Часть 2 (1/2)

За то время, что они ждут убер и едут к Хенджину на квартиру, алкоголь практически выветривается, но Чан всё равно подаёт другому свою ладонь, когда Хенджин, пошатываясь, выбирается из машины и путается в своих длинных ногах. До подъезда они идут, взявшись за руки, и сердце Чана грохочет так, что он ощущает себя десятилеткой, которому разрешила подержать себя за руку симпатичная девочка из параллельного класса, пока он провожает ее до дома и несёт ее портфель. Но это длится всего какую-то минуту, а затем тепло его пальцев исчезает, и они поднимаются на шестой этаж, в квартиру-студию Хенджина, и ещё около часа сидят, болтая и заливая в себя чай, на крошечном балконе, давая себе возможность протрезветь окончательно.

Чан узнает, что они оба, оказывается, родились в Сеуле, но родители Хенджина переехали в Вегас, а потом что-то пошло не так, и они решили остаться в Америке. Затем Хенджин переехал в Калифорнию, потому что ему всегда хотелось увидеть океан, и Крис с ностальгической улыбкой рассказывает ему о побережьях Австралии и о том, как выбрал для поступления Лос Анджелес, потому что океан звал его, и он знал, что будет чувствовать себя задыхающимся вдалеке от воды. Это то, что разделяют практически все люди, выросшие на побережье: море забирает часть их душ, но горькая пена остается внутри, даже когда они далеко, и всегда тянет их снова к кромке воды, тянет, тянет обратно. Тогда Хенджин говорит, что, наверное, в какой-то из прошлых жизней он и правда вырос на берегу океана, потому что когда он увидел побережье впервые, влюбился бесповоротно, и теперь он уже не представляет, как ему жить вдали от большой воды. Оказывается, у него есть морские пейзажи — ряды натянутых на рамы холстов, пылящиеся в промежутке между стеной и шкафом, которые ему жаль выбросить — и он показывает их Чану, и у каждого свое настроение. Где-то солнце безмятежно бликует на поверхности волн, а на некоторых — непогода, густые, темные краски, порывы ветра и тишина перед штормом, и Чан видит в них столько Хенджина, что он спрашивает себя, позволено ли ему узнавать столько о человеке, в чьи правила не входит приглашать кого-то на вторую ночь, и почему Хенджин вообще ему это показывает. Разве искусство не должно быть чем-то личным для такого типа людей? Разве это не слишком интимно?

— Ты как? — проверяет Джинни, вставая со своего места, и забирает у Чана пустую чашку.

— Готов, — кивает тот, и Хенджин задумчиво качает головой. Он относит грязные чашки в раковину, а затем ставит на середину комнаты стул, поверх которого стелит полотенце.

— Прошу, не стесняйтесь, занимайте свой комфортабельный, эм, трон, — пытается он пошутить, чтобы сгладить неловкость, которая повисает в воздухе, когда он достает из ящика, стоящего у раскладывающегося дивана, массажное масло и лубрикант. Немного тяжело переходить от той душевной дружеской атмосферы, что установилась между ними на балконе, к чему-то… такому, и Крис благодарен за эти шутки, потому что юмор — единственный знакомый ему способ справиться со всеми странными ощущениями. Он усаживается на стул, а Хенджин позади него кладет ладони на плечи и слегка сдавливает, недовольно цокая языком, и это момент, когда Чан чувствует, что Хенджин снова переключается. — Так не пойдет, Чанни. Ты нарушаешь дресс-код. Никакой одежды в моем доме.

Его руки сползают на грудь Чана, ощупывая почти жадно, и Крис, дрожа, ощущает их жар сквозь тонкую ткань футболки, в которой был с того момента, как переступил порог этой квартиры. Пальцы Хенджина цепляют край его одежды и тянут вверх, раздевая, и голова Чана начинает кружиться от осознания, что все действительно произойдет сейчас.

Когда на Крисе не остаётся ничего, кроме белья, Хенджин обездвиживает его — руки заведены за спину и скованы кожаными наручниками, лодыжки пристёгнуты к ножкам стула — и делает шаг назад, чтобы насладиться видом. Крис без преувеличения имеет самое роскошное тело из тех, с кем ему приходилось работать: сильное, мощное, подтянутое, достаточно мышц и мяса во всех необходимых местах, и Хенджин хочет облизать его с ног до головы. Конечно, он уже наблюдал это на фотографиях, но видеть его перед собой в реальности просто ощущается иначе. Он включает камеру и позволяет, наконец, ладоням любовно огладить массивные плечи и объёмную грудь, слегка сжать ее и спуститься руками к прессу, проследить кожей каждую впадинку, каждую мышцу. Боже, он хочет ощутить его языком.

На Чане остаются только боксеры, последняя его граница. Под черной тканью уже видны очертания постепенно твердеющего члена, и Хенджин, немного покружив кончиками пальцев по животу, огладив тазовые косточки и потерев Чана через белье, цепляется тонкими пальцами за край и тянет трусы вниз.

Спустив их до лодыжек, оглядывает его целиком и тяжело сглатывает.

Во рту начинает скапливаться слюна.

Когда он впервые увидел это на фотографии, он натурально охренел. Он не мог поверить, что это не фотошоп, и только здравый смысл удерживал его от того, чтобы обвинить Криса в обмане, ведь зачем бы ему фотошопить свой член, если Хенджин все равно его скоро увидит в жизни и все своими глазами проверит? И это был один из самых сочных и красивых членов, что Хенджин только видел. Осознание того, что это попадёт ему в руки, заставило его затвердеть и потечь в своем белье за какую-то минуту, и в тот вечер он даже позволил себе помечтать, как примет такое когда-нибудь в себя.

Он неуверенно накрывает член — ещё полутвердый, но уже достаточно массивный и толстый — ладонью, слегка сжимает, и неожиданно даже для себя краснеет. Какого черта? Он делал это сотни раз.

Его щеки покрываются пунцовым, полыхают, когда он думает о том, как хорошо это поместилось бы у него в горле, и Хенджин осознает, что ему нужно ощутить эту тяжесть на языке.

— Я знаю, что мы это не обговаривали, и я обычно не предлагаю такое, — говорит он сипло и поднимает на Чана нерешительный взгляд. — Но хочешь, возьму его в рот?

Тот смотрит на него непонимающе долгую секунду, а когда осознание, наконец, настигает Чана, зрачки его, красного от смущения и слегка растрепанного, расширяются и практически закрывают всю радужку собой. Его член ощутимо дёргается в ладони Джинни, твердея ещё больше, что уже является достаточно очевидным ответом, но Чан вдобавок зажмуривается и откидывает голову назад с жалобным, нетерпеливым стоном.

— Блять, да, — тянет он на выдохе.

— Да, что? — уточняет Хенджин, немилосердно сжимая его пальцами у основания. Он знает, что это не войдёт в итоговый вариант видео, он вырежет это при монтаже, чтобы не светить лицом, так что этот минет и эта игра — не на камеру, не для зрителей, а только для них с Чаном. Только для него.

— Да, сэр, пожалуйста, — исправляется тут же Чан.

— Умница, — хвалит Хенджин и наклоняется к чужим бёдрам, чтобы широко провести от основания до уздечки языком. Он начинает дразнить Чана по всей длине, методично доводя до полной твердости, а тот шумно вздыхает и рвано дышит в ответ на каждое его движение, едва удерживая на месте дрожащие бедра.

Чан выглядит так, будто вот-вот откинется от счастья, будто исполняется его заветная мечта. Хенджин знает, какое влияние на людей оказывают его губы, и осознание того, что Чан наверняка уже думал о том, как будет ощущаться рот Джинни на его члене, заставляет его самого прерывисто вздохнуть от пульсации в паху.

— Боже, так сильно этого хотел, — выдыхает в потолок Чан признание, словно читая его мысли, и Хенджин издает тихий смешок.

— Грязный, грязный мальчишка, — отрывается он от своего занятия и, поглаживая большим пальцем головку, тянет самым мягким и самодовольным своим тоном. Звучит ужасно, и эта фраза задумывается, как шутка, но только наполовину. — Знакомы лично всего пару часов, а ты уже успел пофантазировать о моих губах на себе?

— Мне хватило и первой минуты знакомства, — признается Чан с хриплым смешком, и тут же шипит от боли, когда длинные, аккуратно подпиленные ногти вонзаются в уздечку. — Простите, сэр! Я хотел сказать, я — боже, бо-о-оже, Джинни, да, блять — мечтал об этом с момента, как вас увидел, сэр.

Хенджин тихо смеётся и улыбается ему самой невинной своей улыбкой.

— Поэтому ты был таким красным все время? Не мог сконцентрироваться на нашем разговоре?

— Ты себя вообще вид… Ауч! — он вскрикивает, когда Хенджин беспощадно шлёпает его головку в ответ на очередную фамильярность. — Простите, сэр, я просто…

И Чан нетерпеливо стонет, почти хнычет, толкаясь в руку Хенджина.

— Блять, я не могу думать, — признается он хрипло, и парень издает в ответ позабавленное хмыканье. — Я просто не могу, не могу сконцентрироваться сейчас, не когда твой рот так близко и твоя рука на моем члене.

— Тебе придется, Чан-а, — сладко тянет Хенджин, дразняще обводя кончиками пальцев его головку. — Соберись и ответь честно. Сделаешь это для меня? И ты снова перешёл на неформальное обращение.

— Это невозможно, — всхлипывает тот в потолок, вид абсолютно разбитый в лучшем из смыслов. — У меня смузи вместо мозга, когда ты меня так касаешься.

И Хенджин соврал бы, если бы сказал, что это признание не пробудило в нем ничего. Потому что это именно то, что больше всего ему нравится делать со своими партнёрами — доводить их до сумасшествия, заставлять их забыть, где они, чтобы помнили только «Пожалуйста, сэр», и как подчиняться его голосу. Чан был таким впечатлительным, таким чувствительным — Хенджин ещё даже не сделал ничего особенного, а мужчина уже выглядит абсолютно потерянным в своем желании.

Глаза его уже подернуты поволокой, он едва ли не пускает слюни, и Хенджина вдруг резко бьет под дых осознанием, что Чан должен был видеть его видео, должен был фантазировать о нем, и кто знает, как долго он мечтал о его прикосновениях прежде, чем решился написать. Это не первый раз в деятельности Хенджина, когда к нему приходит кто-то настолько же жадный до его внимания и отчаянный в своем желании, но почему-то именно сегодня и именно сейчас это осознание ощущается острее. Буквально вспарывает его кожу, волнами мурашек пробегает по телу, заставляя жадный костер возбуждения в нем взвиться до небес от знания, что этот мужчина хочет его так долго и сильно.

Это заставляет Хенджина хотеть разрушить его. Разорвать его на части.

Но он не один год тренировал свою выдержку, и как бы ему не хотелось отстегнуть Чана от стула, развернуть и вытрахать из него остатки мыслей, Хенджин остаётся неподвижным. Он давно не ощущал такой всепоглощающей похоти, но это не то, ради чего они здесь. Это непрофессионально.

— Тогда мне придется прекратить тебя касаться, — просто пожимает плечами верхний, его ладони перебираются на ляжки Чана, и мужчина скулит от потери. — И ты не получишь мой рот, пока не заговоришь подобающе.

Чан жмурится и делает несколько прерывистых вдохов, и когда открывает глаза, его взгляд кажется более осмысленным.

— Простите, сэр, — исправляется снова он. — Я постараюсь, сэр.

— Молодец, Чанни, — рука Хенджина медленно подбирается к его члену вновь. Он смотрит на Чана пристально, не моргая, и то, что раньше казалось Крису глазами лани, оказывается по факту гипнотизирующим взглядом удава. Удушающим, темным, голодным, пригвождающим своей тяжестью к месту. Его голос сочится медом, но слова бьют прямо по нервам, пробираются под кожу, острее игл.

— Я хочу, чтобы ты запомнил, как ты должен ко мне обращаться. Сейчас я не твой друг, Чан-а. Я — твой Хозяин, и это единственное, что ты должен знать и помнить в любом состоянии. Я буду повторять этот урок, пока ты его не усвоишь, дрессировать тебя, как собаку, пока это не отложится у тебя на уровне рефлексов, и мне все равно, сколько времени, попыток и твоих «пожалуйста» это займет. И если ты не будешь вести себя хорошо, ты не получишь то, зачем пришел сюда. Тебе это ясно, Чан-а?

— Да, сэр, — всхлипывает Чан, твердый, как никогда прежде, и от этого тихого, жёсткого тона у него так сладко сводит в животе, что слезы наворачиваются на глаза.

— Хороший мальчик, — улыбается Хенджин мягко уголками губ, и затягивает резинку в основании его члена, потому что вид у Чана такой, что ещё немного — и он кончит нетронутым. — Теперь скажи мне, чего ты хочешь больше всего сейчас.

— Если честно?

— Ты всегда должен быть максимально искренен со своим Хозяином, Чан-а.

Чан делает несколько глубоких вдохов-выдохов, его грудная клетка вздымается так, будто он пробежал марафон, и его глаза невидяще смотрят в потолок, пока кончики пальцев Хенджина на его члене вырисовывают спирали. Наконец он, пунцовый от смущения, собирается с мыслями.

— Хочу вас в себе, сэр, — бормочет он, закрывая глаза снова и опуская голову, и Хенджин, не доверяя своему слуху, берет его пальцами за подбородок и поднимает лицо к себе.

— Смотри на меня, Чан-а, — приказывает он.

Чан подчиняется неохотно, и когда всё-таки поднимает веки, не может заставить себя столкнуться с Хенджином глазами.

— Смотри на меня, смотри в мое лицо, — произносит снова верхний. Взгляд Криса почти панический. — Повтори. Что ты хочешь?

— Хочу ваш член глубоко в себе, сэр, — все же говорит он, глаза бегают, и лицо краснеет ещё больше. — Хочу кончить на вашем члене.

И блять.