Часть 23. У страха — глаза Зверя (1/2)
В страхе больше зла, чем в самом предмете, которого боятся.
Цицерон</p>
Время от времени в особняке Умного Вампира собиралась высшая знать и устраивала оргии. Это было помпезно, возвышенно и нередко заканчивалось чьей-нибудь смертью от потери крови, потому что вампиры дурели от похоти и не отличали одного голода от другого. Поэт во всем этом не участвовал — было неинтересно. К тому же, он не имел желания видеть своих братьев раздетыми.
Оргии в борделе были более грязными и бесхитростными. Никакой классической музыки на фоне, никаких высоких признаний, ароматических свечей, тонких одежд и заглядываний в головы друг друга. Люди здесь, словно животные, стремились как можно быстрее насытить собственную плоть, не задумываясь о тонких чувствах. Они сходились на одну ночь, не зная друг друга и не желая принести друг другу радости. Одни продавали свое тело, словно товар, другие пользовали его на время, ошибочно считая, что смогут получить стоящий аналог реальных эмоций.
Поэт наблюдал. Входил в чужие комнаты, которые проститутки называли кабинетами или будуарами, и, оставаясь незамеченным, прятался в тени. Сознание проституток и их клиентов в этот момент было крайне незащищенным — проскальзывать в него получалось быстро и безболезненно.
Его мысли — о жене, которая только что родила и не давала, ее — о новых сережках. Еще одна девушка могла думать только о том, как сильно ей хочется в туалет, и как бы не обделаться у всех на глазах. Пока в Главном особняке возносились под пение ангелов, вкушая божественный нектар, в борделе утопали в болотах собственных нечистот и становились все ближе к животным. Среди них Поэт лишь раз почувствовал искреннюю страсть и поначалу даже удивился ей. Только Джессике было по-настоящему хорошо, только она постигла истину Наслаждения и была ближе к ангелам, чем все они, вместе взятые. Поэт не думал, что будет учиться у своего врага.
Он впитывал ее дыхание и ее стоны, запоминал позы и эмоции, отражающиеся на лице. В отличие от других, она не была слепа.
— Хей, кровосос, — протянула она, не слезая со своего клиента; приглашающе выгнула тонкую шейку, стряхнув с нее черные, тяжелые от пота локоны. — Я смотрю, ты все еще не передумал?
Она была волчицей, что могла превращаться лишь в полнолуние. Обративший ее был слаб, и, судя по всему, уже мертв, раз она не оказалась в его стае. Одна мысль мучила Поэта: насколько волки могут быть для него опасны? Неужели рабы-вампиры, к которым любили наведываться оборотни, не выживали именно из-за яда?
— Я просто смотрю, — ответил он, ведь больше не было смысла скрываться. Клиент закряхтел — сильнейший оргазм настолько вскружил ему голову, что присутствие Поэта перестало его смущать.
Мужчина грудой безвольного мяса скатился с Джессики и принялся восстанавливать дыхание — она его, кажется, совсем укатала. А вот девушка нисколько не выглядела утомленной. Она присела, пошарила на прикроватной тумбочке и быстро закинула конфету себе в рот. Поэт ее манипуляций не понял, пока она не схватила его за плечи и не притянула к себе. Поцелуй получился сладковатым, но не из-за конфеты, а из-за небольшой ранки у девушки на языке — в порыве страсти она слегка его прикусила.
— За счет заведения, — буркнула Джессика, отстраняясь. — Выеби Кризалиса как следует, понял? Его недотрах только слепой не заметит.
От поцелуя ничего не произошло. Ни через пять минут, ни через час, ни через сутки. Чем слабее особь, тем слабее ее яд, теперь он в этом убедился. У кого же яд самый сильный? Разумеется, у вожаков. Поцелуй с Волком мог убить Поэта… Вампиру противно от одного только воспоминания о том, как тот к нему прикоснулся.
Стоило только ему выйти из ванны, в которой он не менее часа отмокал, предаваясь воспоминаниям и смывая с себя въевшийся глубоко под кожу отраву, как его подхватили сильные руки и — понесли.
Поэт закрывает глаза. Крепко стискивает чужие плечи, подгибает ноги, чтобы не удариться ими об стену. Отстраненно думает о том, что и сам мог бы поднять льва, но тому пришлось бы слишком долго отходить от потрясения, а у Поэта нет цели его шокировать. Пока что.
Вампир давит в себе неуверенность и тревогу. Молчит, пока его несут. Молчит, пока укладывают, вгрызаясь в него зубами — не до крови, разумеется, заносить яд прямо в раны слишком опасно. Затем обхватывает лицо льва ладонями, заглядывает в ничего не смыслящие, угольно-черные глаза и первым предлагает:
— Давай займемся раббингом.
— Чем? — непонимающе переспрашивает тяжело дышащий Кризалис и мажет губами по щеке: каждый раз так сильно хочется урвать настоящий поцелуй, но и этого им нельзя… — Это связано с регби?
Тихий смех — немного даже истеричный. Смех Поэта никогда не походит на чистый, веселый звук, но Кризалис не понимает, почему так происходит. Его мышка очень недоверчив и злопамятен, удивительно, как он спокоен сейчас и позволяет без всяких возражений с силой сжать свое хрупкое с виду тело.
— Это непроникающий секс. Ты трешься об определенную часть тела партнера и таким образом добиваешься разрядки. Есть еще драй-хампинг — это раббинг в одежде.
— Напридумывают всяких названий, — ворчит лев, а сам стягивает с Поэта полотенце, под которое тот не стал ничего надевать.
Кризалис охватывает белую фигуру изучающим, собственническим взглядом и останавливается на бедре. Оно шире, чем остальная часть тонкой ножки, к тому же, ближе к заветному месту, что не может не будоражить. Кризалис помечает свой выбор поцелуем, а затем вопросительно заглядывает в колдовские глаза в поисках одобрения. Поэт откидывается на подушку, отстраненно наблюдая за ним; погружает длинные пальцы в рыжие волосы и склоняет зверя ниже, призывая поцеловать еще. Поэт все еще тих — странный смех был единственной эмоцией, что он выдал, и ориентироваться на это не так-то просто, но Кризалис старается.
Стройное бедро манит, Кризалис облизывает его и покусывает, как будто мечтает съесть. Согревает своим дыханием, поражается неестественной для людей и оборотней твердости, как будто Поэт весь выточен из камня. Последние элементы одежды слетают на пол, Кризалис подтягивается вверх на руках, чтобы взглянуть на Поэта и подобрать лучшую позу для дальнейшего трения.
— Значит, тебе все-таки нравится? — скалится лев, предвкушая пиршество. Проводит языком по шее, шепчет в заостренное ушко: — Ты мне должен. Львы могут от трех до пяти дней подряд, помнишь?
Взгляд Поэта как будто бы рассеянный, но на мгновение Кризалис угадывает в нем вспышку злости. Показалось? Лев трется об вампира на пробу и, не услышав ответа, вновь проводит языком по манящей коже.
— Прошу меня больше не облизывать, — требует Поэт излишне официально и морщится. Как будто не вампира, а монашку берешь. — Кожа зудит.
Доставлять неудобства мышке не стоит: как бы сильно не хотелось его вылизать, он и так много времени проторчал в ванной, пытаясь все с себя смыть. Если так будет происходить каждый раз, думает Кризалис, то скоро можно будет заказывать себе надгробный камень с надписью «сдох от нетерпения».
Вампир зажимается, когда оборотень тянется к его члену, чтобы доставить удовольствие и ему тоже.
— Не обижу, — серьезно замечает лев. Пальцы его аккуратно оглаживают область рядом, побуждая расслабиться и довериться. Всего второй настоящий секс, торопиться не стоит. Недоверие мышки, увы, распространяется на все сферы его жизни. Хотелось бы Кризалису узнать, кто его так запугал…
— Если обидишь, твои кишки будут обмотаны вокруг люстры, а в твою задницу я запихну здоровенный серебряный прут…
«Оу, — удивляется Кризалис. — Это что-то новенькое». Оборотень уже слышал угрозы от вампира, но они всегда были наивными и невинными: «Я пожалуюсь ученым, я пожалуюсь Умному Вампиру, я не буду с тобой разговаривать»… Хотя последнее, и впрямь, было мукой для запертого в клетке зверя. Чего-то откровенно кровавого Поэт еще не говорил.
— Я предпочел бы кое-что другое в своей заднице. В перспективе.
Кризалис не успевает понять, как это происходит, только чувствует, с какой силой его переворачивают, подминая под себя. Теперь Поэт сам трется об его бедро и придавливает к кровати, не позволяя пошевелиться. Для сохранения устойчивости он даже вцепляется Кризалису в плечо зубами!
— Мне начинать бояться? — шутит лев. — Потому что, определенно, моя задница к этому еще не готова.
— Не обижу, — возвращает Поэт его же слова и облизывается — немного крови от укуса остается на губах, но желания высосать ее всю не следует. Вампир неплохо научился держаться…
Кризалис рычит — предупреждающе. Толкается нижней частью тела вперед, стараясь как можно ощутимее проехаться членом по твердому бедру. Даже такие почти невинные — по сравнению с проникновением, — вещи сносят крышу, а уж когда Поэт обхватывает его член бедрами, опираясь на плечи, и начинает двигаться, усиливая темп, Кризалис вообще теряет контроль, кончая и пачкая его мышиное величество.
Этого лев уже не замечает.
Схватить. Овладеть. Сделать навсегда своим. Удлинившиеся когти распарывают кожу, и из бледной она превращается в темно-красную, если не черную, покрываясь вампирской кровью. Вампир дерет в ответ, но это сладкая боль, которая превращает стон из болезненного в желающий.
Переворот — вампир снова снизу. Скребет когтями по плечам, оставляя глубокие борозды, подставляет открытую шею, утыкается ею в губы, признавая чужое превосходство. Но этого мало. Хочется… больше.
Обращение начинает бить по мозгам, хочется только тело рядом. Кожа утолщается, вампир больше не сможет прокусить ее, как в первый раз, его зубы вместе с потоком каких-то слов застревают в подшерстке и не доносятся до сознания. Слишком горячо, хочется поскорее сбросить с себя последние остатки человеческого и растерзать этот лакомый кусочек, которому уже некуда спрятаться…
К морде словно прикладывают лед — две маленькие ручки стискивают ее и подавляют чужеродной энергией. Что-то стучит отбойным молотком, требуя своего внимания… Лев уже более аккуратно оглаживает молочное тело, вслушивается в красивый дрожащий голос:
— Опиши свои мысли словами, мотылек. Что ты хочешь со мной сделать?
Непривычное ласковое обращение заставляет улыбнуться и игриво боднуть в плечо. Руки на висках уже и не ощущаются, но говорить выходит легче, с хриплым порыкиванием:
— А тебя это заводит, а?
— Еще как, — уверяют пронзительно. — Скажи, что сделал бы со мной, если бы тебя ничего не останавливало.
Зверь облизывает пересохшие губы. Ощущает, с какой силой вампир продолжает бедрами сжимать его член — еще чуть-чуть, и раздавит в лепешку. Одновременно и больно, и приятно. Хах, все-таки мазохист…
— Я бы целовал тебя бесконечно… — зверь проводит все еще когтистыми лапами по чужим волосам, сжимает пряди и уже не желает их отпускать. — Я бы брал тебя несколько дней подряд, так, что ты не встал бы с постели… Чтобы каждый миллиметр твоего тела пах мною… Чтобы ты не смотрел ни на кого другого…
— Я не посмотрю, — голос опускается до едва различимого шепота. — Мне и тебя с головой хватает, с твоими-то фо́ртелями.
— Что? — растерянно переспрашивает Кризалис и осознает, что обращение не только остановилось, но и пошло вспять.
В голове — блаженная пустота, тело ужасно болит и ломит, Поэт выглядит слишком бледным даже для вампира, обессиленно лежа подо львом и награждая его хмурым, подсвеченным зеленым взглядом. Глаза, к счастью, не такие пугающие — на инопланетянина Поэт на этот раз не походит.
— Как у тебя это получилось? — удивляется оборотень, поняв, что именно вампир не дал ему только что обратиться полностью, а к этому, кажется, все и шло.
— Не знаю.
Почувствовав, что от растерянности Кризалис ослабляет хватку, Поэт вырывается из нее и поворачивается к оборотню спиной. Благодаря этому раны, оставленные звериными когтями, не бросаются в глаза, но лев все равно слышит запах. Вампиры пахнут как мертвые тела, которые вот-вот начнут разлагаться, а при обильном кровотечении вообще попахивают гнилью, и не почувствовать это попросту невозможно.
Лев начинает ощущать вину. Да, оставлять на Поэте раны было нормально — раньше, когда они остервенело рвали друг друга. Но любящие пары, если их можно отнести к таковым, так не поступают. Кризалис максимально осторожно пододвигается к нему, трется глупой головой о холодную спину, пытаясь вымолить прощение.
— Мне показалось, или в какой-то момент ты закричал? — тихо спрашивает лев и пальчиками крадется по телу вампира, ощупывая повреждения. У вампиров все раны затягиваются гораздо быстрее, поэтому ничего, кроме липкой крови на месте бывших ран, почувствовать не удается.
Раны не затягиваются лишь тогда, когда вампир полностью обессилен и уже не может бороться. Осознание этого заставляет льва немного расслабиться.
— Все в порядке, — голос звучит бесстрастно. — Давай спать.
— Но тебе даже не надо спать!..
Поэт не отвечает.
— Мышка… — Кризалис на пробу прижимает Поэта спиной к своей груди. Тот не сопротивляется. — Прости, что напугал. И спасибо, что остановил.
— Пóлно.
От Поэта пахнет чем-то еще, очень сильно… Это не его собственный запах и не запах его ран, это… Страх? Настолько глубинный и животный ужас, что он изо всех сил пытается скрыть его от Кризалиса, но лев все равно его чувствует. Раньше подавление Поэтом собственных чувств было не так заметно...
— Расскажешь, что случилось? По-моему, ты плачешь. Совсем все плохо, да?
Кризалис нащупывает его руку и сжимает, успокаивая. Поэт ответно вцепляется в него настолько сильно, словно хочет все ему переломать. Вампир не плачет на самом деле, но Кризалис чувствует нечто схожее на уровне их глубинной связи. Чужие чувства фонят и мешают сосредоточиться на собственных, иногда от этого такая каша в голове. Но сегодня это помогло. Не сойти с ума.
— Помоги мне… — Поэт останавливается, словно пытаясь осознать, о чем именно хочет попросить, — …кончить.
— Уверен?
— Еще одно слово, и я…
— Ладно, ладно, — теперь Кризалис предельно осторожен и мягок, как будто держит в руках хрупкую вазу.
Выпутавшись из хватки Поэта, он опускает руку ниже и обхватывает его член. Поэт выгибается от первого же прикосновения, прижимаясь к Кризалису сильнее, расслабляется, позволяя себе надрачивать, и слегка постанывает. Он не возражает, когда Кризалис вновь начинает толкаться между его бедрами, только пытается скоординировать их движения, чтобы удовольствие они получили одновременно.
Общими усилиями им удается добиться разрядки, — для Кризалиса это уже вторая, и он умудряется не обратиться. Довольный этим, лев благодарно целует Поэта в висок. Но тот отворачивается, и у оборотня тут же пропадает настроение.
— Ты правда этого хотел?
Вампир не смотрит ему в глаза, сжимая пальцами простынь. Оргазм не принес ему облегчения. Он только сильнее почувствовал себя грязным.
— Мышка?..
Кризалис осторожно трогает его за плечо, но Поэт вновь раздраженно отдергивается. Раздосадованный, лев садится на кровати, устраиваясь к нему спиной, и горбится, чувствуя себя побитым дворовым псом.
Он снова налажал. И, кажется, потерял своего Ванюшу.
— Пожалуйста, поговори со мной.
Поэт не отвечает, не слыша. Стройный хор чужих голосов обволакивает его разум, пронизывая раскаленными иглами, и заставляет кричать внутри от бессильной ярости вперемешку с отчаянием, не позволяя ни единому звуку вырваться изо рта:
«Ты не обязан отвечать на его чувства, Жан. Однако будет большим расточительством не использовать их в своих целях».
«Будь с ним поласковее. Если ты понимаешь, о чем я».
«Выеби Кризалиса как следует, понял? Его недотрах только слепой не заметит».
«Ты мне должен. Львы могут от трех до пяти дней подряд».
«Это самое унизительное, что полуразумное животное может сделать с тем, кто считал себя венцом творения».
Лев утыкается взглядом в стену, чувствуя себя последним мерзавцем. Осознает, что нужно со всем разобраться раз и навсегда, надо говорить, говорить, говорить. Берет салфетку, чтобы занять чем-то руки, и начинает усиленно вытираться, словно желая содрать с себя кожу.
Он не может выдерживать эту тягостную тишину, мучаясь непониманием.
— Я знаю, ты меня ужасно боялся. С самого первого дня. Там, на улицах, ты так смотрел на меня... Но продолжал меня искать, где бы я ни был. Я тебе был нужен. Никто бы тебе не помог, и я не мог тебя бросить. Когда я превращался... Зверь перехватывал контроль над телом. Но ты всегда меня останавливал. Когда нас поймали и когда я вырвался из клетки... Мне кажется, я до конца своей жизни будут видеть сны о том, как меня запирали. Мне тоже бывает страшно. Я тоже боюсь быть таким и навредить тебе. Но я знаю, что ты меня остановишь. Потому что ты сильнее меня.
Поэт не слушает. Он все еще внутри своего кошмара: вновь и вновь он видит, как Кризалис обращается. Осознание, что Зверь не услышит его мольбы, заставило Поэта схватиться за существо напротив и кричать, кричать, кричать… Кричать в себя, ведь он обещал себе, что будет терпеть. Потому что он не слабый.
«Nous devons affronter nos peurs, cher garçon. Ou ils te détruiront».<span class="footnote" id="fn_29949703_0"></span>
Страх превратился в Силу, а Сила пронзила животного, как копьем, ранила его и заставила спрятаться, наградив Поэта последним обиженным завыванием.
Но Зверь в любой момент может вернуться.
— Знаешь, я всегда завидовал Финну. Видел бы ты, какими глазами он смотрел на жену... Тогда у него их еще было два, хех. Помню, как она сломала ногу, и он носил ее на руках, даже когда у нее уже все зажило. Когда у нее был выходной, а у него нет, она все равно приходила к нам под руку с Крисом, приносила Финну собственноручно приготовленные чевапчичи, хотя он в любой момент мог спуститься в бар и бесплатно заказать себе идеально прожаренный стейк.
Кризалис невесело усмехается, разрывая сразу несколько салфеток. Около кровати их накопилось уже с целую горочку, а он берет их снова и снова, нервно теребя в трясущихся пальцах.
«Что я наделал», — думают в унисон.
Поэт уверен, что все испортил. Не стерпел. Весь план провалится, если он будет думать только о своих чувствах... Он ощущает себя бракованным. Оглаживает пальцами простыню, пытаясь успокоиться. Рассеченная грудь болит, но он это не чувствует. Он слишком вымотался. Эмоционально. И даже физически. Ему ведь просто хотелось попробовать... Почему он не может? Почему Кризалис обманывает его, делая вид, что безобиден, а потом превращается в Зверя? Ему это нравится? Этого он хочет?
— Он все время называл ее Anam Cara. Она так смеялась... Я подошел как-то к Мердоку и спросил, что это значит. Он сказал, они, ирландцы, верят, что у каждого человека есть родственная душа, которая перерождается вместе с ним снова и снова. Тот, кто идеально тебе подходит — лучший друг или... кто-то больший. И от него исходит... свет души, и от тебя тоже, и вместе вы светитесь, как лампочка, и жизнь становится ярче, лучше, счастливее... И я тоже хотел, чтобы у меня был кто-то, рядом с кем я бы «светился», понимаешь? Кого я носил бы на руках или кому бы готовил эти чертовы чевапчичи, да что угодно. Я хотел любить, но я не умел. Я хотел любить тебя.
Поэт ощутимо вздрагивает, словно от удара током; медленно, неуверенно высвобождается из когтистых лап собственного кошмара и удивленно приподнимается, глядя на оборотня.
«Каждое существо, мальчик мой, стремится найти родственную душу. За всю свою длинную жизнь вампир может испытать любовь лишь дважды: первая любовь — в юности. Ты еще молоденький вампир, не забывший о том, какого это — быть человеком. Ты думаешь, что вам обоим отмерено бесконечное количество времени и просто наслаждаешься им. А потом… твоя любовь умирает. И неважно, была ли она обычным человеком, или же ее убили охотники на нечисть. Ты всегда кого-нибудь переживаешь. Вторая любовь случается позже. Могут пройти сотни лет, даже тысячи. Ты можешь забыть о том, что такое чувства, превратившись в кусок плесневелого сухаря, а затем любовь приходит в твою жизнь, заставляя вновь почувствовать себя живым».
Кризалис ощущает, как его начинают тихонько поглаживать по спине. Он не оборачивается, боясь спугнуть это мгновение. Не хочет, чтобы все закончилось вот так.
— Я думал, что умру там, Вань. Каждый день я просыпался, веря, что этот день станет последним. И я пытался... Сказать тебе, что, хотя мы находимся в полной заднице... Я рад, что могу видеть тебя. Говорить с тобой. Мечтать о тебе... Меня избивали. Меня резали заживо. Они, черт возьми, вытаскивали из меня внутренности и показывали их мне, пока я находился в сознании. Но я держался, потому что знал: меня вернут в камеру, и там будешь ты. Я пытался тебя разговорить, но ты реагировал только тогда, когда смущался или обижался. Мне нужно было слышать твой голос. Черт возьми, как же это сейчас сопливо прозвучит... Но ты был моим светом во всей этой непроглядной тьме. Понимаешь? И я захотел... стать таким светом для тебя.
Поэт прижимается к нему холодной грудью. Длинными, паучьими руками опутывает так, что не выберешься. Угрожающе щекочет клыками шею, ощущая нервное движение кадыка под ними. Но Кризалис все равно не останавливается, с каждым словом звуча все несчастнее:
— Если ты чувствуешь, что больше не можешь... если я тебе противен и тебе приходится переступать через себя... Не надо, Вань. Не нужны мне такие жертвы. Мы в любой момент можем остановиться, ты только скажи. Наверное, мы должны остановиться, да? Ведь сейчас мы не у Рубинштейна. И за тобой больше не гонятся рассерженные вампиры. Совсем скоро ты всем докажешь, что не трогал тех ребят, и тебя примут обратно в клан, а я... останусь здесь, в прайде. И никто... и мы не сможем... Поэтому мы... всё, да? Мы всё?
Салфетки кончаются, и становится нечем себя успокаивать. Пол усыпан бумажной крошкой, напоминая снег. В комнате так холодно... Нужно бы закрыть балконную дверь. Но крепкая хватка не позволяет пошевелиться.
Кризалис заледенел, ожидая ответа и боясь его услышать. Терять то, что едва успел обрести после долгих месяцев мучений, всегда слишком больно.
Томительные минуты ничего не происходит.
А затем оцепенение разбивается медленным поцелуем. Мягким, трепетным, почти не ощутимым. По телу расползается приятная дрожь, и бешено колотящееся сердце постепенно замедляет свой ход. Тревога отступает.
— Спроси.