1. Мечта (1/2)

Первыми были запахи.

Пробившиеся сквозь занавески на окнах стремительно летящей вперед кареты, они не были раздавлены, как все посторонние звуки, под колесами и копытами лошадей. Возвестили о приближении города своей насыщенностью и жизнью.

Там было печеное полуденное солнце с хрустящей коркой и ароматом свежего хлеба, поданное на обеденные столы. Танцующая на ветру медовая сладость сурепки, открывающей желтые сердца лепестков лету. Цветущий венец золотого поколения, выросшего без войны. Тот следующий день после монотонного ночного дождя, когда сырые отражения башенных шпилей в лужах уже высохли, а трепещущая свежесть в воздухе еще осталась.

И мало кто в городе знал, что это была землистая прохлада разрытой могилы, выпившей крепкую грозу из неба, не чокаясь, но до дна. А из тех, кто знал, еще меньше жителей стали бы горевать по скупому, грубому и властному солдафону, сердце которого, должно быть, отливали из куска металла, оставшегося после ковки двуручного меча. Если тот в принципе нуждался в сердце.

Нет, сыновья генерала уже наверняка мысленно делили свое наследство, как псы — сочную кость. Были раздосадованы и знали на самом деле, что самым ценным имуществом покойного являлось не золото, не имение и даже не тот самый фамильный меч, поделившийся ненужными сплавами с грудной клеткой. Но они не смели сейчас тронуть даже словом то наследство, которое проиграли на турнире семь лет назад своему дальнему родственнику. Бесценное семейное сокровище, которое само делало выбор, к кому перейти после смерти очередного хозяина. А она наступила сегодня. В самый темный час перед рассветом, пока еще не кончился дождь.

Тогда посланник сразу же помчался прочь из золотого города, обрекая на пытку водой гаснущие искры, вылетавшие из-под конских подков. Достигнув поместья сэра Оцелота, гонец мог просто сказать «пора», и его бы сразу понял тот, кто терпеливо ждал семь лет этого промозглого утра, стремительно покатившегося в гору жаркого дня.

Тот, кто сам открыл дверь, как будто в столь ранний час уже был чем-то занят. Подготовкой торговых сделок? Тренировками в магии? Или… он просто знал? Да нет же…

Расторопный посланник, будто сотканный из дождя и пыли, помнил эти глаза так ясно, как можно запомнить лишь выжигание клейма на собственной коже. Их синий фосфор. Их приглушенный свет на дощатом крыльце поместья с погашенными светильниками. Помнил жаждущую маслянистую глубину омута, в который провалились сухие официальные соболезнования, размокли, порвались одним движением век и тонких губ.

Прости, если я улыбнулся, гонец. И если тебе было жутко от этого.

Просто у меня сбылся сон.

Стал бы ты сам горевать о троюродном, если не ошибаюсь, дяде, которого видел лишь раз? А слышал о нем, как водится, сто раз, но при этом ни одного доброго слова?

Стал бы ты горевать, если бы с его смертью обрел того, кто никогда не предаст? Завоевал в честном бою это право на руку и сердце духа-хранителя, которого не достоин был никто другой. И которого не получит никто другой. И если кто-то сегодня посмеет взять его Клятву обманом до меня… О нет, они не решатся. Потому что они уже умерли. Один раз. На турнире.

Знают, что это была… репетиция. Не захотят повторять уже навсегда.

Карета затормозила у городских ворот, которые с почтительной гостеприимностью скрипнули, открываясь. На мостовую ступили прочные сапоги из драконьей кожи. Вспыхнули в солнечных лучах заплетенные в косу медно-рыжие волосы. Стукнул по камню наконечник аристократической трости, так же громко возвещавший о статусе владельца, как и дорогая, зеленая с золотым шитьем, ткань его одеяния.

Тогда и пришли звуки шуршащего под множеством шагов гравия и брусчатки, зычных голосов рыночных зазывал на соседней площади, взрослых споров и детского смеха. Генерал — не король, чтобы жителей столицы это коснулось необходимостью изображать траур и подрезать блестящие крылья. Город-феникс. Так часто называли сейчас Золотую Китару, век назад возродившуюся из собственного погребального костра.

Практически половина нынешней столицы Альянса во время войны сравнялась с землей и была отстроена заново. Но сейчас, видя эту сияющую гордую птицу, расправившую широкие проспекты и чистившую перья уютных скверов, было даже трудно поверить в то, что здесь когда-то были лишь огонь и пепел. Что когда-то этот оживленный город оказался полем боя, перевернувшего пророчества и судьбы, поменявшего местами вторых и первых, правых и виноватых, королей и инквизиторов.

А теперь историю писали победители. Как, собственно, и всегда.

Сэр Оцелот пересек дворцовую площадь, на которой теперь возвышался памятник самому первому хозяину духа-акулы, герцогу Эйенми Мэлайну. Разумеется, сейчас уже никто, кроме духов, не смог бы оценить, насколько удачно передал скульптор, что лицо легендарного основателя инквизиции было безжизненно мраморным, безупречно холодным. Насколько даже не статуя была похожа на герцога, а герцог всегда напоминал статую. Тщательно выточив развевающуюся мантию, каждый безвкусно крупный перстень и гербовый медальон, подобострастный скульптор, так явно стремившийся угодить памяти Эйенми Мэлайна, все же не вспомнил о самом главном.

Он должен был изобразить рядом с мраморным основателем инквизиции каменную акулу.

Но уже скоро я вновь увижу тебя, мой дух…

Отец сэра Оцелота, зажиточный купец, умерший пять лет назад, не одобрял этих сражений за право наследовать духа-акулу. Не то чтобы пытался яро отговаривать сына от участия, но скептически качал головой, ворчал себе под нос, что без проблем купил бы наследнику какого угодно хранителя на черном рынке, на что Оцелот-младший дал лишь один спокойный лаконичный ответ.

Мне нужен Гелтир.

— Ты все равно не победишь, — с осознанием собственной правоты отмахнулся отец, безразлично зарываясь в пестревшие цифрами и нулями бумаги торговых сделок.

Я попробую.

Бессмысленно было переубеждать кого-то словами. К тому же были вещи, о которых Оцелот бы никогда не рассказал ни отцу, ни кому-либо еще.

Но помнил. В свойственной только снам нереальной яркости он помнил, как раненое солнце обнимало соленые волны, заслоняя их от сумерек, подступавших на звездных лапах. Как проваливался податливый песок под сапогами, и ровно одну минуту ему, тогда еще подростку лет восемнадцати, казалось невыносимо скучным ждать, пока отец вернется с корабля, проверив товары по описи. Помнил, как думая о том, что лучше бы еще раз сходил на тренировку, чем торчать тут без дела, скользнул рассеянным взглядом по воде и зацепился за акулий плавник совсем недалеко от берега. Серый, с черной подпалиной, как будто солнечное пламя коснулось окаменевшей волны.

Оцелот сразу понял, что это была не обычая акула, уже тогда зная, что у дальней родни по матери, которая умерла еще при его рождении, из поколения в поколение сильнейшему боевому магу переходил дух-хранитель в образе этого морского хищника. Удивительное существо, которое было не способно предать и всегда оставалось на стороне своего хозяина, которым на тот момент был генерал Тибор Мэлайн.

Но не успел Оцелот задаться логичным вопросом, что делает хранитель генерала здесь, один, как акула вынырнула на отдалении, с плавной текучей легкостью поднимаясь на гребень волны и одновременно принимая человеческий облик.

Таинственный, окруженный ореолом сказочной верности и преданности дух оказался его ровесником.

Оцелот помнил, как закатное солнце невольно прилило к щекам жаром, отражаясь в сверкающих каплях воды, стекавших с серебристо-стальных волос на плечи и неожиданно оказавшуюся открытой грудь хранителя, поднимавшуюся при дыхании. Как застывший взгляд жадно пил эти капли, и морская соль оседала на пересохших губах. Помнил, каким свежим, до дрожи, был воздух, и приглушенный шум океана показался далеким и близким одновременно, будто в плотно приложенной к уху ракушке. Помнил, как хранитель неожиданно обернулся, и их взгляды встретились, как морская волна и разряд молнии, на один бесценный миг, прежде чем дух исчез, по всей видимости, переместившись к хозяину, скупо давшему ему время отдохнуть до заката. А Оцелот долго смотрел ему вслед даже после этого и еще помнил, кажется, уже не первый окрик отца о том, что пора идти…

На этом сон кончился. Оставив лишь решимость сделать его явью.

С тех пор Оцелот тренировался в магии даже с большим рвением, чем прежде, чтобы быть готовым, когда старый генерал с железным сердцем объявит положенный турнир среди всех кровных родственников Мэлайна, желающих стать следующим хозяином духа-хранителя.

Никто не обещал, что это будет просто.

Никто его не ждал там, на турнире, где для начала пришлось доказывать свое родство с Эйенми Мэлайном заверенными выписками из родословной, неприятно чувствуя себя при этом конем, чью породистость требуется подтвердить, прежде чем он будет допущен на скачки. Надменные выходцы из семейств потомственных боевых магов, напряженно оценивавшие шансы друг друга шершавыми взглядами, вовсе не воспринимали всерьез какого-то купеческого сына, который был легендарному герцогу седьмой водой на киселе.

Ровно до первого поединка.