Часть 3 (2/2)

— Листы из дела оказались у Измайлова не просто так. Яков Платонович, Вы считаете, что он понял, кто стоял за всем на самом деле, и стал его шантажировать? Или же, что сам был замешан в преступлении?

Штольман решил, что с Левенталем не стоит юлить и ответил то, что думал:

— Скорее, что был замешан. Кто-то же должен был подделать почерк. А поскольку Измайлов в подобном необычайно искусен, то, предполагаю, фальшивка — его рук дело. Хотя, кроме этого, мог и шантажировать того господина… С него станется… Вы сказали, что дело было не одно…

— Да, другое было об убийстве или, возможно, самоубийстве. Дело вел Белоцерковский.

— Таких дел у него, думаю, было далеко не одно… Какие-то подробности?

— Только те, что в последние дни погибший был в весьма подавленном настроении по неизвестной родственникам причине.

— Тогда предположу, что он расстался с жизнью сам, точнее, его вынудили это сделать посредством шантажа. Или подделки долгового обязательства.

— Я того же мнения на этот счет.

— Вы сообщили о первом деле Трегубову? — Якову Платоновичу было важно знать ответ на вопрос, который он все же отважился задать.

Левенталь посмотрел на Штольмана с наигранной обидой:

— Чем я заслужил такое мнение?! Вашему полицмейстеру слово скажи, так начнется такое… Scheisse, — он употребил немецкое слово вместо русского, — что запашок до самого Петербурга долетит… Не дал Бог человеку большого ума, чтобы он мог разобраться, что к чему, зачем давать ему повод для… беспокойства.

— А Ваш начальник, который…

— … который тоже не семи пядей во лбу, — закончил фразу Якова Платоновича Левенталь. — По крайней мере, полковник, который получил свою должность через влиятельные знакомства, не настолько туп, чтобы связать бывшего чиновника по особым поручениям с глупейшим покушением…

— Вы знаете, кем я был ранее?

— Подполковник Ливен сказал. Конечно, у нас возник вопрос, насколько компетентен следователь провинциального сыска, насколько можно полагаться на результаты его расследования. Подполковник ответил, что до Затонска Штольман был чиновником по особым поручениям в Петербургском Департаменте полиции, поэтому сомневаться в его профессионализме нет накаких оснований.

Лев Евгеньевич посмотрел на треснувшее дерево на противоположной стороне улицы, у дома с облупившейся темно-зеленой краской на двери и наличниках и покосившимся забором.

— Я могу спросить, каким ветром Вас в эту глухомань занесло?

— Ветром перемен, — ответил Яков.

— Перемен на… политической арене, к которой Вы имели некое касательство?

— Нет, ветром перемен в моей судьбе…

— Это что же за ветра такие, что даже заместитель начальника охраны Императора противостоять им не мог? Или перенаправить их хотя бы в сторону нашей Твери? Хотя…

Подполковник жандармерии выразился иносказательно, и Штольман ответил ему в том же духе:

— Павел Александрович вообще не принимал участия в противостоянии… стихии. Я сам… вызвал бурю, она меня сюда и принесла. Полагаю, меня могло удуть и куда дальше…

— Но этот городишко не самое худшее место?

— Далеко не худшее.

— Может, Вы и не знали про… участие дяди… Ее Сиятельство очень переживала, вот он и постарался… По крайней мере, Вы живы…

— Ее Сиятельство? Вы о ком, господин подполковник? — Яков Платонович подумал, что Левенталь оговорился.

— О матушке Вашей, княжне, о ком же еще.

Штольман соскочил со скамьи, будто его подбросило, и сверху вниз посмотрел на Левенталя зелено-голубыми глазами, которые, казалось, сейчас начнут метать молнии:

— Довольно, господин Левенталь! Моя матушка умерла тридцать с лишним дет назад! Как она могла о чем-то просить Павла Александровича? Придя к нему в виде духа?! И она не была княжной! Вам это прекрасно известно! Как и то, кем я прихожусь Ливенам! К чему эти игры?!

На лице Льва Евгеньевича появилось озадаченное выражение, а затем его залила краска. Он поднялся с лавки и смущенно произнес:

— Яков Платонович, примите мои глубочайшие извинения. Говорят же, по себе людей не судят, а я как раз это и сделал, к моему огромному стыду… Понимаете, моя матушка, дочь графа, вышла по любви за офицера Евгения Левенталя, вот я и предположил то же самое, раз Вы — не Ливен, но племянник Его Сиятельства, то его сестра, княжна, вышла за нетулованного дворянина. У меня и в мыслях не было… что могло быть по-другому… Я никоим образом не хотел Вас оскорбить… Матушка моя от беспокойства была бы сама не своя и обратилась к своему брату, если бы со мной что-то произошло, но мне не сказала… Вот я, опять же, и предположил, что и Ваша такая же сердобольная… Я же про Вас ничего не знал…

Теперь уже Яков был в недоумении — неужели Левенталь на самом деле не знал? Он говорил искренне, да и покраснел как рак.

— Это всему Затонску известно… с недавних пор… — вздохнул внебрачный сын князя Ливена

— Я ведь здесь не живу… Я сделал ошибочное суждение… совершенно необоснованное… До приезда в Затонск я только подумал, что Вы с князем Ливеном, должно быть, состоите в каком-то родстве… Задав вопрос, я просто хотел проверить, был ли я прав… И я ничего о Вас не выяснял, прибыв в город… Даю Вам честное слово, не выяснял…

Якову Платоновичу стало не о себе, что он вспылил, судя по всему, тоже… по ошибке. И он объяснил:

— Я родился в браке, через пару лет после венчания родителей, и до недавнего времени своим отцом считал мужа матери. Он был ко мне… равнодушен, да и к ней тоже… Но такое, знаете ли, бывает, не все мужчины чадолюбивы, да и к женам не всегда имеют чувства… Но как оказалось, моим настоящим отцом был не Штольман, за которого матушку насильно выдали, а старший брат Павла Александровича, которому отец запретил на ней жениться, — он сказал это вслух и продолжил про себя: — И это он поспособствовал тому, чтобы я оказался в Затонске.

— Что же, ситуацию обыденной не назовешь, но и единственной в своем роде тоже. К сожалению, далеко не все родители и родственники готовы способствовать счастью влюбленных и попросту разлучают их. Кто-то с этим смиряется, а кто-то потом использует подвернувшийся случай, пытаясь… наверстать то, что было упущено, из-за прихоти тех, от кого они зависели… У Вас есть братья и сестры?

— Родители давно умерли. Я был единственным ребенком. Почему Вы спрашиваете?

— Простите, невольно сравниваю Ваше положение с тем, в каком очутился мой приятель, который приходится мне и родственником. Он младший сын у своих родителей. Он тоже… как Вы… но не совсем…

— Это как?

Левенталь молча кивнул на скамью, и они снова сели. Лев Евгеньевич говорил, смотря на вниз, на землю:

— Матушка его умерла, когда ему было далеко за двадцать, а отец, когда он разменял четвертый десяток, был уже женат и имел двоих детей. После смерти отца его старший брат, между ними разница лет семь-восемь, разбирал бумаги и обнаружил нечто, чему сначала не мог поверить сам, а потом, через время решившись просветить того, кого это касалось, не нашел в себе мужества сделать это лично…

Это было письмо мужчины, который в молодости пытался ухаживать за их матерью, был влюблен в нее. Она предпочла ему будущего мужа, и ее обожатель поклялся, что никогда не женится. В браке у нее с мужем были старшие сын и дочь, третий ребенок умер во младенчетве, а четвертый при родах. Она была в глубочайшем потрясении, от которого не могла отойти несколько месяцев. Жизнь была ей не мила. И тут, как оказалось, она случайно встретила своего бывшего поклонника, который был в отчаянии — он был серьезно болен. В письме он благодарил ее за сострадание, за то, что несмотря на свое великое горе она поддержала его, а потом подарила ему несколько свиданий, которые дали ему тогда столько радости и счастья, что он воспрял духом, и болезнь немного отпустила, приступы стали слабее, а между ними появилось больше сносных дней, а ведь врачи давали ему не более трех-четырех месяцев. А новость о том, что произошло чудо — что она носит под сердцем его ребенка придало ему невероятные для его тогдашнего состояния жизненные силы, чтобы осуществить заветную мечту — во что бы то ни стало дожить до того дня, как он появится на свет. Теперь, когда он получил известие, что родился мальчик, он до последней своей минуты будет молиться, чтобы он был здоровым, крепким, прожил долгие годы и был для нее утешением после утрат, которые разбили ей сердце. Поскольку он так и не женился, имение отойдет его племянникам, а приличную сумму он оставляет для сына, чтобы у него было достойное будущее. На этом он прощался навсегда, так как чувствовал, что пишет в свой последний день. Мужчина умер через неделю после рождения мальчика. Нужно ли говорить Вам, Яков Платонович, что этим мальчиком был мой приятель, или Вы уже сами догадались? — наконец повернулся Левенталь к Штольману. Его лицо уже на пылало, как пару минут назад. Яков заметил веснушки на носу и на щеке.

— Догадался… Подполковник, Вы эту историю на ходу придумали? Богатое же у Вас воображение… — Яков резко высказался, поскольку не исключал, что Левенталь, чтобы как-то выкрутиться из неловкого положения, мог, так сказать, присочинить.

— Это не выдумка, а быль.

У Штольмана появилась новое предположение, на этот раз казавшееся ему более правдоподобным — в повествовании Левенталя было слишком много подробностей, чтобы мгновенно придумать их.

— Это Вы про… себя рассказали?

— Нет, не про себя, про другого человека. У нас, Левенталей, в семье, слава Богу, трагедий не было. Матушка родила нас четверых, все мы крепкого здоровья и все до одного рыжие в папеньку. У меня есть старший брат и младшие сестра с братом. Я поделился с Вами историей своего знакомого.

— Я правильно понял, что после того, как его мать потеряла двоих детей, она, будучи в душевном растройстве, нашла… спасение от безысходности в короткой связи с любившим ее когда-то мужчиной, который… стоял одной ногой в могиле…

— Да, примерно так и было. И вот как это расценивать? Как? — Лев Евгеньевич снял форменную фуражку, положил ее себе на колени и прошелся рукой в перчатке по волнистым рыжим с проседью волосам. — С одной стороны, несомненно имела место измена мужу, причем не ненавистному, а тому, с которым были замечательные отношения до смерти детей. С другой, этот адюльтер вытащил женщину из поглотившей ее бездны отчаяния. Полагаю, что весть о том, что у нее снова будет ребенок, вернула ее к жизни. Возможно, раз ребенок был не от мужа, у нее теплилась надежда, что он сможет пережить младенчество, и она ухватилась за эту соломинку… Это только мои мысли… От моего приятеля не скрывали, что до его рождения умерли сестренка и братик, но он никогда не видел матушку рыдавшей целыми днями или пребывавшей не в себе, она была мила, добра и внимательна к нему и его к старшим брату и сестре, любила их и заботилась о них, он не помнил ссор между родителями, они жили в мире и согласии.

— И ее муж знал… — тихо произнес Штольман.

— Да, но когда узнал, неизвестно. Это письмо было вместе с бумагой из банка, где был счет, с которого родители посылали ему деньги, когда он учился в военном училище и начинал службу. Ему говорили, что какой-то родственник оставил в наследство некую сумму, из нее они и добавляли ему денег к своим. Никогда не забуду, как он появился у меня в таком состоянии, что его всего трясло, не в переносном, а в самом прямом смысле этого слова. Он протянул мне то письмо рукой, которая ходила во все стороны, и, заикавшись, спросил, как ему теперь жить… и что делать, в целом и с деньгами.

— Вы что-то посоветовали?

— Попытался… — кивнул Левенталь и надел фуражку. — Принять информацию к сведению, только и всего. Что же поделать, коли так получилось. Жить — как жил прежде. Родители уже умерли, это письмо на его отношениях с ними никак не отразится. Брат с сестрой как любили его, так и дальше будут любить, не такие они люди, чтобы от него отвернуться. Насчет денег — если мужчина посчитал себя ответственным за судьбу ребенка, которого произвел на свет, это гораздо лучший вариант, чем когда он и знать о нем не желает. Если ему кажется, что теперь эти деньги будут жечь ему руки, он может не пользоваться ими сам, а оставить своим детям. Он сказал, что от волнения забыл еще один вопрос — говорить ли об этом жене. Я ответил, что если он решится на это, то она поймет все и примет. Это было около пятнадцати лет назад. Он до сих пор живет в счастливом браке с любимой женой, а его дети, уже почти врослые, до сих пор на праздники получают подарки, купленные на средства родственника, когда-то оставившего им наследство…

Лев Евгеньевич рассказал Штольману правдивую историю, причем в деталях, опустив лишь одну — что этим человеком был не просто какой-то его родственник и приятель, а его лучший, самый близкий друг, который стал мужем его единственной любимой сестры. Его зять появился в таком состоянии, что сначала он подумал, что что-то дурное, а то и трагическое произошло с его сестрой или племянниками. Он попытался привести Сергея в чувство с помощью коньяка, и тот после двух полных рюмок смог более или менее внятно говорить, а не только произносить нечленораздельные звуки, в которых было невозможно разобрать никаких слов. Сергей, все еще заикаясь, объяснил, что ранее в тот день к ним заезжал его брат. Они отобедали все вместе, а затем, когда Ангелина с детьми собралась к подруге, брат вызвался подвести их. И при прощании сунул в карман его домашней куртки конверт. Сергей выкурил сигару, читая газету, и решил пойти к шурину — дома одному быть не хотелось, а жена с детьми бы вернулась нескоро. Меняя куртку на пиджак, он вспомнил о конверте. Прочел письмо, и его стало не просто трясти, а колотить, так, словно у него был жесточайший озноб. Он выбежал из дома и, даже не взяв извозчика, помчался ко Льву, чтобы показать ему письмо…

— Этот человек несомненно доверял Вам, раз поспешил к Вам со своим… несчастьем… И он был Вам не просто приятелем… — понял Яков Платонович.

— Да, доверял, и поэтому я не могу открыть Вам, кто это был. Только заверить Вас, что это не придуманный мной… персонаж, которого я поместил в… душераздирающий сюжет… О чем Вы, должно быть, подумали ранее… А насчет Вас я на самомом деле не предполагал… А про князя решил, что он или не смог помочь Вам с лучшим местом службы, чем Затонск, или же, наоборот, что он выбрал его намеренно, полагая, что это более безопасное место, чем большой город… поскольку многое все же на виду у горожан…

— Безопасным его вряд ли можно назвать, — не согласился Штольман, — меня тут ранили…

— И все же Вы остались живы, в отличии от Вашего помошника.

— Моего помощника? О ком Вы, господин подполковник?

— О господине Жиляеве. Среди бумаг, найденных штабс-ротмистром в архиве, был приказ от февраля сего года о переводе помощника чиновника по особым поручениям Жиляева в связи со служебной необходимостью на должность следователя в управление полиции Тульской губернии. И газетная заметка, в которой говорилось, что на следующий день после прибытия в Тулу следователь Жиляев был убит при ограблении. Разбойники позарились на портмоне с деньгами и дорогое пальто с воротником. Перерезали ему горло… Поэтому я и подумал, что Его Сиятельство решил, что раз Вашего помощника убили, Вас лучше… спровадить в небольшой городок…

Жиляева убили?!! В первую секунду Штольман подумал, что более сногсшибательной новости трудно было представить… А затем, что это было… ожидаемо. Даже предсказуемо. Уваков расправился с исполнителем своих грязных поручений…

— Яков Платонович, Вы не знали об этом? — спросил Левенталь, глядя на ошарашенного Штольмана.

— Нет. Жиляев не был моим помощником. Он был помощником чиновника, который занял мое место, когда я… потерял свое и был вынужден отправиться в Затонск. Я прибыл сюда в 1888 году, а не в этом… Я видел его всего пару раз…

— И тем не менее Вам, я вижу, не по себе… Да и кому бы было по себе… Вы же тоже подозреваете, что это было не просто ограбление, а убийство, которое пытались замаскировать под него.

— Когда хотят заполучить дорогую шубу, ее не станут портить кровью, перерезая жертве горло… Жиляев был высоким, крепким мужчиной, имел при себе оружие, его было нелегко запугать, чтобы он расстался с ней сам… Ее сняли с раненого или, скорее всего, мертвого и потом, наверное, сожгли… Людям, которые это сделали, было нужно не дорогое пальто, им была нужна жизнь его владельца… — со знанием дела произнес опытный следователь.

— Абсолютно с Вами согласен.

— В Заметке не было сказано, нашли ли убийц? — на всякий случай спросил Яков Платонович.

— Нет, не было. Вы же понимаете, что если и нашли, то явно не тех, кто совершил злодеяние. Приписали его какого-нибудь местному сорвиголове.

Именно приписали. А Измайлов хранил эту заметку, так как знал, кто стоял за этим преступлением. Уваков. Возможно, он даже догадывался, кто устранил бывшего помощника Увакова. Тот, кто, вероятнее всего, стал новым Жиляевым.

— Вы передали последние документы Ливену?

— Так точно. Вместе с остальными в опечатанном конверте. Не извольте беспокойться на этот счет, господин коллежский советник, подполковник получил все в ценности и сохранности.

Яков не беспокоился. И не сомневался, что у Ливена появился еще один козырь против Увакова.