32. Это ангелы без крыльев плачут о былом (2/2)

— Кажется, все нормально… — неуверенно произнес Валерий, немного придя в себя и заметив взгляд девушки. — Вроде, кости целы. Ну, кроме этой, конечно… — кивает головой в сторону гипса.

— Прости, я… Я не нарочно… Я… — заикаясь, сбивчиво бормочет девушка дрожащими губами, едва начиная осознавать, что только что своими компульсивными необдуманными действиями на эмоциях чуть не наломала дров и не травмировав Валерия еще сильнее.

— Я знаю, — перебил ее мужчина и с трудом попытался выдавить улыбку на все еще напряженном лице, чтобы сгладить ту неподдельную тревогу и искреннюю вину, читавшуюся во взгляде девушки.

Таня медленно подняла глаза, пристально посмотрела на Валерия. Казалось, словно время замерло. Две пары глаз, спаенных в единое целое. Молчание, перебиваемое лишь шумными учащенными вдохами и выдохами. Двое, совершенно не представляющие, что делать дальше и, тем более, что говорить в этой неловкой напряженной ситуации. Со стороны могло показаться, что каждый из них чего-то ждет от другого, что они буквально изматывают друг друга, дожидаясь, кто первый сдастся… На самом же деле Кипелов попросту был ошарашен действиями девушки. Девушки, которая не далее, чем час назад, буквально убила его морально, размазав по стенке, а затем добила окончительно здесь, у двери громкими криками о своей ненависти к нему, и он уже решился покончить раз и навсегда с этой жестокой и зашедшей слишком далеко игрой. А потом она просто напросто не дала ему совершить свой последний прыжок в вечность, сильным рывком буквально втащив его обратно в дом. Мужчина не понимал, чего теперь она хочет от него, чего добивается, зачем продолжает мучить его. Да и не хотел понимать. Мозг наотрез отказывался работать. В этом больше не было для Валерия никакого смысла. Устал. Обессилен. Выпотрошен морально. Вывернут наизнанку мясом наружу.

Девушка не выдержала первой. Кипелов видел, как ее глаза вновь наполнились влагой и заблестели бликами приглушенного света, исходившего от светильника на стене. Буквально мгновение спустя слезы, дрогнув на краях ее век, ручейками побежали вниз по щекам, капая на пол и оставляя за собой мокрые соленые дорожки на коже. И еще через мгновение девушка с силой сжала челюсти и взвыла с натугой, сдавленно, словно пытаясь с трудом сдерживать рвущийся изнутри крик. Все, что накопилось в ней за долгое время, готово было прямо сейчас вырваться наружу. Губы Тани ходили ходуном от сильнейшего напряжения и тех эмоций, которые так и не удалось сдержать… Она схватилась руками за голову, поджала к груди коленки и прижалась к ним лицом. В этот момент она разревелась, уже больше не сдерживая слез и хрипловатых стонов. Руки беспорядочно обхватывали то голову, то ноги так, словно она пыталась спрятаться от всего того, что чувствовала в этот миг. Казалось, будто только что разворотило огромную плотину внутри ее сердца, которую она так долго и упорно выстраивала. Ирония была в том, что она сама жаждала этого момента всей своей исстрадавшейся душой. Сама толком не понимала, что именно и как должно случиться, но отчаянно желала искалечить своего насильника как личность. Так до безумия хотела этого, изо всей сил приближала этот миг, но вместе с тем почему-то боялась даже мечтать, что однажды он будет просить у нее прощения, попытается встать перед ней наколени, а потом и вовсе решит покончить с собой. Все ее существо разрывалось пополам между жаждой этого и одновременно необъясниным плохоосознаваемым страхом, что однажды это произойдет не в ее мечтах, а на самом деле, прямо на ее глазах… Девушка и сама не понимала, чего так отчаянно боится. Несколько раз этот страх включался яркими вспышками, такими ослепляющими, что хотелось прямо сейчас все бросить, прекратить всю эту игру на излом, дать заднюю, вернуть все обратно. Как было до того страшного дня. Ей временами казалось, что и Валерий тоже этого ждет, казалось даже, что все еще можно отменить, стереть из памяти, выстирать, как одежду с порошком и забыть, как страшный сон. Но маленькая униженная и жестоко растоптанная девушка внутри нее требовала мести, заставляя каждый раз снова собрать волю в кулак, вытеснить все глупые чувства и мысли из сердца и довести дело до конца. Каждый шаг в этой своей жестокой медленной игре она совершала так, как будто шла по лезвию ножа над пропастью. Оступиться так легко, а вернуться обратно — невозможно. Столько раз она едва не оступалась и была на грани падения. Одно неверное движение, одна предательская слезинка, и она упадет вниз и размажется о скалы… Но почему-то сейчас, когда, казалось бы, цель достигнута, когда она, наконец, получила то, о чем так долго и так сильно мечтала, вместо злорадства и морального удовлетворения она ощутила смятение и страх. Что-то пошло совсем не так, как она себе это представляла, когда он взаправду попросил прощения, глядя в глаза и обнимая холодными трясущимися пальцами ее лицо. Вместо того, чтобы сказать что-то жестокое и добить его окончательно, она совершенно безотчетно начала выкрикивать слова ненависти. Слишком сильные эмоции, пусть даже негативные, выдали ее с потрохами. Выдали то, что Валерий все еще небезразличен ей. Это был тот самый роковой неверный шаг над пропастью. Одна досадная оплошность в самый последний момент, когда уже почти дошла да конца, ставшая началом конца. Все оказалось зря и полетело ко всем чертям. Все было просто и понятно в мечтах. Но девушка оказалась совершенно не готова к реальности. И вот сейчас, как неожиданно сдавшийся на финише спринтер, сидит и бессильно рыдает, роняя слезы на коленки и кусая до крови губы, а слова уже сами собой рвутся из горла, минуя блокировки разума. Он просто сдался под лавиной эмоций, подняв трусливо белый флаг.

— Я думала, что научилась быть сильной, думала что справлюсь, сделаю все, как надо — холодно и жестко. Думала, что хватит сил, — немного успокоив сбившееся от рыданий дыхание, но все еще не поднимая головы, тихо произнесла Таня. — А в итоге начала кричать, что ненавижу тебя, и говорить весь этот бред… Видит Бог, я не хотела, чтобы все вот так получилось… Черт бы тебя побрал, Кипелов, ты даже сейчас сумел меня размазать просто в… мерзкую лужу соплей и слез! Снова!!! Ненавижу, слышишь? Ненавижу тебя!!! — еще сильнее вцепившись в волосы и вжимая голову в коленки, давясь слезами, проорала девушка и взвыла раненой волчицей. Таню душили горькая досада и гнев на саму себя за то, что снова так глупо выкрикивает свою боль Кипелову, слишком быстро и бесславно сдавая позиции.

Еще несколько минут прошло, пока она вновь не начала говорить, наконец, подняв красные и влажные от слез глаза и посмотрев на Киплова так, что его почему-то всего вдруг передернуло. Но потом ее лицо скривилось от новой волны слез, но уже без прежнего напряжения. Маленькие слезинки просто градом катились по ее щекам, оставляя влажные следы на ткани тонких трикотажных домашних штанов с узором из маленьких коричневых обезьянок на розовом фоне. Валерию казалось, что она сдалась и перестала бороться с собой.

— Я себя ненавижу… За то, что такая слабачка. За то, что такая дура, — почти шептала девушка, едва уловимо шевеля припухшими от слез алыми губами. — За то, что меня так влечет к тебе… Ведь так не должно быть!!! Я должна, должна тебя презирать, должна была, не дрогнув, с радостью и наслаждением отплатить тебе той же монетой, а я… Почему, Кипелов, почему ты снова довел меня до такого?! — девушка горько всхлипнула и размазала новый поток слез по лицу, больше не сопротивляясь им.

Она и правда не могла понять, почему вопреки логике, вопреки всем правилам ее даже сейчас тянет к нему, и всегда тянуло, даже после всего того, что он с ней сделал. С самого начала она чувствовала, что он для нее словно пропасть, разинувшая свою страшную черную бездонную пасть у самых ее ног. Но в эту пропасть так сильно хотелось прыгнуть, раскинув в стороны руки, словно птица. В пропасть, которая манит, завораживает и гипнотизирует. Каждую встречу с Валерием она словно гладила, облизывала остро заточенный нож, который больно ранил ее снова и снова. Она, как мотылек, летела к нему, вот только светом он не был. Это был мираж…

— Если бы я могла, давно бы тебя отпустила, забыла бы навсегда, вычеркнула из своей жизни. Только я вру сама себе. Все время врала и сейчас вру! — Таня говорила быстро и сбивчиво, неосознанно заламывая пальцы, до хруста сжимая их в кулаки, но не чувствовала боли. — Я не могу тебя ненавидеть… Просто не получается, никак… Потому что дура. Слабачка гребаная! — она вдруг нервно сорвалась с полушепота на крик немного охрипшим голосом, ударяя ладонями по лбу, словно пытаясь наказать себя.

А потом Таня вновь подняла заплаканные покрасневшие глаза и взглянула каким-то странным отсутствующим взглядом на лицо Валерия. Как будто сейчас она пыталась понять саму себя и свои чувства, облечь в слова и цельные фразы все то, что рвалось из сердца потоком эмоций и боли. Мужчина сидел напротив, бессильно раскинув кисти рук на полу и боялся пошевелиться. Где-то в голове его внутренний голос кричал о том, что какая она к черту слабачка, раз сумела вот так все провернуть, так изощренно отомстить за все пережитое ею, держаться так стойко все это время, что он и впрямь почти поверил ей… Поверил в то, что действительно убил ее любовь к нему, хоть и отчаянно продолжал на что-то надеяться. Сейчас он словно оцепенел, пытаясь осознавать все те слова, что срывались с губ девушки, все еще не до конца веря в реальность происходящего. Ему казалось, что она вновь ожила, оттаяла — та самая девочка из гримерки. Только взгляд… Взгляд ее слишком сильно изменился. «Что же я сделал с тобой, Таня?» — беззвучно спрашивал сам себя Кипелов, смотря в ее полные слез глаза и чувствуя, как больно сжимается сердце.

— Слабачкой была и в тот день. Чуть не повесилась… Идиотка, — горько усмехнулась она и уронила еще одну слезинку на коленки. — Знаешь, в тот вечер во мне первый раз будто что-то раскололось. Я ведь просто хотела уйти от тебя так, чтобы ты не страдал, не думал обо мне и не искал больше встречь. Я хотела уйти как сука, настоящая стерва, чтобы у тебя просто не осталось никаких сожалений, чтобы ты всего лишь раз, но навсегда меня возненавидел и вычеркнул из сердца. А ты…

— Но почему?! Почему, Таня?.. Зачем? — вдруг сам того от себя не ожидая, порывисто выкрикнул мужчина, вопросительно уставившись на девушку. Он жаждал ответа на эти вопросы вот уже много-много дней, так, как жаждет воды заблудившийся в пустыне путник. Так долго хотел понять, почему в тот день она невозможно сильно изменилась и наговорила столько обидных и унизительных слов, вела себя так, что он совершенно ее не узнавал.

— Заткнись, черт возьми, заткнись! — прервала его Таня, вновь сорвавшись и расплакавшись навзрыд. — Пожалуйста, помолчи… — уже шепотом, еле шевеля покрасневшими от слез губами, умоляюще добавила девушка. — Так надо было. Потому что… Неважно! Это… Это сложно. Я должна была это все закончить, должна была тебя… бросить. Иначе не могло быть, понимаешь? Не могло. У меня не было выбора. Сомневаюсь, что он вообще когда-то был…

Эти странные задумчивые слова девушки слетели с ее губ, словно опавшие мертвые листья с дерева, и вновь впустили в комнату изматывающую душу липкую тишину, которая сбивала счет времени и стирала очертания реальности. Казалось, что прошло не меньше часа, хотя на самом деле не больше минуты.

— А у меня из головы все никак не выходит Крым, мне даже снилось несколько раз… Помнишь, как ты меня обнимал тогда? Словно что-то самое дорогое в жизни, словно хрустальную статуэтку. Может, мне это только казалось? Да и с чего тебе это помнить?! — снова брошенные Кипелову прямо в лицо громкие слова, снова пауза и упавший вниз взгляд. — А я вот помню, как стояла в твоих объятиях, забывая дышать, а в голове кружилась целая стая мыслей — одна хуже другой. Я ведь тогда уже понимала… Да я с самого начала знала, что это все рано или поздно закончится. Нас бы не приняли все равно. Нас… Никаких «нас» и не было никогда. Была только я со своей дебильной любовью! Черт! Какая же я все-таки дура наивная… — снова дорожка слез по щекам и задрожавшие алые губы. — Я постоянно накручивала себя, настраивала на самый худший исход. Просто чтобы потом было не так больно падать, чтобы было легче пережить неизбежную боль. И все равно я была счастлива! Каждую секундочку с тобой пила большими глотками, каждый день жила так, словно завтра никогда не наступит. Потому что я любила тебя… Любила как умалишенная психопатка, с ума по тебе сходила! И принимала тебя таким, какой ты есть. Даже когда ты вел себя со мной как козел, даже когда мне было больно и обидно. Ночами плакала в подушку, чтобы мама и папа не слышали, а с тобой мне хотелось улыбаться и ни о чем не думать. Ты был моей сбывшейся мечтой. И пусть совсем не такой, какой я себе ее представляла, но я все равно почему-то тебе доверяла. Себя доверяла! Всю, слышишь? Всю без остатка! А ты… Ты… — Таню всю передернуло, словно переломило изнутри в нескольких местах сразу, и она задышала часто-часто, почти задыхаясь, словно маленькая беспомощная рыбешка, выброшенная прибоем на берег. Ее взгляд, только что прожигавший Кипелова насквозь, вдруг словно провалился куда-то в прошлое и наполнился ужасом… Девушка сцепила зубы и надрывно застонала, обхватив голову руками.

В считанные доли секунд призраки прошлого ожили в ее памяти и обрели черкие очертания, возродив картинки того страшного вечера. Девушка вдруг вспомнила все пережитое тогда. Все поминутно, в деталях. Как сдавливало горло от слез. Как острая физическая боль сковывала сознание. Как ноги леденели от страха, когда до безумия любимые и уже почти ставшие родными руки хватали ее за горло и грубо швыряли на пол. Его прикосновения больше не согревали теплом, как раньше, а били словно током. Она вспомнила, как желудок скручивало спазмом и мучительно мутило, как отчаянно хотелось потерять сознание и исчезнуть, провалиться в небытие, когда его член вонзился в ее тело, обжигая раздирающей болью, как раскаленный докрасна клинок. Казалось, что все ее прошлое вторглось лавиной в ее настоящее, и от него уже нет никаких шансов укрыться или сбежать. Сердце мучительно ноет, обливаясь кровью, и сбивается с ритма. Пальцы Кипелова будто прямо сейчас совершенно реально впивались ледяными иглами в ее кожу, вновь оставляя глубокие незатягивающиеся кровоточащие раны. Такие, что ни один человек никогда не сможет уже исцелить…

— Самое страшное то, что именно ты, которого я любила больше всего на свете, причинил мне самую жестокую боль. К которой я совсем не была готова… — тихо произнесла, словно в бреду, девушка, а затем вскрикнула, как порвавшаяся гитарная струна, натянутая неумелым музыкантом. — Почему, черт возьми, почему ты просто не отпустил меня тогда?! Почему ты сделал это, за что, Валер, за что, ответь! Неужели за слова, просто за гребаные слова можно сделать с человеком ТАКОЕ?!

— Я… Я не знаю… — промямлил ошарашенный и совершенно сбитый с толку Валерий, боясь прервать этот бурный, как шумная опасная горная река, поток горьких слов, бивших его сознание простой и такой естественной правдой и оставлявших болезненные отметины на сердце. Пытался что-то сказать, сформулировать некое подобие мысли в словах, но ничего не получалось. Стыдно было осознавать тот факт, что никакого обоснованного оправдания своего поступка, кроме оскорбленного мужского самолюбия, у него попросту не было.

— Когда я вышла из твоего дома, мне вдруг показалось, что все, что я считала дорогим и важным, оказалось ошибкой. Все вокруг, весь мир — одна большая ошибка, глюк системы, сбой это сраной программы под названием «жизнь», — будто не слыша Валерия, продолжала девушка, уперевшись пустым взглядом в стену прямо позади него, словно вовсе не видя его лица перед собой. — Мне показалось… Нет, нет, не так. Мне тогда вовсе не казалось. Я чувствовала так же реально, как эту… боль в теле, что меня и вовсе не должно было быть на этом свете. Сам факт моего рождения — досадное недоразумение этого мира. И нужно просто взять и устранить ее, стереть из реестра. И… Боже! Я почти нажала кнопку «Del». Никита… Он меня спас. А потом убедил в том, что я вовсе не глюк. В том, что надо жить дальше, не смотря на эту раздирающую боль… Что? Тебе неприятно слышать его имя? — Таня неожиданно хлестнула колючим взглядом мужчину, заметив, как напряглись его челюсти и сжались до посинения губы. — Для меня оно теперь все равно что имя ангела-хранителя, вытащившего меня из петли в последний момент. И знаешь, благодарна ему я поняла, что не я ошибка, а ты. Ты моя ошибка! Нет, нет… Не совсем так. Ошибкой было не то, что я узнала о тебе, о группе, услышала твой голос, не то, что осмелилась пойти в твою гримерку и признаться в… И даже не тот вечер! Ошибкой было то, я дала тебе понять, что не могу без тебя жить. Что люблю. Больше жизни. Больше моей дурацкой жизни!!! Ошибкой было позволить тебе делать со мной все, что ты хочешь. Я ведь и правда влюбилась в тебя со всей силы, так наивно и глупо, а ты… Ты просто тупо втрахался в меня! И никогда бы все равно не полюбил.

Таня снова замолчала, снова опустив взгляд вниз на милых обезьянок на пижаме. Они улыбались ей, корча смешные рожицы, как будто пытаясь подбодрить, а она не замечала их, лишь продолжая блуждать во мраке своих воспоминаний. Валерий, как и те самые обезьянки, тоже смотрел на девушку, но совсем не так. Он не улыбался, он был совершенно ошарашен и сбит столку. Словно только что вместе с ней пережил ее тогдашнее отчаянье, словно впервые по-настоящему осознал весь ужас того, что натворил. Маленькую хрупкую девушку с наивными глазами ребенка превратил в разочарованное истерзанное болью и страхом существо с потухшим взглядом, дошедшее и почти переступившее последнюю черту. И сидящее сейчас перед ним — затравленное, почти беспрестанно обливающееся слезами, обжигающими бледное с бесформенными красными пятнами лицо. Смотрел и ужасался от мысли, что в любой из параллельных реальностей поступил бы точно так же снова и снова, как одержимый — от постыдного эгоистичного страха вдруг потерять ее раз и навсегда.

— Никита — он замечательный! Он пытался снова раскрасить мою жизнь. В тот вечер я боялась возвращаться домой к родителям. Я… Я просто не представляла, что им сказать, как себя вести. Я думала, что они будут ругать меня, решат, что их дочь не оправдала их надежд и оказалась грязной шлюхой, спутавшейся с мужчиной, который ей в дедушки годится и который цинично использовал и выбросил ее, как мусор. Мне тогда так казалось… Черт, я видеть никого не хотела! Никита приютил меня у себя, убедил в том, что нельзя опускать руки, спускать все на самотек. Он еще не знал, что случилось, но все, кажется, понимал без слов. Он то и дело повторял, что зло не должно остаться безнаказанным. Я кричала, ругалась на него, проклинала, когда он возил меня в полицию и в больницу… Мне приходилось перед этими мужиками в погонах с презрением на их жирных лицах рассказывать все эти… мерзкие подробности. Я… Я чувствовала себя оплеванной, грязной, униженной. Никита видел, как мне тяжело. Если бы я продолжила, дальше был бы суд. Все бы узнали… Все бы видели во мне потаскушку… Все! Винили бы тебя, а за глаза говорили бы, что я сама виновата — такая молодая и наглая девица соблазнила и спровоцировала невинного мужика. Так ведь всегда бывает! Я не смогла бы этого вынести… Никита в конце концов перестал настаивать. А потом я сказала ему, что хочу отомстить сама. Сама! Не какие-то там служители закона или сокамерники, которым на самом деле плевать на всех и вся, а я! Я рассказывала ему, как в бреду, свои планы, а он смотрел на меня, кажется, с испугом. Сначала он согласился мне помогать, а потом… Потом все чаще пытался отговорить меня. Он твердил мне, что время лечит. Так все говорят, когда искренне хотят поддержать, но не знаю, как. Он каждый день повторял, что боль со временем утихнет, и надо быть сильной. Я слушала его и изо всех сил пыталась больше не плакать, прижимала ладони к глазам. Можно подумать, что так можно затолкать слезы обратно! — горькая усмешка в коленки, а дальше новый, уже набравший слишком большую скорость поток слов, которые больше невозможно было остановить. — Ничерта оно не лечит! Постепенно просто тупо привыкаешь к боли. Можно курить сигарету за сигаретой до одури, пить до посинения, но она все равно не утихнет. Мне казалось, что вместо того, чтобы излечиваться от нее, я только с каждым днем все больше сходила с ума от этой чертовой боли. И от недостатка тебя… Бабочки, эти сраные бабочки, которые бесновались в животе от одного лишь твоего взгляда, теперь пожирали меня изнутри! А я все равно как дура ждала твоего звонка, твоего голоса в трубке…

Таня сидела у двери на полу, а перед глазами, как кинофильм, против ее воли проносились в памяти те утренние пробуждения, когда, едва открыв глаза, она не видела Валерия, его улыбки рядом, не чувствовала его прикосновений на своей коже, когда снова оживал в памяти их последний вечер, обливая словно ушатом ледяной воды ее оголенную душу, после чего не хотелось вставать с постели, было лишь одно настойчивое желание — сдохнуть в туже секунду.

— С каждым днем я все сильнее желала возненавидеть тебя. Ведь так должно быть! Жертва должна презирать своего насильника. Так у всех бывает! У всех! А у меня нет… Я думала, что у меня совсем кукушка поехала, что в мозге что-то поломалось нахрен. Но я была настойчивой. Каждый день, в любую свободную минуту как мантру повторяла, как сильно тебя презираю. Словно одержимая. И почти поверила. Только вот на самом деле все это время занималась самообманом. А знаешь, Никита ведь не верил мне. Не верил, что я тебя ненавижу, как я ни пыталась его в этом убедить. Черт! И ведь он был прав! Где-то в глубине души на самом деле я все еще хотела случайно увидеть тебя где-нибудь на улице, столкнуться с тобой в метро или в магазине. Хотела и боялась. Боялась, что ты просто пройдешь мимо и сделаешь вид, что не узнал. Думаешь, так легко было засыпать каждую ночь и знать, что ты где-то там далеко целуешь свою жену и желаешь ей сладких снов?! Представляешь, как мне было больно думать о том, что ты болтаешь с другими людьми и беззаботно им улыбаешься?! Я понимала, что твоя жизнь совершенно не изменится после случившегося. Ты и дальше купался бы в лучах славы и всеобщего обожания, говорил бы эти красивые слова-пустышки о любви и о том, как тебе дорога твоя семья, вновь целовал бы фанаток на концертах, и все продолжали бы восхищаться тобой, умиляясь широким крыльям за твоей спиной и сверкающему нимбу над головой… Когда я думала об этом, меня всю словно перемалывало жерновами в муку, мне… мне так херово становилось! Меня будто наизнанку выворачивало! Я боялась зайти в интернет и наткнуться на твое улыбающееся лицо. Улыбающееся так, словно никогда ничего не было! Словно меня никогда не было в твоей жизни!!! Ты… Боже… Ты превратил меня в чудовище!!! — слова прозвучали как крик попавшего в капкан дикого лесного зверя, от чего до безумия больно обожгло сердце Кипелова. Он открыл рот, сделав несколько нервных движений пересохшими губами, хотел что-то сказал, но изнутри вырывалось лишь судорожно сбивающееся дыхание, а в голове разливалась беспредельная пустота.

— Мне не нравится все то, что я творила… Я не хотела быть тварью! Не хотела!!! Не хотела этого всего! Я… правда не хотела, чтобы так все вышло, но изменить уже ничего не могу. Прости. Пожалуйста… — прошептала девушка, нервозно теребя пальчиками пижамных обезьянок, боясь поднять глаза из-под мелко дрожащих век. Так и не смогла посмотреть мужчине в глаза, но вдруг услышала в тишине его чуть хрипловатый голос:

— Мне тебя не за что винить, Таня. И, стало быть, не за что прощать. Это я винов…

Едва только начал Валерий произносить последнюю фразу, девушка, словно с цепи сорвавшись, бросилась к ему, приблизилась почти вплотную и резковато, жестко закрыла его рот рукой, но, подержав буквально пару мгновений, отстранила ее и коснулась пальцами его губ — осторожно, легко, почти невесомо, словно боясь причинить боль.

— Нет! Не говори этого! Так нельзя. Ты… Ты так только оправдываешь меня! Все то, что я творила столько времени! Нет, Валер! Нет, нет, нет! Я не хочу быть чудовищем. Я не чудовище! — словно не слыша саму себя, проорала Таня Кипелову в лицо и вновь заплакала навзрыд, бессильно уронив голову на грудь. А затем вдруг увидела сквозь пелену слез его руку, неподвижно лежавшую все это время на полу, вздрогнула и осторожно взяла ее в обе ладошки.

— Ты… Зачем? Что ты сделал? — задыхаясь от слез и громко всхлипывая, пробормотала девушка, беспорядочко пробегая холодными пальцами по распухшим и покрытым разводами запекшейся крови костяшкам.

— Глупость сделал, — поморщившись, тут же ответил Валерий. — И вроде ничего не сломал. Ерунда.

Таня смотрела на него с недоверием, казалось, так долго, мучительно долго, словно испытывая его на прочность тяжелым взглядом своих темных глаз. А, быть может, просто что-то мучительно пытаясь понять в этот момент, разобраться в самой себе.

— Как ты сумел так сильно меня к себе привязать? Как? — задавала риторический вопрос девушка — задумчиво, тихо, словно и впрямь силясь разобраться в природе своей такой нелогичной, совершенно противоестественной зависимости от человека, изменившего ее до неузнаваемости, и совсем не в лучшую сторону. — Где бы найти такой нож, который мог бы разрезать эту нить?

— Кажется, я сделал для этого все, что только можно было… — горько усмехнулся Кпипелов, виновато опустив голову на грудь. — Не помогло, как видишь.

И снова тишина укутала их обоих с головой, сковывая неловкостью взаимного молчания. Таня сидела совсем близко, почти вплотную, подогнув под себя ноги и едва ощутимо касаясь коленками ног Валерия. Кусала свои губы и нервно гладила его разбитые пальцы. А он боялся поднять взгляд и даже пошевелиться, отчаянно борясь с подкатывающими слезами и паникой от собственного бессилия отыскать какие-то нужные важные сильные слова, которые помогли бы разорвать эту мучительную тишину и перекинуть мостик между ними. Разум окончательно капитулировал, не в силах справиться с хаотично метавшимися внутри чувствами. Они были похожи на двоих выживших после страшного стихийного бедствия, разметавшего все вокруг в груды хлама и изломавшего их самих до совершенно жалкого плачевного состояния. Одного на двоих.

— Ты ведь меня не простишь… — вдруг спонтанно сказал Валерий, не ожидая ответа, а лишь как будто бы констатируя упрямый факт.

— Нужно идти спать, — грустно произнесла девушка, помолчав с минуту, а затем поднялась на ноги и подхватила с пола костыль. — Я хочу, чтобы этот день, наконец-то, закончился…

Таня протянула Валерию руки и помогла подняться с пола. Проводив его до кровати, помогла лечь и несколько секунд потом простояла в нерешительности возле него, а затем тихо вышла из комнаты, так и не сказав больше ни слова. Шаги стихли за закрывшейся с тихим стуком дверью соседней комнаты, и дом с его обитателями погрузился в ночь. В холодную ясную звездную ночь.

В тот вечер с нами произошел катарсис. Мы оба поняли, что не сможем достичь таких же глубин страсти и жестокости больше никогда и ни с кем другим.</p>

П. Брюкнер</p>