, он прошел на кухню, где заварил две кружки чая, добавив себе ложку сахара и, уж было хотел добавить и в чашку Эрена, но передумал, доставая с верхней полки свои скудные остатки меда. Жан особо не болел, но от матери сохранилась мудрость, что мед может вылечить любую болезнь, сколь ужасной бы она ни была. Кирштейн, конечно, болел в основном на таблетках, а не пользуясь около-народными средствами, однако тут особая ситуация.

– Это… – начал неуверенно он. – На мед нет аллергии?

– Нет. Но он сладкий, я такое не ем.

Жан от души булькнул в чашку столовую ложку желтого ”зелья силы” и подошел с кружками к Эрену, протягивая ему сладкий чай.

– Тогда терпи.

Йегер глотнул напиток, как только доел половину тарелки супа, игнорируя недовольства насчет этого со стороны Жана, и скривился от растекающейся приторности во рту, а потом чуть рассмеялся, прямо взглянув на Кирштейна.

– Ты такой до опизденения невыносимый, – он сказал это почти без злобы, даже немного по-доброму.

– А ты до опизденения сложный, – долго всматриваться в изумрудные глаза было крайне тяжело, потому он отвернулся к окну и буркнул, тоже как-то по-доброму: – Суп чтоб доел.