Часть 34. Круговорот насилия (2/2)

Вампиры не едят сладкое Rottenella 103620K

Старик, рассеянно улыбаясь в ответ, покровительственно постукивает по его руке иссушенной ладонью и оглядывается, фиксируя взглядом каждого из братьев. Те, сами того не замечая, невольно ёжатся: даже ослабнув, «отец» не вызывает в них ничего, кроме дрожи — так действует на них его сила.

— Ла́ма ата мистовев по? Коц ба та́хат… Ани́ цари́хе ли́девар итеха́, — обращается старик к Коциту, слегка его от себя отодвигая и повелительно взмахивая рукой.

К древнейшему вампиру тут же пододвигают кресло, на которое он величественно садится, откинувшись на спинку. В стеклах его зеркальных очков братья не могут разглядеть ничего, кроме своих недоумевающих напряженных лиц. Ахерон тут же закуривает трубку, а Флегетон, судорожно сжав руками колени и чувствуя себя нашкодившим мальчишкой, говорит почти жалобно:

— Парли́ франце́, сильвупле. Онэ ву́ ку́мпро па, папа́.

— …йошэ́в бэ хибу́к яда́им… — произносит Старик тихо, разочарованно качая головой. — Лингвуа лати́на фаци́лис э́стэ. Нунк ме э́квид интелле́джис, ми пуэр?

— И́та, патер, — отвечает Флегетон мрачно.

Еще никогда ему так сильно не хотелось слиться со своими братьями, найдя защиту в коллективном разуме, который отец уже не сможет подточить. Но когда Умный Вампир рядом, что-то — вероятно, его сила, — мешает им объединиться, и потому приходится противостоять ему поодиночке.

— Бэн фа́тто, — сухо кивает pater.

— Ди ко́за воле́ви парла́ре?

Старик отвечает. Братья переглядываются.

Каждый из них в совершенстве знает по три-четыре языка, и гораздо больше — понимает на слух, но Умный Вампир прожил больше них всех и повидал больше стран. Когда он собрал вокруг себя отпрысков, то не всегда был с ними рядом, время от времени отпуская их в свободное плавание набираться опыта. Тогда они останавливались на каком-нибудь одном местечке, где могли запугивать местных жителей и развлекаться вдоволь, он же колесил по всей планете, изучая все новые и новые языки. Тот, на котором он внезапно заговорил, не относился к списку тех языков, которые братья слышали хоть раз в жизни (а они выучили много языков, разделив их между собой поровну). В этом было одно из проявлений его прогрессирующей болезни — он путался, называя свою слабость проверкой языковых способностей сыновей. Те уже давно устали ему подыгрывать.

— Батюшка, Вы ведь когда-то виртуозно говорили по-русски, — умасливает Старика Коцит, подкрадываясь к нему с кружкой вампирского чая (сильно разбавленная кровь, в которой плавают листочки мелиссы с чабрецом) и подобострастно заглядывая в лицо. — Почему Вы его бросили? Вы, к тому же, обожали и немецкий. Очень красивый язык! Айн Глас Лайтунгсвасса, биттэ... А то, боюсь, мы не сильны в шумерском.

— Это был санскрит, — поправляет Ахерон неуверенно, набивая вторую трубку и для Умного Вампира тоже. А Флегетон тем временем уже вовсю ворочает угли в камине — отец всегда становился менее требовательным и заносчивым, когда смотрел на огонь.

Один только Стикс продолжает невозмутимо протирать листы цветов. Умный Вампир пронзает его внимательным взглядом, а затем наклоняет кружку на бок — и все ее содержимое начинает медленно выливаться на линолеум прямо под взглядом возмущенного Коцита, который лично этот чай готовил.

Стикс на мгновение замирает, прислушиваясь к звуку, затем неторопливо оборачивается, разглядывая образовавшуюся лужу. Наступает неуютная тишина — братья вновь переглядываются, не зная, как им реагировать на выходку старого маразматика. Веками вбиваемое в голову подчинение старшему не позволяет задать закономерный вопрос: «Какого хрена тут происходит?». Раньше, до болезни, отец чудил не так много, но в последнее время стал слишком уж раздражительным, как будто именно сыновья виноваты во всех его бедах. Его попытки показать, на чьей стороне власть, становятся все более безобразными, и терпение его приемышей держится только на мысли о его скорой кончине.

Стикса же, казалось, поведение Умного Вампира нисколько не смущает: он просто выбирает тряпочку побольше — ею он намеревался протереть мясистые листья филодендрона, — и, подойдя к креслу отца, молча опускается на колени и начинает тереть по мокрому месту. Долго это не продолжается: Умный Вампир подхватывает его за подбородок и заставляет поднять голову.

— Мифлетсетт… — недовольно тянет отец и спрашивает по-древнеанглийски, так, чтобы только Стикс смог его понять: «Ты смеешь меня игнорировать?».

— Ну, батюшка, помилуй, — Коцит, смекнувший, что дело пахнет керосином, пытается встать между ними — отец вынужден отпустить Стикса, и тот возвращается к молчаливому вытиранию лужи. Вообще-то, не он должен этим заниматься, а слуги, коих в особняке много, но Стикс часто берет на себя больше, чем требуется, находя в монотонном физическом труде успокоение. — Ты ведь знаешь, какой Стикс у нас необщительный, да и работы у него много — скоро здесь будет столько гостей, а на листьях пылища… О! — Коцит проводит пальцем по земле и всем его демонстрирует.

Умный Вампир снова что-то говорит — по-видимому, на греческом. Флегетон, удерживая кочергу так, будто сейчас ею треснет по голове «любимого» папеньки, произносит сквозь зубы:

— Он спрашивает, о каких гостях идет речь. Кажется, он забыл, что приказывал нам пару часов назад.

А вот и проблемы с памятью подъехали. Вампир, который постоянно все забывает — это, конечно, интересный предмет для исследования. Один доктор (человек, что досадно) как раз хотел всерьез этим заняться, но ему, разумеется, не позволили. Братья так и не смогли понять, что именно и как влияет на отца с химической точки зрения. Невозможно даже определить достоверно, сколько еще он продержится: под толстенным халатом скрывается тощее, похожее на скелет тело, которое так по-старчески переставляет ноги, что впору решить, будто древнейший вампир к концу своей жизни добился то, чего не смогли добиться другие: превратился обратно в человека.

Ахерон, испытывая к нему нечто вроде жалости, раскуривает папенькину трубку и протягивает ее Старику, наблюдая, с какой жадностью тот к ней прикладывается. Как и Стикс, старший сохраняет спокойствие, вот только оно не ледяное, как у брата, а буддистское. Ахерон садится напротив отца, пуская носом струи дыма и походя в этот момент на сонного огнедышащего дракона. Интересуется на хинди, смотрясь в собственное отражение в чужих очках:

— Ты хочешь нашей крови, потому что тебе нужны силы для проведения церемонии? Не получится, отец. Церемонию открывать будем мы с братьями. Суд над Поэтом, так и быть — твоя последняя воля. А затем ты умрешь.

Отец носил очки далеко не всегда. Раньше можно было заглянуть ему в лицо и понять, что он чувствует — но в последнее столетие он окончательно превратился в каменное изваяние, которое только и могло, что неопределенно улыбаться, то ли насмехаясь, то ли пытаясь казаться дружелюбным. Умный Вампир стал бетонной стеной, запертой дверью, об которую можно бесконечно биться, но так и не получить ответа. И это было жутко.

Насколько сильно поврежден разум древнего вампира, определить трудно. Он начинает говорить на смеси языков, которые относятся к группе Коцита, и тот, напряженно вслушиваясь, недоумевает:

— Что ты ему?.. Секундочку, — Коцит поднимает со столика телефон и сбрасывает бесконечные звонки — тут происходит нечто важнее подготовки к казни и сотрудничества с другими вампирами. Каменный уж точно мог подождать. — Э… Наш венценосный отец считает, что ты хамло, которое ему стоило оставить умирать на жертвенном… камне? — слова подбираются с трудом, потому что Старик совершенно не потрудился выстраивать предложения, опираясь на какой-нибудь один язык, а не несколько сразу.

— Алтаре, — догадывается Ахерон по контексту. Чисто технически, Умный Вампир тогда никого не спасал — Ахерон просто… не смог умереть, чем того и заинтересовал.

— Да плевать. Кажется, ты его разозлил.

Умный Вампир произносит еще более непонятные слова, едва размыкая губы, и из-за чего кажется, будто его громкий, раскатистый голос принадлежит бестелесному духу, витающему в гостиной. Он частенько использовал этот приемчик в храмах, говоря как бы от имени Бога и заставляя себе поклоняться — Флегетона он вообще убедил, что является Зевсом, и тот, наивный, еще долго ему верил. Чего Старик только не творил по молодости, оставляя и своих последователей, и своих сыновей испуганными и восхищенными, но его обман уже давно перестал работать: теперь-то они понимали, что никакой божьей кары не последует. Когда pater подобрал их, они были слабы. Теперь же, питая их своей силой, ослаб он.

— Твое время ушло, — говорит Ахерон уже на нормальном языке, вертя в руках трубку и без страха противостоя этой стихии самомнения и безумия. Потому что как бы отец не пытался их разобщить, Ахерон — не один.

Медленно поднимается с колен Стикс, чувствуя поддержку брата. Подходит ближе Флегетон, вставая за спиной у сидящего Ахерона и больше не боясь столкнуться с отцом лицом к лицу. Деловито поправляет костюм Коцит, переставая выдавливать из себя улыбку. Огонь в камине начинает трепетать, то усиливаясь, то затихая, управляемый чужой волей.

Прошли те времена, когда чудовища считали своего отца семьей. Когда они начали сомневаться в нем? Может быть, когда устали повиноваться его жестоким приказам и убивать друг друга? Стикс остановился первым, взяв на руки маленького Коцита и не подпуская к нему никого, даже Умного Вампира, в попытке защитить брата от вредного влияния Древнего. Затем был Флегетон — прошлого Флегетона он не стал разрывать на части и вгрызаться ему в лицо, лишь плавно слился с ним телом и разумом, перемешав черты характера и внешности. Ахерон остановился последним, когда, спасая, отлучил от семьи того, кого называть не стоит, пусть Коцит — слишком молодой и еще ничего не понимающий, — был против.

Но Умный Вампир не пробыл бы столько лет в роли главы вампирского рода, если бы, даже будучи слабым, позволил бы кому-то себе противостоять. Вероятно, на рывок он тратит последние силы, но этим выигрывает себе время: Коцит, стоящий к нему ближе всех, едва успевает почувствовать боль в обоих запястьях, как его охватывает оцепенение, которому он уже не может сопротивляться, столкнувшись с глазами отца, больше не спрятанными за стеклами очков. Что странно, самих глаз Коцит разглядеть попросту не успевает: его сознание тут же погружается во тьму.

Теперь младший из четырех сыновей, обездвиженный сильнейшим гипнозом, может лишь беспомощно ощущать, как его кровь стекает в подставленную Умным Вампиром чашку для чая. Старик беззлобно улыбается, вновь спрятав глаза, и говорит, не обращая внимания на принявших боевую трансформацию сыновей:

— Э тон ту, мон герсон. Же тери́блюмо фа.

Как бы ужасно это ни было, его порождения, уничтожающие его, были единственным доступным для него лекарством, которое, пусть и ненадолго, улучшало его самочувствие. Потом он превращался в еще большую развалину, но иного выхода не было. Всегда ли Умный Вампир относился к сыновьям как к ресурсу, с помощью которого можно добиться уважения и власти? Этого братья, наверное, уже никогда не узнают. Потому что им будет некого об этом спросить.

Каменный выбирает самый «подходящий» момент, чтобы ворваться в гостиную, останавливая своим неожиданным появлением и причитаниями назревающее отцеубийство:

— Я там вам кое-кого привез, звоню-звоню, а вы… А, прошу прощения, вы, кажется, сильно заняты? — Каменный испуганно сгибается в учтивом поклоне, боясь поднять голову и чуя задницей, что случайно наткнулся на то, чего не должен был видеть. Главу, расхаживающего в турецком халате и тапочках, например. Не приближенным к верхушке лицам позволялось видеть его лишь в официальном белом костюме.

Умный Вампир трясущейся рукой подносит ко рту чашку, залпом выпивая все, что успело вытечь из зверски разорванных запястий Коцита. И приветливо говорит Николаю на французском:

— Что вы, мы с моими мальчиками уже закончили. Можете передать им все, что хотите сказать, а я, пожалуй, удалюсь.

И мгновенно исчезает, оставляя Каменного в полнейшем шоке. Коцит, более не сдерживаемой никакой силой, отмирает и, глядя на зажившие, но окровавленные запястья, кричит в испуге и праведном гневе:

— Анову сикиииииим!!! Гехбе! Как же больно! Я УБЬЮ ЭТОГО ГИЖДЫЛЛАХА… Да как он… СТИИИИКС.

Для Коцита, которого всю его жизнь облизывали со всех сторон и сдували с него пылинки, произошедшее было не просто предательством, о, нет, своим поведением Старик нанес ему непростительное оскорбление, которое смывается кровью.

Каменный, чувствуя себя неуютно, уже подумывает уйти и вернуться, когда все уляжется, но Ахерон решает взять роль переговорщика на себя и, пока Стикс за его спиной вытирает мокрой от чая тряпкой руки Коцита под завывания раненого и оскорбленного: «Рубашка от Арманииии», старший кивает визитеру:

— Вы по какому вопросу?

— Кхм… Я вам Разумовского привел.

— Кого?.. — морщится Ахерон, скрестив на груди руки. — Графа, что ли?

— Позвольте представить тем, кто с ним не знаком, — торжественно произносит Николай, пока двое вампиров подозрительной наружности вталкивают в гостиную изрядно помятого рыжего мужчину, только-только пришедшего в сознание. — Сергей Разумовский, он же бывший охотник на вампиров, он же оборотень-лис, который недавно заглянул на охоту к волкам и львам, он же приемный отец отсуженных у одного вампира детей, местоположение которых сейчас уточняется. Предлагаю наказать его по вампирскому закону за… Ну, за что вы там захотите его наказать.

Коцит тут же останавливает причитания, заинтересованно поглядывая на преступника, которого к нему приволокли. Сергей Разумовский… Да, личность в определенных кругах известная. Насолил, конечно, не так сильно, но Коциту сейчас и этот пойдет.

На лицо Сергея падает тень. Он стонет, приподнимаясь, и щурится, пытаясь понять, где находится, и кто его окружает. Коцит бесцеремонно хватает его за волосы, приподнимая и разглядывая симпатичную мордашку. Попортить будет жалко… Хотя, а не все ли равно?

— Он мой! — предупреждающе шипит обозленный на весь мир Коцит. — Ну что, Разумовский. Допрыгался? — И, размахиваясь, с наслаждением ударяет пленника по лицу.

Предыдущая страница Список Никто