3. Problema solvendum (2/2)
— Слушай, Хенджин, если очень неприятно кушать, то говори, не стесняйся. Я могу сварить остатки пельменей. С ними я точно не накосячу, — добродушно улыбнулся Феликс, легонько дотрагиваясь до тыльной стороны ладони брюнета, пытаясь вырвать его из собственных мыслей.
Хенджин, честно, старался и сам из них выйти, выскочить из неприятной области своих воспоминаний. Каждая мысль о чужой заботе в свою сторону вызывала табун мурашек, противно-холодно пробегающих по спине, заставляя ее выгибаться. В уши всегда что-то изнутри шептало: ”Тебя покинут”, ”Тебе нельзя”, ”Будет больно, ты знаешь”, ”Хочешь этого?”. Чьи-то холодные, но родные, руки, словно созданные под его шею, всегда до того ложившиеся на нее с нежностью, сейчас хватали, сжимали, тянули назад за волосы на загривке, грозясь выдернуть с ними душу. Его голос. Ничей другой. Это Йеджун. Некогда вызывающий трепет в сердце тон сковывал цепями липкого страха, нашептывающего предостережения. Сам Йеджун, бывшее олицетворение радости и счастья, смеха и тепла, все эти почти пять лет формировал свой новый образ. Образ пугающего строгого родителя, который ведет, запрещает и наказывает. Воплощение жестокого ужаса, сидящего в груди и сжимающего сердце. Вот и сейчас, грудь сдавило, задевая легкие, выбивая последний кислород, заставляя беспомощно пытаться хватать ртом воздух. Все вокруг почернело, и Хенджин не помнил, что видел последним. А важно ли это, если он сейчас задохнется от рук любимейшего человека на всей планете? Даже сейчас Хван не мог ненавидеть Его. Кого угодно, но не Чон Йеджуна. Ведь Он имеет полное право забрать жизнь того, кто случайно отобрал ее у Него самого, верно? Хенджин все эти годы ждал, когда же Йеджун отомстит, отыграется и, наконец, заберет на тот свет. Художник совершенно точно понимал, за что конкретно в данный момент Чон душит его. За то, что он сблизился с Феликсом. За то, что на Ли засматривался. За то, что хотел нарисовать руки блондина, а не Его. За то, что заинтересовался Ёнбоком.
Как сквозь толщу воды, литры в запредельном, бескрайнем чернеющем океане, заполняющем маленькие, казалось бы, уши, у которых, в отличие от тех отголосков, так близко шептал Йеджун, обвивший всеми конечностями со спины тело тонущего, идущего ко дну, Хенжина, донеслось суетливое и паническое копошение, прерываемое мягким низким тоном. На уши давило с каждой секундой погружения все больше, через пару мгновений после знаков с поверхности океана лишая всякой способности слышать что-либо, кроме Йеджуна, который говорил не снаружи. Он говорил где-то внутри.
— Ты же знаешь, как я не хочу твоей жизни с этим Феликсом, да? Это отвратительно. Ты отвратителен, малыш Хенджинни. Ты специально убил меня, да? Да? Да? — эхом раздавалось то в одном ухе, то в другом. Холодный тон голоса морозил куда сильнее окружающей ледяной воды.
— Н-нет, я не… Я не убив-вал т-тебя… — заикаясь бубнил под нос Хван, уже не сдерживая слез и дрожа всем телом то ли от ужаса, то ли от озноба.
— Лжешь! — прокричал сразу с двух сторон Чон, принимаясь поглаживать шею, как бы извиняясь. Он любил так извиняться при жизни, мягко целуя у адамова яблока, что и сейчас вызвало выработанный рефлекс художника, заставляя слегка успокоится. Продлился эффект недолго, и, как только Йеджун вцепился руками обратно, Хвана снова съежило в напряжении. — Ты такой противный, отвратительный, ужасный, невыносимый! Но ты мой! Тебе нельзя к другим! — продолжал кричать, уже совсем не чувствуя своей вины, Йеджун. Хенджин клясться готов, что никогда не видел Его кричащим. Чон эмоциональный, да, но добрый и ласковый, не истеричный. — Ты меня понял, Хенджинни? Не расстраивай свою Любовь, — промурчал в правое ухо Йеджун, прикусывая хрящ.
— Прости, прости-прости-прости, п-прости, я виноват, ты п-прав, я не х-хотел, прости, Йеджун, прости, — задыхаясь, захлебываясь в своих слезах и недостатке кислорода у дна бесконечного холодного океана, тихо под нос тараторил Хенджин, растрачивая последние вдохи на очередное раскаяние перед духом любимого. Он продолжал бредить, боясь открыть зажмуренные глаза и обнаружить там смерть. Он понимал, что сейчас просто умрет и на том свете Йеджун на нем отыграется. Он же наверняка изменил мнение о ”Хенджинни” после того июльского инцидента семнадцатого года. Скорее всего уже не видит в нем светлого заботливого человека. Перед Его глазами Хван убийца. Хван ужасен. Хван противен. Перед Его глазами Хван такой же, как и перед его собственными.
— Какой же ты жалкий, — фыркнул Йеджун, в доказательство своего презрения брезгливо отталкивая от себя Хенджина.
Это стало решающем ударом.
— Тише, Джинни, дыши. Ну, ты чего. Все в порядке. Мы в Сеуле, мы у меня в квартире. Я Феликс. Передо мной извиняться не надо. Перед тем, кого ты видишь тоже. Йеджуна здесь нет. Слышишь? Здесь только ты, я и Кками. Она трется о твои ноги, чувствуешь? Я глажу тебя по руке, видишь? Сейчас все хорошо. Слушай меня и дыши. Медленно. Вдох, выдох, вдох, выдох, — низкий тон едва слышно в сдавленных толщей океана ушах. Это действительно Ёнбок. Голос не врет. В правую не забинтованную ногу что-то тычется. Значит, Кками. Его руки касается что-то мягкое и теплое. Ручка Феликса. Он старался не замолкать, делая лишь паузы на пару секунд, простраивая в голове предложения.
Хенджин, успокоив себя тем, что Феликс не даст его в обиду, приоткрыл напуганные глаза. Они забегали по комнате, выискивая, за что зацепиться. Чашку с чаем Ли так никто и не тронул, тарелка с недоеденной колбасой небрежно отодвинута в сторону, почти доеденный персик лежит там же. Теплый свет дешевой люстры заполняет комнату уютом, а еще больший комфорт создает сам Феликс в милой вязанной кофте с деревянными значками. Хван даже позволил себе сравнить Ли с цыпленком на одном из них. Это сравнение было наиболее точным: светлый, добрый и солнечный. Цыпленок.
— Джинни! — заметив, что взгляд художника слегка успокоился, Феликс накинулся на него с мягкими объятиями, чуть не сбивая с табуретки. Он гладил по спине от загривка до поясницы, чуть надавливая для все еще находящегося в прострации Хвана, трясь щекой то об ухо, то о чужую щеку. Невообразимо приятно. — Я так за тебя испугался, боже. Впервые настолько сильно образование пригодилось. Как ты себя чувствуешь? Сейчас тебе легче? Пожалуйста, Джинни, это важно. Говори со мной.
— Я скоро приду в себя. Что это было? — прошелестел Хенджин, еле касаясь спины Ёнбока в ответ.
— Предполагаю, что очень сильная паническая атака. Тебя даже из этого мира выбило. Давай полежишь? Я помогу, — Феликс нехотя отстранился, сразу поднимая слегка обмякшего и взваливая себе на спину.
— Феликс? — Хенджина поразило то, с какой легкостью Ли понес его в спальню, которая пахла так же, как и макушка, в которую сейчас невольно уткнулся художник. Волосы оказались такими же пушистыми и мягкими, какими выглядели, от них исходил до дрожи приятный аромат персиков. Хотелось лежать так вечно, подхваченным за запястья этими крошечными ручками, ощущая щеками блондинистую шевелюру. Но он все еще помнил слова Йеджуна, потому отстранился, пока не оказался скинут на кровать и накрыт пледом.
***
— Алло, — судя по звуку парень находился в своей любимой комнате-студии: фырчащий и воющий старый компьютер, звук клавиатуры и отсутствие каких-либо других звуков.
— Привет, Чан-хен. Как ты? Как семья? — неловко начал разговор Феликс, опираясь на перила балкона. Оба понимали, что сейчас это лишь формальность.
— Привет, Ликс. Я просил меня так не называть, — выдохнул Бан, слыша задумчивое ”ну, мы давно не виделись, я подумал, что отдалились и…”. — По-английски или по-корейски? — спросил на первом уже языке Чан, получая притворно-оскорбленное ”я вообще-то уже пять лет в Сеуле живу!” и посмеваясь. — Я хорошо, пишу. Родители отдыхают уже. Ханна не в городе. Лукас приехал радовать нас успешной второй в жизни сессией. Сам-то как? И о Хенджине я хочу знать. Что у вас вообще произошло? — медленно размеренно говорил Чан, слава богам, по-корейски, в конце даже зевая, отстранив предварительно телефон. Он явно устал. По всей видимости, в порыве вдохновления сегодня весь день просидел за микрофоном и компьютером.
— Ну, — протянул Ли, не зная с чего начать свой рассказ, — я в порядке, а вот насчет Хенджина я и звоню. Если кратко пересказать сегодняшний день, то Ан Чхохи разбила фоторамку, а Хенджин, пытаясь обойти осколки, напоролся ногой на несколько. Я все вытащил и обработал, но он теперь не сможет нормально ходить еще долго и…
— Ты врача-то вызвал? Рану зашили? — перебил Чан обеспокоенным тоном.
— А? О боже, я идиот… Чан, какой же я идиот!.. — хотелось дать себе затрещину, но вместо этого он лишь тер висок. — Бин в городе?
— Он мне сегодня звонил, хотел зайти, но я, как понимаешь, немного на другом континенте. Напиши ему, — бросил Чан, снимая наушники с шеи, предчувствуя длинный разговор. — Сомневаюсь, что ты звонишь по поводу перевязок, поэтому говори дальше.
— Какой я ужасный, эксплуатирую друга сразу по приезде, — быстро печатая, промямлил Ёнбок, возвращаясь к разговору. — Пока я кормил его у себя дома, Хенджин словил паническую атаку. У него такое бывает? Мне, по его поведению, показалось, что он с таким уже сталкивался.
— Да, — нехотя признался Бан. Хенджин очень не любил, когда кто-то чужой узнавал о его ”слабости”, как считал он сам, и знали это оба. Но сейчас Крис считал своей обязанностью ввести в курс дела Феликса, на которого внезапно упала ответственность в виде заботы о травмированном психологически приятеле друга, о чем Ли, не без помощи своей специальности, уже и без слов Чана узнал, однако уточнить нужно было. — Каждый июль для Джинни превращается в ад. Панические атаки, упаднические настроения, апатия, ты лучше оперируешь понятиями. Думаю ты примерно понял, чего ждать.
— А почему именно июль? С этим связан некий ”Йеджун”? Он его зовет, — задумавшись, проговорил Ёнбок, в голове простраивая цепочки, которые, скорее всего, через секунду будут опровергнуты рассказом Бана.
— Йеджун, он… — Чан, грустно прошептав начало, помолчал пару секунд, собираясь с мыслями. Похоже, этот некто был хорошо знаком и с Чаном. — Это парень, если можно сказать, бывший Хенджина. Он умер почти пять лет назад… — Крис тяжело вдохнул побольше воздуха для следующей фразы. — Погиб в автокатастрофе прямо на руках у Джинни. Он очень сильно винит себя в этом, сколько я не пытался доказать обратное. Там простая ситуация — сын важной шишки гонялся по встречке и въехал в их машину со стороны Джу, и он погиб на месте. Это было четвертое июля семнадцатого года. В этот день Джинни не отпускает паника и бессилие. Он весь день сидит голодный, не вылезая из постели, постоянно ловя длительные панические атаки. Он словно погружается в этот день и раз за разом проживает его, стараясь исправить ситуацию, но та заканчивается, пусть и разными путями, одним и тем же — смертью Йеджуна. Насколько я знаю, а говорит он даже мне немного, он видит Джу до сих пор: его образы, чувствует касания, зачастую причиняющие боль. Это ненормально, я знаю, только Хенджин наотрез отказывается посещать психолога, — Чан сделал паузу, словно обдумывая, стоит ли говорить, и наконец решился. — Слушай, Ликс… Это наглая просьба, но… не мог бы ты постараться помочь ему проработать этот случай? Я не могу смотреть, как он мучается. Я заплачу тебе, не переживай за это! — уверил Крис, самому себе активно кивая. Он готов отдать последние деньги, лишь бы бедный Хенджин смог забыть о бесконечном удушье из воспоминаний больного сознания.
— Я ни за что не возьму с тебя денег! — громче положенного, пожалуй, воскликнул Ли, сразу замолкая, и сбегая с балкона, с которого было видно загоревшийся свет соседней квартиры, где живет ворчливый мужчина, от которого не хотелось получить. — Я уже сам к нему привязался, да и интересно. Помочь ему ужасно хочется.
— Спасибо тебе огромное, Ликс. Не знаю, как тебя благодарить.
— Никак, Чанни, — растягивая губы в теплой улыбке, прожурчал Ёнбок, слыша громкий настойчивый стук в дверь. — Ладно, мне пора. Чанбин пришел.
После обмена прощаниями и пожеланиями хорошего отдыха на выходных, с обоих сторон ”провода” послышались гудки.