Часть 27. В заточении (1/2)
— Высшие читают желания и мысли. Но твои стихи — это твой дар. Думай стихами.
Голос обволакивал, погружая в мягкую дремоту. Такое случается, когда из тебя высасывают энергию. Ты больше не можешь сопротивляться… Это походило на забытое воспоминание из детства: когда кто-нибудь из братьев оказывался рядом, Поэт тут же начинал слабеть. Мог упасть, разодрав в коленки кровь, мог потерять сознание. Он пытался вырваться из их цепких лап, но они заглядывали в его сознание, заранее зная каждый его шаг: куда он побежит прятаться, стоит только ему выскользнуть, в какое место попытается ударить, если его найдут.
Кусать мальчика слишком часто было небезопасно: Умный Вампир мог бы увидеть и надавать за это по шее. Слизать кровь с его ран — это другое дело. Надо лишь подстроить все так, чтобы мальчик ударялся почаще... Тогда он начинал плакать, и они глотали его слезы вместе с негативными эмоциями. А затем вскрывали синяки зубами.
Жан был всего лишь странным, но человеческим ребенком, который ничего не мог противопоставить столь древним существам. Поэт был вампиром, который не хотел, чтобы его снова, как тогда, пытались подавить, стирая воспоминания и подчиняя волю. Но раз он так хотел остановить братьев, был ли у него выбор?
— Полной картины не должен видеть никто. Даже я. Тогда они не найдут никакой связи…
Связь можно найти всегда, даже там, где ее никогда и не было. Вампиры были мастерами по этой части. Но, даже наткнувшись на один-единственный паззл в виде Поэта, они не смогут разгадать тайну, пока не станет слишком поздно. Ведь даже Огонек не знает всей правды.
— Скоро все начнется… Нам больше нельзя ждать.
Нельзя ждать… Пребывание в исследовательском центре было всего лишь передышкой перед грядущим. Все прожитые ими года были этой передышкой. За их спинами готовился переворот: они чувствовали, но не знали… Не хотели в этом участвовать, пока не пришло время принять свою судьбу и сыграть роль в этом напыщенном спектакле.
Судьба говорила Поэту, что он выживет. Но только в том случае, если он все сделает правильно.
— Не скажет никому ни слова
Навеки праведный Поэт.
В стихи облечь ему не ново
Ненужной правды пируэт.
И пусть врагами будет схвачен,
Пускай его страданья ждут,
Пока смысл жизни не утрачен,
Пытать его — напрасный труд.</p>
Стихотворные строчки стерли из головы все предыдущие слова. Поэт закрыл глаза, позволяя сухой руке провести по его волосам. Совсем как тогда, в нестертом детстве, когда дядюшка успокаивал его, веля не расстраиваться. Умный Вампир как будто снова сидел рядом, и это наваждение... пугало. Поэт попытался привстать, не открывая глаз, но его настойчиво опустили обратно: мальчик во что бы то ни стало должен был подчиниться. Ради себя самого. Ради будущего, в котором он мог бы жить, не оглядываясь.
Все, даже самые продуманные планы, склонны рушиться в самый последний момент. А если этот план настолько эфемерен и раздроблен, что почти не существует, разобраться с ним будет не так уж и легко.
— Я не смогу прийти — ни в своей физической оболочке, ни в чьей-либо еще. Они всегда чуют меня… Если следовать пророчеству, все сходится: внутрь должен попасть ты. И я — внутри тебя. Ты сделаешь это ради своего дядюшки?
Поэт вздрогнул, хватая наставника за руку и сжимая ее с такой силой, будто желал оторвать ее прямо сейчас. Он ненавидел признавать свою слабость и показывать свой страх. Не мог доверять вампиру, которого почти не знал.
Огонек успокаивающе провел по его щеке свободной рукой. Спустился до шеи и отодвинул воротник, высвобождая на свет белоснежную кожу, еще не покрытую звериными метками. Было ли это единственным решением проблемы? Поэт опасливо шипел, сжимая сильнее пальцы. Но не двигался с места.
Поэт не хотел, чтобы его кусали. Только не снова... Страх, которого он стыдился, было легко почувствовать и без связи на крови.
— Если об этом узнают…
— Об этом узнают, — припечатал старший вампир. И тут же смягчился: — Но узнают и то, почему ты этого боишься.
Стертые воспоминания возвращались в виде тревожных снов. Поэт раз за разом испытывал то страшное чувство, когда острые зубы вонзаются в плоть и лишают жизненной энергии. А зубы были огромные… И это даже не преувеличение, какие случаются в сновидениях, и не искажение воспоминаний. Они были огромными на самом деле.
Поэта начали пугать не только зубы, но и иглы. В Исследовательском Центре он мог устроить настоящую истерику при виде них, и успокаивался лишь тогда, когда начинал петь про себя колыбельную, избавляющую его от кошмаров. Этой колыбельной его когда-то научил слуга, приставленный к нему. Слуги так часто менялись…
Поэт плотно сжал губы и отвернулся, выпуская чужую руку из захвата. Пусть это закончится побыстрее. «Ты не бойся, здесь кроватка, спи, мой мальчик, мирно, сладко…». Другой был так близко, и его сила казалась такой знакомой... Она не запугивала и не давила, она словно была частью него самого и тянулась к нему, желая воссоединиться. Ему казалось, что он почти понял... И понимание тут же стерлось, как и все остальное.
Вместо укуса он почувствовал лишь, как ему что-то пропихнули в крепко сжатые пальцы. Поэт поднес предмет к лицу и принюхался, угадывая запах воска с приторными ароматическими примесями. Свеча. Ну конечно, укус — не единственный способ. Откуда у Огонька столько сил, чтобы связываться через пламя на больших расстояниях? Обычные вампиры так гипнотизировать не умели...
— И это все? Всего лишь пламя?
Его нести мне? Словно знамя?
Нести его, как Данко — сердце?
И так открою дворца я дверцу?</p>
«Как я ее там зажгу? Это же глупо», — рассеянно мелькает мысль.
— Чего ты еще ожидал? Ты слишком юн, чтобы лишать себя репутации, юноша, — усмехнулся Огонек. — Не для этого же ты идешь на такой риск? Ты все поймешь... Alles zu seiner Zeit<span class="footnote" id="fn_30608530_0"></span>.