Перепутье (1/2)

Спустя час почти все забыли о случившемся инциденте. Рей быстро пришла в себя. Возможно, сказался пережитый стресс, возможно — ранения.

Рей уже очнулась, но глаза открывать не спешила. Веки подрагивали, чувствуя свет. От стыда ее ладони все ещё были влажными. Она отключилась буквально на несколько минут, остальное было как в тумане. Глаза пусть и не видели, но тело чувствовало.

Она уже была в сознании, несмотря на то, что оборона отняла достаточно сил. Кожей она будто чувствовала на себе пристальный, до самого нутра пронизывающий взгляд. От этого открывать глаза ей хотелось все меньше. Представив себе череду грядущих нравоучений, Рей невольно вздрогнула. Слева от кровати послышался почти беззвучный шорох.

Выдох. Она все равно уже выдала себя. Ни то лёгкие, ни то туго стянутая грудная клетка взвыли от боли. Поморщившись, девушка нехотя открыла глаза. Палату уже застилали теплые утренние лучи. Тот самый мотылек, обессилев, мирно спал посреди потолка. Вытянув руку вверх, Рей запустила пальцы в теплый луч. Пылинки поблескивали в его свете, дрейфуя в воздушных потоках светлой комнаты. Несмотря на утро, в палате стояла звенящая тишина, все еще лишь изредка нарушаемая стуком веток в окно. Дремота, спокойствие и безмятежность накатывали на Рей волнами. Она не была уверена, усталость это или новая капельница всему виной, желания противиться дремоте все равно не было. А если бы время обернулось вспять, поступила бы она также? Заплатила бы эту цену, даже не зная, повлияли ли ее действия на что-то? Прикрыв на секунду глаза, Рей горького усмехнулась. Конечно, она сделала бы это ещё хоть тысячу раз: наблюдать за происходящим со стороны, как ни странно, было много больнее.

— Наконец-то, — Рей чуть было не приняла вертикальное положение от испуга, но раны не позволяли. Она и забыла, что здесь был кто-то еще. Голос принадлежал учителю, до сих пор мирно спавшему в кресле. Его измученный взгляд, казалось, был направлен не на Рей, а куда-то сквозь нее. Сами же глаза были едва заметны между плотными слоями бинтов, которые были не только на лице, шее, но также покрывали и руки.

Девушка нервно сглотнула. Она не знала, чего ожидать: ее будут ругать, жалеть, хвалить? Неизвестность пугала гораздо больше, чем осознание неминуемой участи. Рей перевела усталый, но готовый ко всему взгляд на учителя. Тот ни то собирался с мыслями, ни то пытался проснуться прежде, чем начать разговор.

— Рад, что тебе лучше, — сухо начал он. Шелестящий усталый голос был едва, но при этом отчётливо слышен. Не в силах вдохнуть, Рей не отрываясь следила за Айзавой. Где-то на задворках зарождалось неприятное чувство подвоха. — Полагаю, тебе не успели ничего объяснить, раз ты так отреагировала? — продолжил он. — К сожалению, врачи были вынуждены пройти на этот шаг. Кости можно срастить, но не вырастить новые. А там, где они остались, сращивать было просто нечего — все было раздроблено почти до состояния пыли. Мне жаль.

Рей давно догадалась, что на ампутацию не решились бы просто так. В сознании невольно продолжал всплывать оторванный мощным ударом кусок крыла. От этих мыслей девушку пробрало на тошноту, а по коже пробежали волны мерзких мурашек. Но, несмотря на пришедшее осознание, услышать подтверждение собственных домыслов было больно. Больно до слез, до кома в горле и сбитого дыхания. Пытаясь успокоиться, девушка прильнула лбом к коленям и обхватила их рукой. От сожалений будет только больнее.

— Спасибо, — выдавила из себя Рей.

— За что?

— За то, что спасли меня тогда… И сейчас тоже, — слова давались ей с большим трудом. Было особенно тяжело складывать обрывки в осмысленные предложения, сдерживая эмоции и подавляя подступающую истерику.

— Не за что, — сухость сказанного заставила Рей сильнее, почти до боли прижаться к коленям. — Только я делал это не для того, чтобы ты так неразумно распоряжалась своей жизнью. С тем же успехом стоило пройти мимо восемь лет назад.

— Но я…

— Ты видела, на что способен тот злодей. Что ты рассчитывала ему противопоставить?

Ничего.

— Ничего. Это было слишком опрометчиво, — почти шепотом отрезал Айзава.

Каждое слово отдавалось в сознании мощным ударом колокола. Айзава говорил медленно, тихо, разделяя слова почти секундными паузами, в конце каждого предложения он делал глубокий вдох и продолжал: