Часть 32. Окружен, но не сломлен (2/2)

Голос низкий, хриплый, но твердый. Джессика останавливается, смотрит на нахмуренные брови, на серьезные, бездонные черные глаза, которые так и не пожелтели — действительно себя контролирует, — на упрямо сжатые губы и напряженные мышцы, на попытку выровнять дыхание и отстраниться. Родригез только сильнее хватает, целует вновь, но на этот раз протиснуться между губ языком не получается.

— ¡Terco!<span class="footnote" id="fn_30608759_4"></span> — Родригез, не прерывая зрительный контакт, ведет когтем по его коже от горла до соска, стараясь войти глубже.

Кризалис морщится, но ему слишком приятно, чтобы он мог от нее это скрыть, и тогда до Джесс, наконец, доходит, как стоит поступить. Отыскав замок, девушка без труда разбирается с ним и начинает тянуть с мужчины цепи — тот пытается ее остановить, хватая за руки, но ее нарастающая из-за луны сила слишком нестабильна, и Родригез сжимает его в ответ с такой яростью, что Кризалис сдавленно охает, чувствуя, как трещат его кости. Черты лица девушки подозрительно сильно напоминают волчьи, и все же — она еще не на грани полного обращения. Пока нет. А вот он, не сдерживаемый цепями — да.

— Прекрати… — предупреждающий рык. Кризалису не хотелось бы с ней драться, все же, она его друг. Их эксперименты должны остаться в прошлом как приятное воспоминание, но не более того. Сейчас в этом нет никакого смысла.

Джесс считает иначе. Она нетерпеливо опрокидывает его на пол и садится сверху, воинственно стягивая с себя футболку. Кризалис уже всерьез готовится сбросить волчицу, но замирает, слегка подрагивая от предвкушения, когда видит, как она отточенными движениями хватает цепь через ткань и наматывает ее конец себе на руку — так держать будет гораздо удобнее. Лев нервно облизывает губы, понимая, что будет неприятно, но не хочет этого останавливать. Тянется к Родригез, придерживая ее на своих бедрах за талию — контакт кожи к коже, мгновенная искра. Звенья громко постукивают друг о друга, Кризалис уверенно отвечает на хищную улыбку напротив и выпускает когти, когда кончик цепи со всей дури попадает ему по зубам.

Родригез вскрикивает — он распорол ей кожу, но его это волнует мало. Сплевывает кровь вместе с осколком зуба, улыбается кроваво, частично обращаясь, когда следующий удар приходится по груди. Родригез удерживает его одними ногами, не давая вскочить, боль делает ее сильнее и злее, и в этот момент она выглядит как самая настоящая бесстрашная амазонка. Чертовски привлекательная.

Зверь пытается напасть, чтобы избежать повторных ударов, но человек внутри удерживает его на месте, позволяя оставлять на своей коже глубокие синяки и плачущие кровью раны, которые все равно бесследно сойдут через пару дней. Оборотни довольно выносливые, и он позволяет проделывать все это с собой, даже хрипло посмеивается, когда амазонка накидывает злосчастную цепь ему на шею, крепко придушивая. Он истекает кровью и задыхается, теряя связь с реальностью, он чувствует, что умирает, и ему так хорошо, как не было в тот день, когда он осознал, что снова может ходить. Вся боль и обида, чувство вины и ненависти к самому себе выплескиваются из него с каждым рваным выдохом, слезы облегчения застилают глаза — он бы, наверное, от всего этого даже кончил, если бы давление на шею не ослабло, а в комнате не запахло бы посторонними.

Перед глазами плывут непонятные круги, пространство плавится, как мороженое на солнце. Кризалис едва может разглядеть черные ботинки, остановившиеся прямо перед ним, как вдруг знакомая сильная рука хватает его за волосы и приподнимает, почти ласково стирая кровь мозолистыми пальцами. Тело реагирует на голос и запах вожака, покрываясь мурашками и застывая в унизительной позе покорности.

— Ну как, Кризалис? Нравится наказание за твои ошибки? — вожак говорит спокойно, без капли гнева, но в тот же момент кто-то другой, меньше и злее, пусть и пахнет также, ожесточенно ударяет Кризалиса в бок, и пленник пригибается к полу, закашливаясь и не находя в себе силы ответить. Чужая рука даже не думает опускаться вместе с ним, натягивая волосы и заставляя рычать от неприятного ощущения. — Хватит, — хладнокровно говорит вожак кому-то, — не нужно. Мы просто поговорим.

Кризалиса, наконец, отпускают — только для того, чтобы Родригез оплела его своими руками не хуже цепей. Она целует его в мокрый висок, прямо во вздувшуюся венку, успокаивающе шепчет: «тише» и укладывает голову ему на плечо. От этого прикосновения неприятно: они оба липкие от крови и пота, и хочется скорее выбраться на свежий воздух, в ночной лес, зарывшись всем телом в листья. Ее дыхание оглушает не хуже собственного, а руки немилосердно тревожат раны, но Кризалис почти благодарен ей за пусть и насмешливые, но все же знаки утешения. За все, что было до, он благодарен тоже — хорошая трепка выбила из него все тяжелые мысли и сомнения. Он должен быть спокоен, когда будет отвечать вожаку.

Ничего, кроме ботинок, Кризалис по-прежнему не видит, хотя и этого ему хватает: взгляда вожака он бы попросту не выдержал. Мердок не собирается тащить его в кабинет, который без труда можно превратить в импровизированную допросную, и на протяжении нескольких часов светить лампой в глаза, пытаясь выудить правду. Не угроза, лишь предупреждение — еще одной ошибки Кризалису не простят, потому он сдерживается, чтобы не харкнуть под ноги тому, кто засадил ему под ребра. Он, наконец, узнает этот запах, смешанный с львиным: только один человек в прайде стал бы его так подло бить. Старый добрый дружище Кирк! Угрожающе постукивает по ноге дубинкой, пытаясь запугать — а он может быть действительно опасным, когда захочет.

— Чем быстрее и честнее ответишь на наши вопросы, тем быстрее освободишься, — Мердок с Кирком на контрасте: ни одного лишнего движения и даже вздоха. Вожак не мог себе позволить излишней эмоциональности, и его партнер компенсировал это с лихвой, больно жаля любого, кто косо посмотрит в их сторону.

Кризалис протестующе дергается и чувствует, как цепенеет от чужой силы — Мердок давит через связь вожака, желая удостовериться, что ему скажут правду. Сопротивляться этому было бы гораздо легче, не будь Кризалис таким сонным и побитым. Не в том дело, что ему есть, что скрывать, просто он хочет отвечать сам, по своему желанию, а не потому, что его заставили. Он, как настоящий мужчина, всегда готов ответить за свои слова и поступки, давление в этом случае только унижает. Они этого, кажется, не понимают, а вот Родригез понимает очень даже хорошо и что-то беспорядочно шепчет:

— Silencio, cariño… No temas… Solo haz lo que digan…<span class="footnote" id="fn_30608759_5"></span>

Мердок, тем временем, начинает допрос — пока без пристрастия, но если его вынудить, Кризалис будет висеть на связанных руках и получать такие удары, что ни одна регенерация не спасет. Он… видел однажды, как Мердок это делает с тем, кто пытался их предать. И, честно говоря, хотел бы забыть.

— Ты знал о том, что Поэт хочет напасть на моего племянника?

— Нет… — башка начинает трещать сильнее. Куда проще выдержать это с закрытыми глазами, но тогда нельзя будет отвлечься от боли. Кризалис предпочитает смотреть на ботинки. Это не так трусливо. — Он только хотел, чтобы все узнали, что он ни в чем не виноват… Как Кристофер? С ним все в порядке?

Ему не отвечают, и это заставляет тревогу свернуться внутри живота ядовитым змеем. Все настолько плохо? Неужели Кристофер не выкарабкается? Он выглядел настолько нездоровым, что вожаку пришлось его нести. Кризалис ведь знал, что Поэт — детоубийца, все ему это твердили, но он не верил, а теперь…

— Поэт собирался натравить нас на вампиров?

Новый вопрос звучит слишком резко, Кризалис не успевает к нему подготовиться. Ответа он и сам не знает. Лично его во всем этом дерьме интересовало только благополучие вожака — Поэт ведь уверял, что волки или вампиры могут убить Мердока. Причем здесь вообще Кристофер? Зачем Поэту это было нужно? Но даже если предположить, что он действительно нарывался на конфликт, он ведь — вампир вне клана и не может выражать волю всех своих сородичей. Его можно назвать преступником-одиночкой, который пытается привлечь к себе внимание; если на кого теперь и нападать, то только на него, а не на всех вампиров разом. Пусть львы, кажется, и сами не прочь пойти против Умного Вампира и его сыновей (для чего-то же они выясняли, как можно победить кровососов, да и их разговоры...), но уничтожить одну семью и выстоять против целого клана — это не одно и то же.

«Нет» Кризалиса выходит настолько неуверенным, что вызывает в Кирке новую вспышку агрессии.

— Лжешь! — обвиняет тот и слышит в ответ лишь шиканье. Мердок продолжает:

— У этого поганца есть сообщник среди вампиров, — утверждение, а не вопрос. — Ты должен сказать мне, кто это, и где он живет.

Огонька Поэт упоминал, и не раз, но всегда отказывался назвать его имя. Все же, в подлунном мире горелый черт считается мертвым. Даже если сказать, что все это провернул он — все равно ж не поверят. Но ведь Палыч без проблем показался Волкову — они, кажется, были знакомы уже давно, и тот в случае чего подтвердит, если одиночку не воспримут как очередную подставу. Но зачем теперь всех этих кровососов покрывать? Это из-за них Кристофер оказался в опасности! А Кризалиса к нему вряд ли подпустят, он даже извиниться перед ним за Поэта не может.

— Говори, chico, — нашептывает Родригез и проводит руками по его оголенному торсу, задевая раны и надавливая на синяки. — Он обманул тебя. Втерся к тебе в доверие, чтобы добраться до нас…

Кризалис хочет, чтобы она, наконец, от него отлипла — ей самой не противно? Но она лишь слизывает его пот, посмеиваясь, и слегка поскребывает когтями, намекая, что его сладкая пытка в любой момент продолжится, если он захочет. Он снова весь напрягается, как бы она не пыталась размять его мышцы жесткими, но несущими успокоение движениями. Он ощущает себя так странно — сзади она, легкодоступная и почти необходимая прямо здесь и сейчас, впереди — вожак, требующий себе подчиняться; от всей этой смеси противоречивых сигналов хочется коснуться себя и довести до разрядки, но осознание, что этого делать ни в коем случае нельзя, делает все происходящее еще хуже.

Он пытается сконцентрироваться на Джесс — на ее запахе, ее волосах, ее гортанном голосе, который так уверенно произносит непонятные словечки. То, что она сейчас делает — всего лишь часть ее работы, хотя доля собственного интереса здесь тоже есть. Кризалис с Джесс, в целом, неплохо ладили, и по этой причине именно она сейчас подталкивает его к определенному решению. Но ведь он всегда старался оставаться на своей собственной стороне.

Пусть прайд и дал Кризалису здоровье, постоянный доход и семью, он делал все по-своему, не всегда считаясь с чужим мнением. Остальные же полностью принадлежали прайду — и она в том числе, пусть только и на то время, что ей за это платят. Родригез с легкостью наплюет на их дружбу, если так будет нужно для дела, а цепь в ее руках превратится из орудия сексуальной игры в орудие убийства.

Окруженный со всех сторон то ли союзниками, то ли врагами, Кризалис ощущает себя так, будто снова противостоит прайду в одиночку. Есть ли в этом хоть какой-нибудь смысл сейчас, когда все утверждают, что Поэт воспользовался их доверием, чтобы полакомиться кровью очередного «ребенка»? Перед глазами встает образ одинокого Поэта, привалившегося к стене и не желающего входить в двор-колодец, в котором часто играли его подопечные. Ему никто не верит, вот, почему он предпочитает ничего больше не говорить. Если даже Кризалис, его пара, так легко сдается под натиском львов, кому он вообще может открыться?

Кризалис мысленно подходит к нему, притрагиваясь к плечу в извиняющемся жесте. Поэт поднимает голову — с его осунувшегося, гниющего лица на льва смотрят пустые глазницы, а рот искажается в беззубом оскале. Видение оказывается слишком ярким — кажется, Кризалису все еще не хватает воздуха. Он резко выныривает из жуткого трипа и вздрагивает — но не от картинки, подкинутой агонизирующим мозгом, а от того, с какой силой Джесс хватает его за член, давно предугадав его желания. Во всем этом слишком много бесстыдства, он готов говорить, лишь бы она не продолжала, он бьется, как пойманная в сети рыба, превращаясь во льва, и уже никто из них не может его удержать — и они не держат.

Он вырывается с хрипом, смотря на них обозленно и потерянно, рычит, но не нападает, забившись в угол раненым зверем. Когда он лев — в голове так хорошо, так пусто, так спокойно, не нужно ни о чем думать и ни о чем переживать, не нужно принимать никаких решений. Вожак вдруг делает странное: встает перед ним на четвереньки, заглядывая в глаза — теперь Кризалис может смотреть в ответ без страха, но он не видит в чужом взгляде ни ненависти, ни осуждения. Вожак кладет свою большую руку на его лохматую голову, говорит что-то успокаивающе, но что — не разобрать, Кризалис понимает только интонации, но от них почему-то становится легче. Он гладится об подставленную руку, позволяет чесать себя за ухом и почти урчит, а затем вдруг облизывает широким языком гладкое, чересчур человеческое для зверя лицо. Вожак обхватывает тело льва руками, обнимая — Кризалис бодается в знак признательности и обращается обратно в человека. Груз вины, который все это время лежал на его плечах неподъемным грузом, вдруг падает, разбиваясь на тысячи маленьких камешков и на лету превращаясь в слова, которые попадают прямо ему в рот.

Кризалис, подчиняясь этой необузданной силе слов, рассказывает все. Рассказывает о том, как они втроем — он, Поэт и Огонек, — сидели в стенах исследовательского центра. О том, как Палыч управлял людьми с помощью огня и не боялся солнца, пусть и слабел на нем. Как они, сидя на кухне, обсуждали план по спасению Мердока и Умного Вампира, как Поэт испугался соли, которая на обычных вампиров не действует, но наверняка может навредить его братьям. Как Поэт и Огонек шушукались за его спиной, непонятно что обсуждая, как Огонек вдруг пришел на задний двор паба во время недавней вечеринки и уговорил Волкова передать львам запись, а потом вдруг исчез, как будто его никогда рядом и не было. Как Кризалис пытался ему дозвониться, но тот не отвечал на звонки, а потом номер вообще оказался недоступен; как Поэт начал темнить и вести себя странно, говоря, что скоро все будут убиты, и Кризалиса это насторожило, но он ничего не сделал.

Сколько бы он ни говорил, Поэта внутри него не становилось меньше. Такую заразу можно только выжечь — но Кризалис к этому не готов. И никогда не будет готов.