23. Горячо (1/2)

Вздрогнувшему до основания дому повезло, что он был укреплен магией и практически пустовал в этот безумное полнолуние. Дух, казалось, вовсе не чувствовал когтей, что вспарывали его кожу и, глухо ударившись о пол, тут же предпринял попытку подняться. Вернуть себе равновесие.

Не вышло.

Его тело словно приросло к полу, и отказывалось это воспринимать. Практически обездвиженные связки рефлекторно напрягались, силясь вернуть себе подвижность. Из груди акулы рвался рокот, больше напоминающий треск камня о камень, чем животный рык. Белые точки в глубине утонувших глаз метались к самому краю, пытаясь рассмотреть, понять, что держит и не дает вцепиться в тонкую шею, раздробить эти обманчиво хрупкие плечи. Точки застыли лишь при встрече с глазами рыжей бестии, оказавшись не в силах от них оторваться, — только бессильно скалить зубы и пожирать, — но лишь взглядом. Едва загорелые пальцы скользнули по плечам, Гелтир рванулся с такой силой, что вздувшиеся на руках мышцы онемели. Переплетенные с корнями, они уже практически не подчинялись своему владельцу. Это должна была быть адская боль,… если бы акула был сейчас способен испытывать хоть что-то, похожее на боль. А пальцы прекрасного видения, не встречая препятствий, тем временем оставили его плоть, глотнув крови и поднявшись выше. Горячие, нежные, они вызывали мучительно-сладкую дрожь при каждом прикосновении, сводя с ума от желания впиться в них… Коснулись скулы и в тот же момент дух сорвался, мотнув головой, которую тут же вернули в прежнее положение вездесущие корни. Акуле оставалось только хрипло сглотнуть, глядя в янтарные глаза.

— Хотел взять этот облик силой?

Хотел. Хочу.

Вместо духа на слова Оцелота отвечала их связь, — короткие, отрывистые фразы она отстукивала, словно пульс. Их не было слышно, но они ощущались почти физически…

— Я, что так сильно тебе нравлюсь, рыбка моя?

Сильно. Сильнее. Сильнее… меня.

— А вот так? Нравлюсь?

Жаркое прикосновение заставило Гелтира шумно втянуть воздух, дернув пальцами, которых он уже не чувствовал. Рокот вырвался сквозь зубы вместе с прикосновением к шее, когда он закатил глаза и медленно сглотнул, изнывая от желания то ли прижать к себе это создание, то ли раздавить его.

Нравишься. Безумно.

— Ты, кажется, перепутал меня с кем-то…

Белые точки снова поменяли положение, ища у виска источник сладкого шепота.

… Уже… нет.

— … с кем-то, кому легко свернуть шею, попытавшись стать ближе… вырвать сердце, желая сделать это сердце своим. Если бы я брал силой, все что хотел, ты ведь знаешь, что бы я сейчас сделал с тобой…

Гелтир резко выдохнул, сжимая зубы и неотрывно глядя в янтарные глаза… Он знал, кто находится по ту сторону. Не мог не знать.

— Потому что мы — две бездны, смотрящие друг на друга. Я знаю, что это такое, рыбка моя.

На лице акулы мелькнуло выражение, отдаленно напоминающее скорбь. Он ведь тоже знал, что он такое…

— И если уж я могу удержать себя, то смогу сдержать и тебя тоже. Я не тот, кого ты можешь сломать. Не тот, кто позволит себя сломать.

Гелтир всматривался в идеальные черты, в самую глубину кошачьих зрачков, уже не предпринимая попыток вырваться.

— Тот хозяин, которого ты всегда искал. Все свои жизни. Кто будет любить тебя. Кто поймет тебя. Не оставит тебя одного в центре бури. Но кто никогда не позволит тебе сделать того, о чем ты сам будешь жалеть.

Гелтир тяжело дышал, все глядя и глядя в глаза хозяина. Да, у него уже не осталось сомнений в том, кто был перед ним. Связь постепенно успокаивалась, возвращалась в прежнее русло. Но она не была совсем прежней… Что-то в ней все-таки успело поменяться. Быть может, там стало меньше холода?..

Медленно, очень медленно, белые искры в темных глазах акулы гасли, да и сама тьма уступала место самым обыкновенным белкам и радужкам. Черное, белое и серое — совсем не похожее на жгучую внешность прекрасного видения. Она уже не могла обмануть духа. Все так же сводила с ума. Но уже — иначе.

— … А знаешь, — хрипло прошептал Гелтир, глядя на живое солнце на своей груди, — … я ведь этого хотел, да? Чтобы ты… не сломался. Чтобы остановил. Я бы никогда не решился… сам. Я ломал все, чего желал. Только тебя не смог, мой… хозяин.

Он на несколько мгновений прикрыл глаза, неосознанно отводя голову чуть в сторону, словно горячие губы все еще касались его шеи. Ломано улыбнулся, быть может, заметив этот свой жест.

— Древние… Это может войти в привычку.

Гелтир до сих пор не попросил себя освободить из-за надежно засевшей внутри уверенности, что не сможет себя сдержать… Крепко смежив веки, он затем приоткрыл глаза, в которых уже было полное осознание происходящего. И, пока что, там сквозило желание понять одну-единственную вещь…

— … То, что я сейчас сделал, разгневало тебя? Ты можешь приказать мне. И больше такого никогда не повторится. Я не в силах сдерживать себя, — острые зубы сжались, цедя слова. — Контроль… Я лишен его напрочь. Тебе нужно только сильно захотеть!.. И я стану таким, как нужно тебе. Этот путь избирали все. Ты не обязан быть исключением, — дух усмехнулся. — Ты назвал меня парой. Я захочу быть ближе к тебе. Буду испытывать эмоции. Которые не умею сдерживать! Не думай, что я вижу перед собой только красивую картинку. Хотя она бесспорно приятна, я не буду тебе врать. Кто-то такой хрупкий... никогда не пережил бы моей… близости. Но желание из глубины моего сознания… было не картинкой.

Черные глаза смотрели в глубину связи, в истинное лицо своего хозяина.

— Отпусти меня. Но держи. Крепко.

Оцелот понял. Что буря улеглась, — на песок, тяжелой, уставшей волной, вымывающей никогда и никому не видные соринки из глаз, что позволяло видеть друг друга глубже. По-новому. В другом цвете. И он менялся сейчас, этот цвет вокруг кошачьего зрачка, наконец, отпускающий черную иглу из янтарной оправы. Позволяющий ей растечься нефтяной каплей по синей темноте с морским запахом. Вернуться, как сознание к звенящим за стеклами окон двум разноцветным лунам, полным надежд. У них еще было почти семь часов до рассвета. На счастье.

И вы тоже, луны, лучше держите друг друга крепко.

— Все в порядке, рыбка моя… — прозвучал тихий, медленный выдох, рассыпавший белые многоточия по однотонно черным картам еще нераскрытых звезд. Недосказанных слов. Отрывистых ударов сердца, которые ощущались во всем теле, даже в подушечках пальцев. Воздух был соленым и раненым — … я бы даже сказал, что тебе досталось больше, чем мне.

— Не думаю. Я мало чувствителен. К боли, — почему-то не сразу, но уточнил Гелтир. — А с приливами адреналина я ее и вовсе не чувствую. Иначе не был бы так эффективен в качестве щита.

Оцелот с присущей кошачьей природе игривой хищностью прищурился из-под красивой маски, тоже заметив эту паузу перед уточнением. Ровно дышать все еще не получалось.

По-прежнему чужие и загорелые пальцы его рук, синхронно разойдясь, нарисовали улыбку под ключицами Гелтира вкраплениями по-утреннему теплой целительной энергии. Задержались там, пока она растекалась по тканям, мышцам и связкам по мере того, как их отпускали живые клещи растений. Лозы возвращались к своим корням.