II (1/1)

Сегодня впервые за несколько лет я проснулся не от гудения машин, не от постоянных криков наших соседей-алкашей и даже не от вечно бегающей по дому Джорджины, которая собирается на работу. Я открыл глаза после девяти утра, потому что меня разбудил лёгкий звук телевизора, включённого в гостиной, запах кофе, шкварчание бекона на сковородке и голос Билли. Но это не заставило меня злиться. Светило яркое солнце, дул тёплый ветер, что колыхал занавески на моих окнах, а по моему лицу расползлась широкая и искренняя улыбка. Я рад, что позволил Джо вытащить меня сюда. Рад, потому что снова ощущаю, что начинаю жить. Внизу запахи были ощутимы чётче, поэтому я даже прикрыл глаза, делая громкий вдох ноздрями. Когда в последний раз я завтракал вот так? Наверное, когда папа был ещё жив. Именно он готовил мне, будил меня в школу, целовал в макушку и желал приятного аппетита. С его смертью всего этого не стало, как и не стало большей части того Джастина.—?Он никогда не простит меня, Билли! —?слышу грустный голос Джо и замираю в гостиной, не решаясь ступить в кухню. Я теперь буду всегда становиться долбаным случайным свидетелем всяких неловких ситуаций?—?Ты много требуешь от него, Джорджина,?— Билли звучит, на удивление, спокойно. —?Дай ему время, и он вскоре сам потянется к тебе. На это хочется засмеяться. Громко, истерически, прямо в лицо Джо, чтобы она впитывала в себя этот смех, чтобы поняла, что моего прощения она не дождётся так же, как и я когда-то не дождался от неё каких-либо действий.—?Год! —?женщина подрывается с места, и стул, на котором она сидела, отодвигается с неприятным скрипом. —?Уже год я добиваюсь от него, чтобы он хотя бы матерью меня называл, а не относился, как к чужой! —?и снова эти рыдания. Серьёзно, Джо? Ты разве не поняла, что мне плевать на твои слёзы? Наполни ими хоть бочку, но меня этим не растрогаешь. Но тем не менее, мне почему-то совсем не хочется ворваться на кухню, окинуть женщину презрительным взглядом и натянуть привычную ухмылку, которая означает лишь очередную победу в этой схватке, хотя я и не принимал в ней никакого участия. Я просто хочу нормально позавтракать, насладиться обществом Билли и не портить это утро ссорами. Боже, это вообще я говорю? После рыданий этой соседской девчонки я сам стал грёбаной девчонкой. Собираюсь с мыслями, делаю пару глубоких вдохов и таких же выдохов, отхожу на пару шагов и громко, чтобы меня точно услышали, бью ногой о тумбочку, стоящую у стены. Наигранно матерюсь и замечаю, как на мои крики прибегает обеспокоенная Билли с слегка растрёпанными седыми волосами, выбившимися из пучка, и с кухонным полотенцем в одной и деревянной лопаткой в другой руках.—?Господи, Дрю, ты в порядке?—?Да,?— киваю, изображая боль в области бедра,?— просто не заметил вот эту бандуру. Билли смеётся, качает головой и возвращается на кухню, продолжая готовить завтрак.*** К часам четырём, когда времяпровождение в комнате, лёжа на кровати, становится почти невыносимым (хотя это довольно странно, ведь именно так я проводил дни в НЙ), то я нехотя, но решаюсь выйти на улицу. Джо сомневается в моём решении, пытается отговорить и предлагает провести эдакий семейный вечерок за просмотром какого-нибудь фильма и игрой в настольные игры, на что тут же получает парочку холодных взглядов от Билли, которая наоборот рада моему проявлению такой инициативы. Она сразу же с огромным энтузиазмом начинает рассказывать мне об обязательных местах посещения. Этими местами оказываются парк, где, по словам бабушки, растут самые красивые в мире клёны и липы, лесная опушка недалеко от знакомого мне родника, откуда открывается красивый вид на небо и берег реки, где мы с Чарльзом и папой часто ловили рыбу, когда мне было семь. Решаю, что обязательно посещу эти места, но точно не сегодня. Для сегодняшней прогулки выбираю скейт, на котором не катался уже очень давно. С пятнадцати лет, когда впервые стал чувствовать проявление своей фобии, когда постепенно начал отгораживаться от людей и терять друзей, что твердили, будто я слишком зазнался. Погода стоит отличная, а ветер, бьющий моё лицо, пока я на довольно большой скорости несусь по пустынной дороге, даже заставляет меня улыбаться. Я слишком часто стал улыбаться. Мне определённо нравится здесь. И я не устану повторять это. Ни сегодня, ни завтра, ни через неделю, никогда. В голове мелькают мысли о том, что, возможно, мне стоит остаться здесь на большее количество времени, чем до конца лета. Здесь мало людей, чистый воздух и Билли, которую я, оказывается, обожаю. Она единственная, кто не пытается контролировать меня, подталкивать к скорейшему выздоровлению, потому что, видите ли, всем так не хватает моих долбаных объятий. Раздумываю над тем, чтобы сходить в супермаркет, что попался мне по пути, но долго мнусь у входа, не решаясь войти внутрь. В Нью-Йорке я привык, что магазины забиты людьми, поэтому чаще всего я выходил ночью и всего на несколько минут. Пришёл, схватил, унёсся прочь. Вот как это работало. Всё же желание покурить и пустая пачка сигарет в кармане делают своё дело, и я тяну дверь на себя, слыша приятный для ушей перезвон колокольчиков. Здесь пахнет цитрусами, сосисками в тесте и хвойным освежителем для машины, приглушённо звучит одна из песен Боба Марли, а из посетителей я замечаю лишь одинокую женщину средних лет, что стоит в мясном отделе, слишком занятая своими покупками, чтобы хотя бы внимание своё на меня обратить, не говоря уже о том, чтобы в её голову взбрело потрогать меня. Я уже говорил, что люблю этот город? Наверное, впервые за несколько лет (сегодня прям день первых приятных за кучу лет вещей) я стою у прилавка больше минуты, тщательно выбираю газировку, не подгоняя себя и не трясясь от страха, что сейчас какой-нибудь мужик заденет меня плечом или девушка попросит достать банку с верхней полки, перед этим обязательно потрепав меня по плечу. Беру Фанту, прошу у кассира пачку синего Винстона (к счастью, он не требует у меня удостоверение. Уверен, это мои круги под глазами и потрёпанный вид старят меня минимум лет на пять) и даже обмениваюсь с ним парочкой фраз. У него длинные чёрные волосы, завязанные в низкий хвост, довольно грубые черты лица и крупное телосложение, из-за чего он кажется грозным дядькой, готовым проломить тебе черепушку из-за одного твоего взгляда. Но его приятный тембр голоса и свободная рубашка в гавайском стиле заставляет улыбнуться и убедиться в том, что внешность часто бывает обманчивой. Прикуриваю сигарету прямо у выхода из магазина, втягивая в себя ядовитый и горький дым, который тут же запиваю сладкой и прохладной Фантой. В толстовке довольно жарко, но и снять я её не решаюсь. Слишком рано, чтобы делать всё сразу и за один день, хотя людей здесь встретить почти нереально, поэтому всё же расстёгиваю молнию. Иногда мне даже кажется, будто в этом городе моя фобия притупилась, впала в спячку, давая мне хоть какую-то возможность передохнуть. Швыряю окурок на землю, топча его носком кроссовка, сминаю пустую жестяную банку в кулаке и забрасываю её в близстоящую урну, кидаю скейт и ставлю на него ногу, желая ехать домой, потому что на сегодня, как мне кажется, приключений более, чем достаточно, но застываю на месте, когда цепляю взглядом уже хорошо знакомую мне худощавую фигуру. Девушка одиноко сидит на лавочке, постукиваю по её поверхности тонкими пальцами и часто поглядывая на дисплей телефона. Явно ждёт кого-то. На ней какое-то идиотское платье до колен, чёрный пиджак не по размеру, будто она сняла его со своей подруги, которая явно превосходит её по телосложению, блондинистые волосы теперь завиты в небрежные локоны, а передние пряди заколоты заколками, но даже так причёска выглядит довольно растрёпанной. Блять, Бибер, ты сейчас серьёзно стоишь и оцениваешь внешний вид этой девчонки? С каких пор ты заделался грёбаным законодателем моды? В голову постепенно врезается ночь, машина, потерянный вид Ханны и эти слёзы. Почему она плакала? Но самое главное, почему меня это интересует? Чушь! Грёбаная чушь! Разворачиваюсь, желая поскорее смыться отсюда, но эти голоса гудят в моей голове, эти рыдания всё ещё сидят в подкорках мозга. Сука! Я оказываюсь у лавочки за какие-то считанные секунды и мне приходится пару раз покашлять, чтобы привлечь внимание озабоченной чем-то Ханны к себе. Она переводит на меня взгляд своих карих глаз, в которых отчётливо можно увидеть грусть и, кажется, удивление, вызванное моим внезапным появлением.—?Эм, привет,?— чешу затылок, избегая зрительного контакта. Мне неловко? Ты видел её рыдающей на крыльце, конечно тебе неловко!—?Привет,?— звучит без особого дружелюбия, энтузиазма, да вообще без чего-либо. Просто сухое ?привет?. Да уж, знакомиться с людьми будет сложнее, чем я предполагал, тем более, когда ты видишь человека в самый неподходящий момент, а потом не можешь выбросить это из головы, потому что, блять, придумываешь разного рода причины, что вызвали такое состояние. Но и спросить об этом как-то стрёмно или же…? ?Эй, Ханна, знаешь, я тут видел, как ты рыдала в три часа ночи на крыльце своего дома. Ты это просто так, потому что ты девочка, и вам свойственно рыдать по пустякам, или у тебя что-то случилось?? Тупо, Бибер, слишком тупо, даже для тебя.—?Так и будешь стоять или хотя бы присядешь? Киваю и присаживаюсь на лавочку, но на достаточном от девушки расстоянии, чтобы не быть случайно задетым локтем или что-то в этом роде. И тут наступает грёбаное молчание. Наверное, больше всего я не люблю именно молчание, хотя безумно привык к нему, потому что, когда тебя окружают лишь четыре стены твоей комнаты, то и разговоры особо не нужны. Но эта тишина между нами кажется мне неприятной и тяжёлой, будто мои лёгкие придавило наковальней. Слышу громкий вздох, и краем глаза смотрю на профиль блондинки. Большие глаза, совсем недлинные ресницы, подкрашенные тушью, вздёрнутый нос, слегка выпирающие передние зубы и тонкие губы, накрашенные, наверное, самой ужасной красной помадой, которую мне почему-то хочется стереть, потому что она ей явно не идёт. Выглядит так, будто маленькая девочка старается быть старше, но получается у неё отвратительно и смешно одновременно. Ханна продолжает стучать пальцами по лавке, но теперь к этому ещё и прибавился стук носков балеток по асфальту. Нервничает. Что же в тебе не так? Что скрывается за этой помадой на твоих искусанных в кровь губах? Почему же ты рыдала ночью, но сейчас делаешь вид, что ничего не было? Кого же ты так сильно ждёшь? Достаю сигарету (почему-то сейчас очень хочется покурить, хотя делал это не так давно), совсем не заботясь о том, что, возможно, девушке будет неприятно вдыхать дым, щёлкаю зажигалкой, наполняю лёгкие тяжёлым дымом, делая глубокую?— на какую хватает своей совсем не спортивной и уже прокуренной дыхалки?— затяжку, а после выпускаю его в небо, наблюдая за тем, как быстро облачко растворяется в воздухе.—?Можно мне одну? Звучит неожиданно, робко и довольно тихо, будто ей стоило усилий попросить меня об этом. Приподнимаю вверх одну бровь и перевожу взгляд на блондинку. Да ладно, ты ещё и куришь?—?Не рано? Сколько тебе? Пятнадцать?—?Какая разница? Зажмотил сигарету, так и скажи,?— дует губы, складывает руки на груди и демонстративно отворачивается. Ну и кто скажет, что ты не обычный бунтующий ребёнок, которому так сильно не терпится стать взрослым? Усмехаюсь такому поведению, но всё же кладу пачку сигарет на лавочку, поближе к девушке. Ханна раздумывает недолго, поэтому уже через пару секунд дрожащими руками вытаскивает одну сигарету, кладёт её в рот, оставляя на фильтре ярко-красный след от помады, а после несколько раз щёлкает зажигалкой, поджигая кончик, и затягивается дымом, выпуская его без какого-либо намёка на кашель. Жаль, а я уже был готов к цирковому представлению в виде слезящихся глаз и громкого, раздирающего глотку кашля.—?Семнадцать.—?Что? —?переспрашиваю, не совсем понимая о чём она.—?Мне семнадцать лет,?— проговаривает девушка. —?И меня зовут Ханна. Знаю. А ещё знаю, что ты любишь приходить домой поздно ночью, а потом рыдать после таких вот прогулочек. Господи, Бибер, да забудь уже об этом!—?Джастин.—?Та, на кого ты вчера кричал, твоя мать, да? Выдыхаю. Громко, даже слегка озлобленно, когда понимаю, что она слышала всё, что происходило в гостиной.—?У нас с ней всё сложно,?— кратко, бесцветно, без намёка на дальнейшее продолжение разговора.—?Но даже в самые сложные периоды нужно оставаться человеком и сдерживать свои эмоции, тем более по отношению к той, кто тебя родила.—?Самая умная или что? —?чувствую, как моему и без того маленькому терпению приходит конец. Будто в уже переполненную до краёв чашку всё ещё продолжает капать вода. Кап-кап-кап. —?Ты нихера не знаешь, поэтому хватит читать мне грёбаные морали о том, что я херовый сын! Это она херовая мать, понятно?! Блондинка лишь хмурит брови, поджимает губы, а после кивает. Ты никогда не поймёшь этого, Ханна. Никогда, потому что, скорее всего, у тебя нормальные родители, которые ни за что не допустили бы, чтобы их ребёнок страдал. Поэтому иди домой, смой с лица этот ёбаный макияж и обними свою мамочку. Сделай это, но никогда не указывай, что делать мне.—?Вообще-то сейчас лето.—?Что? —?переспрашиваю, не понимая сути её слов и такой быстрой смены тема разговора. Всего минуту назад я кричал на неё за то, что та лезет в мою жизнь, а теперь она несёт какую-то несусветную чушь.—?Лето,?— повторяет девушка, делая очередную затяжку сигаретой,?— время года, когда люди носят футболки, а не толстовки с капюшоном, знаешь? Закусываю внутреннюю сторону щеки и киваю, отчего-то чувствуя себя сейчас таким глупым. Я растерялся, как маленький ребёнок в магазине игрушек, поэтому молча сижу, наблюдая за тем, как накрашенные красной помадой губы продолжают выкуривать сигарету, отвратительно пачкая её фильтр. Девушка больше ничего мне не говорит, видимо посчитала меня странным, лишь кидает бычок на землю и топчет его носком изношенных балеток, а потом встаёт с лавочки, а я понимаю, что она очень низкая. Наверное, ниже моего плеча. Такая маленькая, но такая языкастая. Видимо, в этом городишке всё же есть свои минусы. И самый главный?— Ханна.—?Ладно, чокнутый, приятно было повидаться,?— проговаривает блондинка и, поправив своё идиотское платье, идёт в сторону дороги, где стоит припаркованная машина, тот самый серебристый Фольксваген. —?И да,?— она резко разворачивается, отчего её волосы бьют её по лицу,?— прекрати подглядывать из-за угла дома, это выглядит жутко. Я остаюсь на том же самом месте, крепко сжимая в руке свой скейт, потухший окурок и не отрывая взгляда от уходящей соседской девчонки, которая плакала ночью и позволила мне видеть её слёзы.