Часть 3. Глава 6 (1/2)

Ещё неделя проходит, и лаборатория становится мне ближе и милее спальни. Хотя бы и в переносном смысле, мать её. Хотя бы потому, что, кажется, скоро я плюну на все попытки вырваться из цепких лапок ведьмы и притащу вниз подушку да одеяло до кучи. Ну а что? Так можно будет и вовсе не подниматься. Какая экономия времени!

Лишние пять минут для изучения непонятных мне в большинстве своём книг и разбора ингредиентов для зелий. От топорных, вроде костяного порошка, до сложных многокомпонентных отваров, и поди попробуй секунду над огнём передержи — всё, негодно, начинать по новой.

Перебирать, резать, натирать…

С тоской гляжу на свои пальцы и свежий, оставленный едким соком борщевика ожог. Сначала на руки, а после на уходящую вверх лестницу.

Скажи мне кто полгода назад, что я буду мечтать забиться в угол и просто поспать лишних полчаса… Ха-ха.

Бросаю ещё один тоскливый взгляд через плечо и, запрыгнув на ближайший свободный стол, сильно сутулюсь, предпочитая наблюдать и не отсвечивать. Ни перед ведьмой, что вошла во вкус и теперь использует меня как бесплатную рабочую силу, ни перед Анджеем, который тоже не сказать, что сильно в духе.

Зима медленно подкрадывается, температура за окнами уже ощутимо падает ночью, а ни единой новой зацепки так и не появилось. Даже несмотря на то, что Дакларден очнулся, сказать ничего нового он не смог. Или же не захотел, как уверенно утверждал Лука. Утверждал до того, как был вдавлен в ближайшую стену и поклялся, что больше никаких «дружеских визитов» дому разбуженного не наносил.

Разбуженного, но так и не переставшего стареть. И именно поэтому вместо того, чтобы хотя бы ненадолго выдохнуть, ведьма продолжает искать способ разорвать установленную тёмной магией связь. И чёрт её разберёт, из каких-то своих резонов или же потому, что он ей всё ещё нравится. Или нравился.

Голова гудит. Забывшись, тянусь пальцами к вискам и отдёргиваю левую, едва не прижавшись волдырём к волосам.

— Скажи мне: ветка, что хлестнула тебя по лицу вчера, случайно не повредила глаз? — Тайра интересуется у монстролова совершенно небрежно, едва поведя бровью и даже не оторвав головы от стопки не очень-то аккуратно сваленных на расчищенную столешницу книг.

Потрёпанная карта, схематично изображающая Штормград и окрестности, разложена прямо на полу. На ней монстролов отмечает уже проверенные кладбища, захоронения и даже просто гроты. Проверяет всё, что только может, пока нет более конкретных указаний или зацепок. Торопится.

Непонимающе моргаю, выныривая из своих серых, как небо над городом, мыслей, прекрасно помня, что у Анджея даже царапины на лице нет, и недоумевающе ожидаю продолжения. Равно как и он сам, не соблаговоливший даже повернуться, чтобы ответить на вопрос. Занят тем, что перепроверяет содержимое склянок, магией наспех собранных после устроенного троллем погрома, и то кивает, то морщится.

— Почему ты вообще об этом спрашиваешь?

— Беспокоюсь, не ослеп ли. — Выдерживает паузу, нарочно длинную для того, чтобы чистильщик всё-таки недоумевающе глянул из-за плеча, и заканчивает, добавив вовсе не так вкрадчиво, как начинала: — Потому что я просила принести книгу в тёмно-бордовой обложке, а не в карминовой!

— Не в какой?

— Не в карминовой! — повышает голос и выглядит настоящей фурией. Наверх хочется с удвоенной силой. Ненавижу, когда ругаются те, кому можно попасться под горячую руку и упрыгать лягушкой или недосчитаться целых костей. — У тебя что, нарушение цветового восприятия?

— Ты сказала «все, которые в красных», — чеканит вроде бы равнодушно, но напряжение всё равно нарастает. Он вообще последние дни едва ли не из-за всего бесится, а стоит глянуть на медленно опускающиеся на землю хлопья снега, так и вовсе лучше не подходить. — Я принёс все в красных.

— Да в тёмно-бордовой же! — это и отчаянье, и возмущение одновременно. Её волосы заметно потускнели и теперь кажутся больше в медь, чем в огненно-красный. Кожа словно истончилась тоже. Морщинки проглядывают, и даже ни за какую личину заглядывать не надо. — С верхней полки крайнего от дивана стеллажа. Это так сложно запомнить?

Монстролов рывком отодвигает от себя уставленный склянками ящик без крышки и оборачивается уже всем корпусом. Скрещивает руки поперёк груди и сжимает пальцами собственные плечи, обтянутые не привычной курткой, а только лишь тонкой материей рубашки.

— Прекрати сотрясать воздух понапрасну и просто перенеси всё, что тебе нужно. Или что, магия закончилась? — Приподнимает бровь и терпеливо ждёт, пока ведьма, словно сдаваясь, выдохнет.

— Ты прекрасно знаешь, что закончилась. — Надо же. А вот я не знал. По крайней мере, не опасался бы ещё хотя бы несколько дней и, возможно, выгадав момент, прицепился бы с парой вопросов. — Чёрта с два я буду колдовать, пока не восстановлюсь, и поэтому, будь так добр, сноси свой зад наверх ещё раз и принеси нужную! — И снова громче, чем следовало бы для просьбы.

Анджей, к сожалению, такие перемены замечает тоже и, кажется, решил, что самое время упереться и затеять новый спор. Монстролов заметно устал к первым снегам, и теперь вывести его из себя проще, чем щёлкнуть пальцами иной раз.

Ну нет. Не пока я тут, а вокруг столько опасных, взрывающихся, прожигающих кожу и попросту ядовитых вещей.

Решительно спрыгиваю на пол и привлекаю к себе внимание, неловко взмахнув рукой.

— Я могу сходить. — На лице ведьмы такое выражение, будто она и вовсе забыла, что я всё это время находился здесь. Чувствую себя подслушавшим и отчего-то принимаюсь тараторить, словно оправдываясь за что-то: — Тёмно-бордовая обложка. Верхняя полка, крайний от дивана стеллаж. Вроде ничего сложного. Так я схожу? Заодно поищу что-нибудь, чтобы замотать вот это, — демонстративно помахиваю обожжённой рукой, и Тайра кивает, а её локоны, тяжёлые и сохранившие пару завитков лишь ближе к концам волос, пружинят вместе с движением её головы.

На монстролова напрямую и вовсе стараюсь не глядеть. Слишком давит его въевшееся в мою голову на уровне подкорки «у каждого свой крест» и ещё то, что больше он не заговаривал об этом. Ни единого раза. Ни единого, несмотря на то, что избегать меня нужным не считает. Касается, под настроение обнимает и тискает. Смеётся надо мной, подтрунивает и… не тащит в постель. В остальном же всё почти как и было ДО. Всё как, по его разумению, и должно быть.

Выдыхаю и, дёрнув подбородком, поворачиваюсь к лестнице.

Только вот несмотря на то, что всё вроде бы и так, никак не могу перестать чувствовать себя брошенным. Теперь, по иронии, в два раза больше. В такие моменты безумно жаль, что топорная монотонная работа занимает только руки, но не голову.

— Йен, — окликает, чёрт знает за сколько времени назвав по имени, а не одним из прилипших прозвищ, и я невольно оборачиваюсь. Анджей чуть меняется в лице. — Не все магические книги стоит открывать. Не листай её.

Опускаю подбородок, всем своим видом показывая, что понял, и поднимаюсь наверх.

Какое-то время просто стою, задержавшись на верхней ступеньке, дышу воздухом, не насыщенным химическими испарениями, и пытаюсь выдернуть это «Йен» из своей головы.

С чего бы это вообще? С чего бы…

Потирая зудящую кожу рядом с ожогом, тащусь в пустующую гостиную, кофейный столик в которой уже привычно завален оружием. Около дивана брошена дорожная сумка.

Притормаживаю на секунду, чтобы, закусив губу, провести кончиками пальцев по обивке, невесело хмыкнуть и, задрав голову, отправиться высматривать нужную полку.

И книга на ней, кстати, оказывается всего одна. Единственная из всех в тёмной, цвета запёкшейся крови обложке. А также единственная из всех не стоит, ровно прижимаясь корешком к соседней, а лежит наискось.

И из-за чего спорить было?

Подхожу ближе, приподнимаюсь на носки и понимаю, что мне просто-напросто не хватает длины руки, чтобы дотянуться. Каких-то пары сантиметров.

Ладно…

Цепляюсь пальцами за полку пониже, пытаюсь опереться на неё, чтобы вытянуться сильнее и ухватиться за торчащий багряный корешок.

Конечно, всегда можно взять стул, но кто же ищет лёгких путей?

Вот так… Ещё немного…

Кромки ногтей подозрительно шероховатую поверхность так и царапают.

Ну же, совсем чуть-чуть… И ещё, и…

Замираю, выпрямившись едва ли не в струну, ощутив вдруг движение воздуха прямо над ухом.

— Может, тебе помочь?

Вздрагиваю всем телом и от испуга едва не роняю пару увесистых талмудов на свою многострадальную макушку.

Оборачиваюсь, да так резко, что лопаткой врезаюсь в полку и сдавленно охаю от боли. И тут же, не дав подкравшемуся ко мне засранцу насладиться эффектом, с чувством луплю его раскрытой ладонью по плечу.

— Очень смешно. — Ухмылка на лице Луки становится только шире, а выпада в свою сторону и пару шлепков он, кажется, и вовсе не заметил. — А главное взросло.

— С чего ты взял, что я взрослый? — Поджимаю губы и уже прикидываю, как бы половчее ему ещё раз двинуть. Смягчается, и ухмылка перестаёт походить на хищный оскал. — И потом, я вполне серьёзно. Тебе помочь?

— Лучше бы ты там внизу помог.

А не шлялся чёрт знает где, пока Анджей таскается по окрестным кладбищам, выискивая хоть какие-то следы, а я копаюсь чёрт-те в чём, делая чудовищно «важную» работу, сортируя лапки и хвостики всякой мелкой нечисти.

Звучит как вполне себе упрёк, и я даже не собираюсь отрицать это, если ткнёт. Нечего прохлаждаться, когда все так или иначе работают. Нечего шататься чёрт-те где, избегая всего и вся.

Пожимает плечами и кончиком мизинца отводит приставшую к уголку губы тонкую прядь. Заправляет её за ухо и нарочито небрежно отвечает:

— Кто же виноват, что из меня никудышный ученик чародея? А вот ты вроде бы ничего, справляешься, — с ленцой в голосе и демонстративно потягиваясь, словно после сна.

Выглядит откровенно помятым и явно хорошо накуролесившим прошлой ночью. О том, как именно он мог куролесить, стараюсь не думать вовсе. Боюсь, что голова лопнет, если начну ревновать и его тоже.

Скептично изогнув бровь, демонстрирую свою обожжённую ладонь и, запрокинув голову назад, указываю взглядом на полку.

— Кто говорил о помощи? Достань мне книгу и можешь снова валить спать.

Разве что только губы не дует, но, судя по всему, собирается это сделать, не отказывая себе в удовольствии покривляться.

— Какие мы сегодня злые… — Ведёт ладонью по моему предплечью и добирается до выступающих ключиц. — С чего такая неприветливость?

О, разумеется. Нет ни малейшего намёка на повод. Кроме того, что он, переспав со мной, просто свалил наутро, и напрямую мы почти не разговаривали.

«Да», «нет», «передай мне чашку».

— Книгу. — Указываю пальцем наверх и тут же вниз на находящуюся под полом лабораторию. С чувством шлёпаю по кисти, сбрасывая её, и чеканю, как для восьмидесятилетнего давно глухого деда: — Достань мне. Пожалуйста.

Нависает, ухватившись за полку над моей головой, пытливо вглядывается в лицо, тяжко вздыхает, обдавая волной не самого приятного перегара, и, помедлив, кивает.

Только вместо того, чтобы просто сделать то, о чём его просят, пригибается, обхватывает мои бёдра одной рукой и, прижав к себе, едва не пошатнувшись, выпрямляется.

Шиплю и против воли хватаюсь за словно специально для этого и подставленное плечо. Гляжу так, что в шутливом ужасе отклоняется назад.

— Что? Я же не знаю, какую именно. — И взгляд такой, будто бы и в мыслях не было юлить. Сама невинность.

Выдыхаю и надеюсь, что мы не завалимся вместе с тяжеленным стеллажом, с этого кренящегося пропоицы станется. Оборачиваюсь в полкорпуса и хватаю нужный корешок.

Книга тяжёлая и словно холодная. Вовсе не комнатной температуры. И ощущая, как пощипывает кожу, и безо всяких предупреждений не тянет лезть внутрь.

— Будь так любезен, поставь меня назад.

— Тогда ты уйдёшь.

Надо же, как прозорливо!

— Именно. Меня и вот это, — помахиваю тяжёлым переплётом, рискуя врезать по прямому носу или же вовсе уронить талмуд, перед его лицом и старательно делаю вид, что не чувствую, как пальцы сжимаются в замок на уровне моих бёдер, чтобы было удобнее держать, — ждут внизу.

— Но я соскучился.

Распахиваю рот и тут же закрываю его.

Серые глаза глядят снизу вверх и выглядят абсолютно честными. Не замутнёнными ни похмельем, ни куда более привычным ехидством.

Надо же.

Соскучился.

Он.

По мне.

Ага.

Сглатываю и проникновенно, склонившись и понизив голос до шёпота, спрашиваю:

— Что же ты, скотина, тогда бегаешь от меня всю неделю?

Пожимает плечами и изо всех сил изображает раскаяние. И выходит настолько дерьмово, что мгновенно выводит из себя.

— Думал.

Восхитительно. Он думал. Анджей шарил по чужим могилам, Тайра торчала у постели резко переменившего своё отношение к ведуньям и ворожеям Даклардена, а я безвылазно сидел внизу, уткнувшись носом не в один реактив, так в другой.

— О чём же? — Не спросить невозможно. Едко добавить ещё одну фразу после, едва ли не дело чести: — Две выпить или три?

— Не начинай, княжна. — Морщится и, если бы мог, наверняка бы прижал пальцы к ноющему виску. — Будь уверена: своё я уже выслушал.

Деланно пожимаю плечами и едва сдерживаюсь, чтобы не врезать ему книгой по роже. Глупо, неэффективно, но как же хочется!

«Выслушал» он…

— Тогда поставь меня на пол и отвали.

Смотрит так, словно сквозь мой затылок видит корешки и полки. Пару раз заторможено моргает и, сдаваясь, словно сдувается весь. Опускает плечи и удобнее перехватывает мои ноги.

— Ладно. — Звучит как откровенное «отвали», но я не особо обращаю внимание. Повернувшись в сторону коридора, вслушиваюсь в тишину и жду продолжения. — Я думал, что с тобой делать. И с ним тоже. И с собой.

— И как? Много надумал? Или, точнее сказать, выпил?

— Слушай, конфетка, мне почему-то кажется, что кое-кто покусал тебя в прошлое полнолуние. Не припомнишь такого, нет?

Медленно выдыхаю и действительно чувствую себя заражённым чужой серьёзностью. Чувствую, что уставшему разуму сейчас не до игр и словесных пикировок.

В конце концов, Лука был единственным, кто всё это время праздно шлялся чёрт-те где. С кем он мог шариться, стараюсь не думать, но запахи всё равно невольно считываю. Просто не могу не втягивать ноздрями воздух в попытке учуять сладковатую нотку женских духов.

И то, что ничего не выходит, меня даже успокаивает.

— Прекрати кривляться. Не хочешь разговаривать со мной, так дай уйти.

Надо же, как много может произойти за один единственный миг. Движение ресниц, разорванный зрительный контакт, и едва успеваю взмахнуть руками и чудом удержать почти было выскользнувшую из пальцев книгу. Один единственный миг, за который раздвигает мои ноги и, согнув их в коленях, тащит за свои бока, заставляя скрестить щиколотки, чтобы не грохнуться.

Миг — а пульс тут же вверх и частит. Сразу по нескольким причинам. Одна из которых вполне может подняться следом, чтобы проверить, не сожрали ли меня магические книги, кстати. Одна из которых всего-то этажом ниже.

— Эй… — предостерегающе должно быть, но выходит ни на грош не похоже. И не такой уж он и страдающий, судя по всему. Пальцы под бёдрами сжимаются крепко. — Отпусти. Пожалуйста, — последнее для увесистости. Последнее, несмотря на то, что знаю: проигнорирует.

Они оба только и занимаются тем, что игнорируют мои слова. Маленький глупый Йен. Княжна да бестолочь. Кого там слушать?

Вот и Лука сейчас щурится, и во взгляде его снисходительности ровно вполовину от всех остальных мелькающих эмоций — от похоти до раздражения.

— Тебе не кажется, что поздновато для «пожалуйста»?

— Тебе не было до меня никакого дела последние семь дней, — насмешливо, ему в тон, копируя не только интонации, но и тембр голоса, вторю и заканчиваю куда жёстче, чем собирался. Мстительнее. — Может быть, поздновато распускать руки?

Улавливает перемену и тут же смаргивает, меняет выражение лица на более расслабленное. Словно раз — и очередная тонкая маска, искажающая черты, спала.

— Перестань. — Хмурюсь, не зная, расценивать это как просьбу или же приказание. — Обида тебе не к лицу.

И так всё шёпотом, с самой первой фразы, теперь же и вовсе для того, чтобы разобрать, приходится склониться к нему, сгорбив спину. Теперь же и вовсе приходится быть максимально близко, чтобы, невольно включаясь в игру, полюбопытствовать:

— А что же тогда к лицу?

— Ну, — высокий лоб прорезают глубокие, вызванные мнимой задумчивостью складки, — мои губы неплохо смотрятся, например…

Невольно улыбаюсь на это и горблюсь сильнее.

И страшно, и вместе с тем хочется. И страшно, и вроде как есть повод. Повод поцеловать его, а после, спустившись вниз, делать вид, что ничего не было. Поцеловать его, тщательно следя за тем, чтобы не успел, увлёкшись, укусить. Не успел смять губы и толкнуться языком так, что рот раскраснеется и начнёт саднить.

Никаких следов. Никаких улик. Пока нет.

И поцелуй, что до этого отдавал сладковатым элем, приобретает горький привкус. Теряет всю свою привлекательность.

Отстраняюсь, обхватывая за шею одной рукой, и, бросив очередной взгляд на виднеющийся проём, в котором спрятана уходящая вниз лестница, спрашиваю, прижавшись щекой к его щеке:

— И когда?

Лука дёргает плечом и невозмутимо переспрашивает, сделав полшага вперёд и часть моего веса перенеся на явно не привыкший к такому обращению стеллаж:

— Что «когда»?

Невольно замираю, и по позвоночнику пробегает противный холодок.

Не может быть.

Догадка с каждой секундой заминки становится всё более правдоподобной. И оттого во рту горчит ещё больше. Оттого рот вяжет, а все радужные картинки, что я так прилежно рисовал в своей голове все эти дни, блекнут одна за другой.

— Когда ты с ним поговоришь? — уточняю на всякий случай, надеясь на то, что мы просто не поняли друг друга, но, отстранившись достаточно для того, чтобы серые глаза видеть, понимаю, что всё было верно. Лука вообще не собирается никому ничего объяснять. Не собирается пытаться больше. Даже для себя не собирается. — Или ждёшь, пока я скажу?

Вот теперь кривится уже по-настоящему. Не прячась.

Поджимаю губы и, заведя руку за спину, вцепляюсь в его запястье в попытке оттянуть его в сторону. Нехотя ставит на ноги и делает полшага назад. Тут же отираю рот и прижимаю к груди книгу, что уже успела оттянуть мне руку. Выставляю её между нами как преграду или барьер.

— Когда наступит подходящий момент, — заговаривает всё-таки, а я уже всерьёз начинаю опасаться, что торчу наверху непростительно долго. Правда Анджей это заметит, только если Тайра напомнит ему. Анджею вообще по большому счёту всё равно, куда я ушёл и на сколько, если это никакими неприятностями в виде смерти, например, не грозит.

Вспоминаю и начинаю злиться ещё и поэтому. Злиться на одного и второго. Но злиться сдержанно, поджав губы и не впадая в глупые и громкие истерики.

Кажется, за последнюю неделю, заваленный рутинной работой, брошенный ими обоими, успел не вырасти, а постареть.

— И когда же он наступит? — интересуюсь, стараясь сделать так, чтобы голос звучал как можно спокойнее, не пропускал того и гляди проберущихся наружу истерических ноток.

— Не сейчас. — Отворачиваюсь. Теперь если и вижу его, то только боковым зрением. — Вот когда снег растает, возможно…

— Да иди ты, — проговариваю чётко, продышавшись и взвесив каждую букву, прежде чем произнести. Взвешивая и подбирая так тщательно, словно выверяя пропорцию для нового эликсира. И выдержки на то, чтобы встретиться с ним взглядами, требуется не в пример больше, чем для того, чтобы помешивать очередное варево в течение двух часов строго против часовой стрелки. — Я не собираюсь никого обманывать до весны.

Молчит. Молчит и даже не смотрит. Не меняя положения головы, принимается изучать стоящие над моей головой книги. Корешок каждой оглядывает, да так внимательно, словно выучился читать, не разлепляя страниц.

Что же.

Прохожусь языком по губам, чтобы убрать противное пощипывание с верхней, и, решившись, предупреждаю и сам вздрагиваю, когда осознаю, что всё, сказанное мной, звучит самой настоящей угрозой:

— Решай сам, кто расскажет: я или ты. Ну, или можешь спрятать голову в песок и уйти в новый загул.

Решай, потому что мы оба должны это сделать. Должны хотя бы потому, что всё становится слишком сложно и каждая новая ложь наслаивается на другую. И давит, и давит, и давит… Каждая новая ложь, словно толчком в грудь, отталкивает меня на шаг назад, прочь от Анджея, и теперь я вовсе не уверен, что в руки к Луке.

Тишина снова.

Ладно.

Киваю сам себе, мысленно делая пометку о том, что был услышан, и, протиснувшись мимо него, бросаю ещё один беглый взгляд на диван.

— И когда ты успел стать таким сознательным и взрослым? — летит уже в спину, когда половина коридора оказывается преодолённой.

И так услышит, оборачиваться не считаю нужным:

— Кто-то же должен.

***

— Держи. — Улыбаюсь ведьме и протягиваю книгу. Пальцы, что так долго удерживали её навесу, всё ещё немного дрожат от мышечного напряжения. — Эта вроде не карминовая.

Забирает, оглядывает обложку и подозрительно косится на моё лицо.

— Не открывал?

Отрицательно мотаю головой, и плечо, которым я так неловко приложился о стеллаж, напоминает о себе противной ноющей болью. Неужто так сильно? А сразу вроде и не заметно было. Ну конечно же. Куда мне было заметить…

— А с лицом тогда что?

Показательно кривлюсь и ладонью левой руки разминаю ушибленное место.

— На меня напала книжная полка. Подло и со спины.

Ведьма только лишь качает головой и поджимает губы.

— Я даже не буду спрашивать, как ты умудрился.

И не надо, не спрашивай. Тогда мне снова придётся сочинять что-то. Не хочу. Короткая, отличная от обычных, перепалка вымотала меня куда больше, чем должна была. Вымотала и расстроила.

Анджей, что выходит из отделённой тонкой стенкой кладовки, просто впивается в меня взглядом и, поставив пыльную увесистую чашу туда, куда, мельком обернувшись, указала ведьма, подходит ко мне.

— Полка, значит?

Нет. Не полка. Твой бывший любовник. Я с ним сплю тоже.

— Я задумался, — парирую совсем вяло, и он не считает нужным напоминать о моей неуклюжести.

Кивает только и тянет к себе, ухватившись за предплечье. Подчиняюсь нехотя, хотя бы потому, что лицо просто адским пламенем горит — настолько мне стыдно. Подчиняюсь, становлюсь спиной и, несмотря на то, что ожидал этого, крупно вздрагиваю, когда накрывает место предположительного синяка ладонью. Неторопливо разминает его, поглаживает поверх одежды, и мне так сильно хочется выложить ему всё разом, что приходится прикусить язык, чтобы сдержаться.

Куда проще молчать, когда думаешь, что промах был разовым. Когда постыдная ошибка и когда очень не в себе. Когда действия диктует не разум, а измученное тело.

Куда проще молчать было. Но не теперь.

Теперь всерьёз опасаюсь, что сгорю раньше, чем Лука решит, что нужный момент настал.

Да и настанет ли он вообще?

— Лучше? — монстролов спрашивает, низко склонившись и почти что коснувшись носом моей шеи.

Слабо улыбаюсь и отвечаю, очередной раз опустив подбородок. Размыкать челюсти попросту страшно. Чувство вины, когда он такой ласковый, не просто плещется — штормовыми волнами глушит. Перехватываю его так и оставшуюся лежать поверх ключицы ладонь и сжимаю в своих пальцах.

— Не сильно-то и болело.

— Я знаю. — Пристраивает руку на моём боку и, присев на край столешницы, меня тащит следом. Теперь дышит мне куда-то в затылок. — Когда болит сильно, ты не такой… спокойный.

Закатываю глаза, явственно услышав непрозрачный намёк.

— Не все из нас могут, не моргнув и глазом, выдрать арбалетный болт из своего плеча или как ни в чём не бывало подняться на ноги после купания в ледяной воде.

Ну вот, пожалуйста… Сначала вырвалось, а уже после, договорив, я пожалел об этом. Сравнение слишком явное. Сравнение, отдающее глупой, абсурдной сейчас втройне, ревностью. Ревностью и неясной, невысказанной обидой, что вот так сразу и не вычислить.

О боги, зачем я вообще об этом сказал?

Анджей предпочитает промолчать, и ничего не скрадывает повисшей тягостной тишины. Уж точно не недовольное бормотание ведьмы, склонившейся над чашей.

— Прости, — выдавить из себя это простое слово оказывается сложнее, чем выскрести давно задубевшую плесень из вытянутой чарки. — Я не начинаю снова. Просто… Просто первое, что в голову пришло…

Вместо ответа привлекает поближе и обхватывает поперёк плеч, позволяя опереться на себя, как на спинку живого кресла.

— Устал? — Выходит даже слишком проникновенно для того, у кого явные проблемы с выражением эмоций.

Его предплечье так близко к моей шее, что это кажется своеобразной насмешкой судьбы. На десять сантиметров выше — и с лёгкостью задушит.

Увы, есть за что.

Сглатываю перекрывшее горло противное нечто и кривовато улыбаюсь, запрокинув голову и заглянув в его лицо.

— Немного.

— Отчего же? — Тайра, которая, казалось, выпала в какую-то свою реальность на всё это время, оказывается, заинтересованно слушала. У меня пальцы сами собой сжимаются оттого, какой может быть её следующая фраза. — Сушёные лягушачьи лапки тебе угрожали? Больше не можешь выносить давление со стороны толчёных хрящей?

— От давления пестика на дно ступки. — Чувствую, как Анджей прячет улыбку в моих волосах, и смелею ещё больше. — Это насилие над её керамической личностью угнетает меня и лишает сна.

— О, ну если так, то приношу свои извинения. И тебе, и несчастной ступке.

— Я ей обязательно передам.

Ведьма отмахивается, а Анджей вдруг, совершенно несвойственно для себя, уже меня использует как подставку для своей тяжёлой головы. Больно давит подбородком на плечо, но я не то что сказать — вдохнуть лишний раз не смею. Слишком уж редки подобные нежности вне стен спальни.

Всё больше и больше путаюсь и уже начинаю жалеть, что не оставил всё как было раньше. По обыкновению, влез, куда не следовало, и оказался меж двух огней. И чёрт его знает, какой спалит быстрее.

Лаборатория перестаёт казаться безопасной, стоит только послышаться лёгким шагам на лестнице. Да и учитывая то, насколько я успел его изучить, шумит скорее нарочно, чтобы привлечь к себе внимание заранее.

Прикрываю глаза, на мгновение лишь, чтобы взять себя в руки и не ляпнуть чего со злости. Непросто контролировать себя, когда челюсти сводит от неприязни, и всё становится ещё хуже, когда ненависть сменяется чем-то другим.

— Милостивый господин. — Появляется и, ещё даже не соскочив с последней ступеньки, отвешивает Анджею шутовской поклон. Тайре же кокетливо машет, перебирая пальцами в воздухе, растопырив их на манер кошачьей лапы. Мне достаётся нечто среднее между кривляньями и воздушным поцелуем. — Дамы.

Непроизвольно принимаюсь вслепую шарить по столу, надеясь зацепить что-нибудь, что будет не жалко разбить, прицельно или не очень запустив в его пустую голову.

— Виделись уже, — цежу сквозь зубы.

Анджей лишь смазано кивает, нисколько не впечатлённый, и кажется, будто вовсе дремлет.

Ведьма реагирует за нас всех. Выпрямляется, опирается ладонями о стол и улыбается ему ласково, как малому ребёнку. Да только глаза её будто бы вспыхивают и тут же гаснут, возвращая свой естественный цвет.

— Пошёл вон отсюда.

Лука закатывает глаза, и последнее, что собирается делать, так это кого-то слушаться.

Напротив, проходит вглубь лаборатории, лишь на секунду притормозив около расстеленной карты, чтобы глянуть на появившиеся небрежные метки.

— Не будь так сурова, дорогая. Не моя вина, что этот не берёт меня с собой, а ты не допускаешь к практической магии.

«Этот», на которого было указано небрежным кивком головы, даже бровью не ведёт, и я уже не уверен, что взаправду не вырубился. Кто бы стал мне объяснять, как это происходит, но раз никто вокруг не хватается за голову и не причитает, то, должно быть, всё в порядке. Более или менее.

Анджей купается в умиротворении, а взвинченная ведьма наконец-то добралась до того, с кем можно поругаться и выпустить пар.

Очаровательно.

— Именно поэтому я и рекомендую тебе свалить куда-нибудь. — Кажется страшно занятой. Занятой даже для того, чтобы обнаружить пару тёмных пятен на своём платье. — От тебя вреда больше, чем пользы.

Лука вздыхает и вместо того, чтобы поиграть в оскорблённую невинность, закатывает рукава, принимается с интересом шарить по столам. Трогает почти всё, до чего может дотянуться, но тщательно следя, чтобы подушечки пальцев касались лишь только склянок, а не их содержимого.

— Ты когда-нибудь научишься щадить чужие чувства? — бросает через плечо, усевшись на корточки рядом с разложенной картой. В некоторые точки вглядывается особенно внимательно.

— Сразу после того, как они у тебя появятся, дорогой. — Нечто подобное ему уже говорил Анджей. Точно помню, что говорил, пускай не слово в слово, но было. Неужто абсолютно серьёзно, а не для красного словца? Надо же, на сколько наводит мыслей. — А теперь…

Вскидывается, поднимается на ноги и глядит на неё сверху вниз, задержавшись зрачками на вышивке платья. Хмурит лоб.

— А теперь я останусь внизу и с удовольствием послушаю о том, как продвигаются дела. Продвигаются же?

— Да ни черта! Вокруг города пусто, Дакларден поёт как соловей, да только не о том, о чём нужно.

Лука поднимается на ноги и снова начинает беспокойно бродить вокруг столов. Ни секунды на одном месте. Словно руки горят, если ничего не трогает, а стопы сводит от зуда.

— И о чём же он поёт?

Тайра кривится и кивает в мою сторону.

— О свадьбе. Обещает всё на свете и даже больше, если я выдам за него замуж свою прекрасную племянницу.

— Ничему его жизнь не учит, — Анджей встревает совершенно неожиданно, и по коже от звука его голоса в разные стороны разбегаются мурашки.

Лука тут же оживляется и даже оставляет колбу с прозрачным мерцающим содержимым до того, как получит по рукам. Оборачивается к монстролову и как-то нехорошо усмехается.

— Так ты бы и научил, — говорит медленно, а заканчивает и вовсе понизив голос до громкого намекающего шёпота. — Объяснил в доступной для него форме.

Анджей шумно выдыхает и ладонью проходится по моей, так и этак её вертит, разглядывая волдырь, о котором я уже совершенно забыл. И чёрт его разберёт, для отвода глаз или потому, что ему действительно интересно поглядеть, что я с собой сделал на этот раз.

— Мы уже говорили об этом. — Отлично. И когда же? А самое важное, почему я, как непосредственно тот, кого касается всё это дерьмо, не в курсе? — И ответ не изменился.

— Какой ты скучный. Мало того, что сам не собираешься вмешиваться, так ещё и меня за шкирку как щенка держишь.

— Ничего хорошего не происходит, когда ты вмешиваешься.

— Это как посмотреть…

— Приведи хотя бы один пример.

Выдыхаю слишком шумно, чтобы не привлечь к себе внимание.

Опять началось. Во взгляде обернувшейся Тайры — смешинки пополам с жалостью. Как никто знает, каково оно — оказаться между ними. В моём случае буквально. На линии прожигающих взглядов.

— Ты на нём почти лежишь, любимый. Если бы не я, то спать тебе сейчас с грелкой, а не с маленькой, тёплой и, что самое главное, живой княжной. Что, скажешь, нет?

Сдохнут же, если хотя бы раз в неделю не поругаются.

И как только Лука выживал без этого столько лет? А Анджей? Много ли тех, кто не боится провоцировать чистильщика? Много ли вообще таких отбитых, как этот вон?

Этот вон, что стоит и нетерпеливо покачивается, перекатываясь с пятки на носок. Во время их споров настолько живым становится, что невольно залюбуешься. И это очень и очень нехороший симптом. Хуже, чем у подбирающейся издалека лихорадки.

— Скажу, что хрена с два ты бы пальцем пошевелил, если бы не знал, что тебе за это что-то светит.

— Да? И как много мне насветило? И главное чего? Денег? Твоих хмурых испепеляющих взглядов?

Сарказм, кажется, сейчас с языка покапает, но я пропускаю все насмешливые интонации мимо ушей, цепляясь лишь за смысл слов. Потому что меня это заботит тоже. Что он получил взамен спасения моей жизни? Что, исключая самый очевидный вариант? Очевидный и далеко не самый желанный самим наёмником. И хвала богам за то, что мне хватает ума и храбрости признать это. Признать и принять.

Да только ответа не следует ни на один из его вопросов.

— К Даклардену ни ногой. Точка. — Как отсёк и к прошлой теме возвращаться не собирается.

И надо же, никогда бы не подумал, что можно синхронно закатывать глаза и чувствовать от этого странное тепло, расползающееся по коже.

Лука замечает это тоже, прячет косую ухмылку, прихватив губу зубами, и медленно кивает.

— Чего и следовало ожидать. Обожаю твою способность отвечать на любые неудобные вопросы.

— Обожаю вас обоих. — Тайра, должно быть, всерьёз вознамерилась выпереть его мало того что снизу, так и из дома тоже. — Особенно обожаю поодиночке.

— А я обожаю тебя. — Подмигивает ей, и, пускай голос звучит совершенно беззлобно, я просто уверен, что одну из своих ужимок приберёг напоследок. И Лука не разочаровал меня: — Полностью и безраздельно, до последней складочки и морщинки.

Если бы на месте ведьмы была любая другая женщина, она бы, без сомнения, уже зарядила ему чем-нибудь в голову или выплеснула стакан воды в лицо. Тайру же выпад, кажется, вовсе не впечатлил. Словно она слышала его столько раз, что он затупился и перестал быть колким.

— Напомни, почему я тебя терплю столько лет?

— Потому что ты мне обязана по гроб жизни и, между прочим, вот этим хмурым бугаём с чёрной железкой тоже. Так что давай не будем разыгрывать трагикомедию. Как бы тебе ни хотелось от меня избавиться, ты этого не сделаешь.

Ведьма никак не комментирует это, продолжая заниматься своими делами, а я, сражённый любопытством, тут же сую в чужое прошлое свой нос:

— Что за очередная мутная история?

Сую в надежде на то, что уж теперь-то он может снизойти до меня и проявить снисходительность. Нельзя мучить людей, заставляя их доходить до головной боли от целой прорвы в разные стороны рвущихся догадок. В надежде, которая, разумеется, не оправдывается.

— Страшно старая и скучная. — Лука машет ладонью из стороны в сторону, будто ему жарко, а заметив, что его скомканный ответ меня нисколько не убедил, добавляет уже серьёзнее: — И совершенно не твоего ума дело, конфетка.

— Да пожалуйста. Тебя послушать, единственное, что моего ума, — это цацки и платья помоднее.

— Платья, говоришь… — Замирает на месте вдруг и окидывает меня оценивающим взглядом. От носов как попало застёгнутых сапог до макушки.

И ох как мне не нравится этот взгляд. И ещё больше то, что Анджей, вдруг заинтересовавшись тоже, поднимает голову и жмурится, словно чтобы зрение прояснилось.

Лука в нетерпении кусает губы и указывает пальцем не то на мою грудь, не то на дёргающийся кадык. В глазах его появляется явно нездоровый блеск. Лука в нетерпении кусает губы и, озарённый чем-то явно не очень хорошим, подскакивает к почти было скрывшейся в каморке ведьме.

— Так Дакларден жениться жаждет, ты говорила?

Предчувствую надвигающееся «нехорошо» загривком и закусываю щёку изнутри. Предпочитаю придерживаться своей любимой тактики в подобных ситуациях. Предпочитаю сделать вид, что только что оглох и буквально на секунду после ослеп.

Опускаю взгляд и принимаюсь заинтересованно разглядывать ладонь Анджея, как делал это уже чёрт-те знает сколько раз. Шрамы все старые, новых нет. Царапина через две костяшки да ссадина на большом пальце…

— Жаждет едва ли не больше, чем вернуть свою молодость. — Тайра откидывает непослушный, кажется, будто и вовсе не в ту сторону закрученный локон и, только что появившаяся из каморки, скрывается в ней снова. Её голос звучит довольно далеко и глухо, когда заговаривает снова: — На месте Йена я бы беспокоилась.

— Так, может быть, визит потенциальной невесты развяжет его язык? Вдруг сболтнёт что в приступе откровенности или отчаяния?

Вот и оно. Отлично. Именно то, чего я так надеялся не услышать.

Только не по новой…

Выдыхаю и абстрагируюсь, решая, как и Анджей, что тоже внимательно слушает, не вмешиваться.

— А может и сболтнёт. В порядке общего бреда и приступа жалости к любимому себе. Если, конечно…

Лука даже подходит ближе и опасливо заглядывает в зияющий темнотой прямоугольник, на всякий случай ухватившись пальцами за дверной косяк. Оборачивается ко мне, и я, не выдержав, всё-таки переспрашиваю, стараясь, чтобы без лишней нервозности в голосе:

— Если, конечно, что?

Ответом — ухмылочка из тех, что я просто ненавижу, и фраза, полная намёков:

— Если княжна снизойдёт до того, чтобы пожалеть страдальца.

Проглатываю её, как какое-нибудь мерзотное лекарство из пробирки, и вкрадчиво, черпая уверенность в прохладных пальцах, что всё это время крутил в своих ладонях, обещаю, кивком головы указав не то на амфору, не то на чью-то урну с прахом:

— Я тебе сейчас голову разобью вот этой самой вазой.

— Да ладно тебе! — Лука восклицает так, будто бы и не ожидал. Восклицает и едва ладонь не прижимает к груди, симулируя сердечный приступ. Веселится вовсю и глядит почему-то не на меня, а чуть выше. — Втиснешься в платье, припудришь носик, что тебе стоит? Всего-то визит вежливости. Можешь смело бить его веером по пальцам, если вздумает их распускать.

— Никаких больше платьев. Никаких платьев, туфель и помады. — Стараюсь, чтобы звучало как можно категоричнее, хотя и понимаю, что всё это похоже больше на танцы загнанного в угол. Понимая, что если по-настоящему будет нужно, то никто не станет спрашивать. И от этого так тянет безысходностью, что голос невольно падает. — Лучше просто подвесь его и пытай.

Анджей, что явно не ожидал такого окончания, перехватывает меня за предплечье и разворачивает боком, чтобы видеть лицо. Кошусь на него в ответ и едва сдерживаюсь, чтобы не показать язык.

Потому что он, скорее всего, уже решил и просто молча обдумывает детали. Лука же всем своим видом показывает, что «молча» он сможет только в гробу, да и то если не восстанет какой-нибудь нечистью.

— Ох, это так трогательно, что я сейчас пущу слезу. Ты уверен, что тебе нужен этот скучный тип? Может, мы…

— Это была шутка, ясно тебе? — сквозь зубы и бросив через плечо абсолютно зверский предупреждающий взгляд. Любишь разгуливать по краю, так, ради всех богов, гуляй себе, только других за собой не тащи. — Но это не отменяет того, что я не…

— Это может сработать, Йен. — Осекаюсь и гляжу на монстролова совершенно беспомощно. Пожалуйста, не поступай со мной так. Ну не надо! Не заставляй! — Время уходит, а этот напыщенный идиот действительно может знать что-то важное. Совершенно бесполезное на его взгляд, но значимое для нас.

Губы сводит, и лицо становится невольной гримасой. Лицо того, кто только что был готов спорить до хрипоты и понимает, что отступит назад. Потому что чувство вины заставит. Потому что монстролову я должен как никому в своей жизни. Потому что именно ему приходится решать возникшие из-за меня проблемы. И именно его время сейчас переводит счёт на дни. Успеет или нет до прихода настоящей зимы?

— За что ты со мной так? — спрашиваю совершенно упавшим голосом и даже не у него самого, а у пряжки одного из сапог. Спрашиваю, опустив голову, и даже пальцы, погладившие подбородок и понукающие его подняться снова, не ободряют.

Потому что меньше всего я хочу делать то, что делал на протяжении стольких лет, опять. Потому что мысленно попрощался уже и не хочу шагать назад.

— На этот раз тебя никто не украдёт. — Вообще нисколько не убедительно, и Лука, понимая это, хмыкнув, добавляет после: — По крайней мере, я.

— Очень ободряюще. — Звучит кислее, чем простоявшее на солнце несколько суток молоко. Звучит так, будто мне только что вынесли если не приговор, то предварительное наказание. Мерзкое и унизительное. На виду у собравшейся толпы.

— Просто посиди и послушай его. — Анджей всё-таки заставляет меня поднять голову. Обеими ладонями обхватывает лицо и глядит прямо в глаза. — Очень и очень внимательно. Хорошо?

Обречённо киваю и ладонями вцепляюсь в его рубашку, свободную настолько, что ткани хватает, чтобы ухватиться пальцами и сжать их в кулаки.

— Я ненавижу это, понятно тебе? — не то для него произношу, не то для себя. Гляжу не выше уходящего к уху шрама, но, сморгнув, поднимаю глаза. — И я клянусь: плесну тебе в лицо чем-нибудь едким, если ты снова скажешь про то, что это — мой крест.

Монстролов становится серьёзнее и словно темнеет лицом. Медленно качает головой и уже было открывает рот, чтобы сказать что-то, как оказывается перебит подскочившим сбоку, любопытным едва ли не больше, чем я, Лукой:

— Что за история с крестом?

— Страшно скучная и совершенно не твоего ума, конфетка, — отсекаю и, с сожалением разжав пальцы, отпихиваю его, толкнув в плечо.

— Какой ты мстительный. Ну так что, решено?

Обречённо киваю и сжимаюсь весь, вспоминая просто ощущение, что испытываю, видя в зеркале не Йена, а разукрашенную Йенну. Тесные туфли и корсет — отдельным пунктом.

Следующий вопрос уже к появившейся Тайре, которая словно нарочно тянула время, чтобы не ввязываться во всё это, предоставив возможность разобраться самим. И не понятно — мне с ними или со мной им.

— Долго тебе ещё тут, когда сможешь начать колдовать?

— Ты всё это придумал, тебе и колдовать. — Ответ ведьмы обескураживает всех троих.

Поворачиваемся к ней почти синхронно, и Лука, подозрительно прищурившись, подаёт голос первым:

— Это в каком смысле?

Непонимающе изгибает бровь, и я невольно следую его примеру. Анджей замирает, склонив голову набок и думая о чём-то своём. Отстранённый и будто где-то далеко.

— Я не могу пользоваться магией, и посему прекрасную княжну придётся собирать без использования чар. И раз уж ты такой опытный в подобных делах… — Кажется, что от волны исходящего от меня «энтузиазма» ссохнется и рассыплется прахом даже подвешенная под потолок летучая мышь. — Платье и остальную одежду возьмёшь в моём шкафу, щипцы и косметика на туалетном столике. Обувь я, так и быть, увеличу до нужного размера, но большего сделать не смогу. Мне большую часть ночи торчать у кровати Максвелла, чтобы провести ритуал и замедлить старение, и поэтому я не собираюсь тратить силы на ерунду.

— Восхитительно. — Цепляюсь за локоть монстролова, как за последнюю соломинку или плавающую на поверхности водоёма не утопшую доску. — Дакларден решит, что родители купили ему несколько часов утешения в ближайшем борделе.

Лука выглядит заинтересованным чуть больше, чем озадаченным. Складывает руки на груди, оценивающе обходит меня кругом и замирает по левую сторону, нахмурив лоб.

Одному только Анджею отчего-то смешно. Только Анджею, работёнка которого кажется мне необычайно привлекательной в этот момент.

***

По лестнице вверх втроём.

Молча, каждый о чём-то своём.

Молча до самой спальни, но не той, что я уже привык считать нашей или своей, а ведьмы. До двери, что неплотно притворена, до кровати с замысловатой кованой спинкой.

Туалетный столик, на котором баночек и кистей больше, чем когда-либо у моей сестры было. Шкаф, что явно увеличен изнутри магическим пассом. Масляная лампа и ростовое зеркало прямо рядом с изголовьем кровати. Кровати, что так широка, что вполне могла бы сгодиться на то, чтобы спать вчетвером.

Задумываюсь даже на мгновение, сколько же любовников было у Тайры, но Лука почти тут же распахивает дверцы шкафа, и все мысли вылетают из моей головы. Из моей бедной головы, которую вот-вот подвергнут новым истязаниям.

Кошусь в сторону чугунных щипцов и очень надеюсь, что удастся обойтись без крутых локонов. Надеюсь совершенно впустую, потому что ни одна приличная девушка не выйдет из дома, не причесавшись по последней моде. Ни одна приличная девушка… Ха.

— Зелёное, зелёное, зелёное… О, что это у нас тут? Неужто снова зелёное? Не стой столбом, княжна, можешь начинать раздеваться. У нас не так много времени, Тайра собирается вечером навестить этого упыря.

Кривлюсь, как если бы пытался скрыть зубную боль, и, пока Лука деловито перебирает многочисленные платья, оборачиваюсь к Анджею. Для опоры цепляюсь за резную спинку кровати. Холодная, и края лепестков впиваются в пальцы.

— Тоже хочешь поучаствовать? — спрашиваю без особой надежды, зная, что ему скоро идти, но что-то выдавить из себя нужно. Иначе неловкость того и гляди пролезет, отразится на лице. Неловкость оттого, что мы вроде как втроём в спальне, и вовсе не потому, что кто-то умирает или требуется срочное совещание.

Монстролов бросает короткое «ага» и делает шаг вперёд. Лука, перебирающий вешалки, замирает, и спина его становится подозрительно прямой. Словно раздумывает, притвориться истуканом или нет.

— И как же? Будешь крутить мне локоны? Или, как в прошлый раз, попробуешь переломать рёбра корсетом?

Лука негромко хмыкает себе под нос и оживает. Качает головой и, кажется, даже находит что-то. Что-то подходящее, на его вкус, и это тоже нисколько не обнадёживает.

— Ты сам попросил затянуть. — Небрежное пожатие плеч, и вот уже укладывает ладони на мои. Легонько сжимает их и проводит по рукам. — И не уточнил насколько.

— Так останешься?

Отрицательно мотает головой, и пальцы, что задержались на моих предплечьях, поднимаются назад.

Последнее время почти постоянно касается меня так или иначе. Касается не то затем, чтобы проверить, насколько я тёплый, не то затем, чтобы удержать нечто незримое, запомнить, как оно ощущается, и не забыть на время ударивших холодов.

— Не могу, нужно проверить ещё… — прикидывает в уме и быстро бросает эту затею, покачав головой, — много всего.

— Так, может, стоит подождать и отталкиваться уже от того, что нам раздобудет прекрасная княжна? — Лука подаёт голос и оборачивается наконец, придерживая перекинутым через руку нечто невнятное, смахивающее на тёмный чехол.

— Южнее от города, в соседнем порту, ожил захороненный ранней осенью крестьянин. — Тут же вспоминаю, как это было на старом, усеянном покосившимися надгробиями кладбище и огромное, слепленное из чёрт-те чего нечто. Кажется, из плотно законопаченного окна начинает задувать, иначе как мороз добрался до моей кожи? — Это не может подождать.

— Значит, долг зовёт. — Лука задумчиво почёсывает темнеющий подбородок, и я почему-то думаю о том, что никогда не видел, как он бреется. — Бедняга. Поди выкопайся, когда земля на три метра вглубь промёрзла.

— Значит, долг. — Анджей ни секунды не спорит с ним и вдруг берётся за ворот моей рубашки. Помедлив, подцепляет первую пуговицу.

Ощущения от этого смутные, но продолжаю стоять, не шелохнувшись. Как и внизу, предпочитаю слушать, не вмешиваясь до необходимости.

— Думаешь, она? Наша любительница роз?

— Думаю, что нет, но проверить бы не мешало. Сейчас только ещё одного некроманта-самоучки под боком не хватало.

— Тогда, может, подождёшь, пока я закончу с Йеном, и…

Отрицательно мотает головой и, сморгнув нечто, подозрительно похожее на растерянность, вытягивает из петлицы маленький, вырезанный из кости кругляшек.

— Нет. — Поворачивается в сторону кровати, на которой наёмник раскладывает длинное, почти в пол, тяжёлое шерстяное платье с глухим воротом и узкими рукавами. — Останься с ним. Просто так, на всякий случай.

— Ты же знаешь, что всё, что я могу противопоставить магии, — это сарказм. И что-то мне не верится, что мёртвые в этом много понимают.

— Знаю. — Анджей глядит на него и медленно расстёгивает пуговицу за пуговицей. — Но это лучше, чем совсем ничего.

— Всегда мечтал, чтобы меня оценили в чуть лучше, чем ничего.

— Прекрати, — одёргивает устало и всего в одно слово.

Не просит заткнуться и не считает нужным доходить до угроз. И это настораживает.

Настораживает не одного меня.

— С тобой всё нормально?

Анджей в ответ молча кивает на не зашторенное окно, за которым так и валит снег.

Перехватываю его запястье, остановившееся чуть ниже моего солнечного сплетения, и с силой сжимаю, привлекая к себе внимание:

— Так не уходи.

Глядит вниз, на мои пальцы, и едва хмурится, будто не знает, что со всем этим делать. Улыбается, как видавший многое старик улыбается наивному ребёнку.

Хотя почему «как»? Ребёнок я для него и есть. Для них обоих. Несмышлёный, порой откровенно недогадливый и глупый. Ребёнок. Которого можно напугать, повысив голос или слишком зло зыркнув. С которым нужно разговаривать негромко и вкрадчиво, чтобы понял.

— Всего день, княжна. От силы два.

— Целый день или целых два, — поправляю и всё никак не желаю отпускать его руку. Пальцы словно задубели и сжались намертво.

— Ну, если ты настаиваешь, то я постараюсь вернуться побыстрее.

Анджея, что без труда избавляется от хватки, отгибая их по одному, это явно веселит.

— Ещё как настаиваю.

Кивает, а я старательно делаю вид, что не замечаю их переглядок. Лука, вернувшись к шкафу, кладёт на кровать ещё одно платье. С пышным подъюбником и насыщенного коричного цвета. Что же, оба закрытые, по крайней мере, и не превратят меня в кроваво-красное вытянутое пятно. Уже за одно это, пожалуй, можно сказать «спасибо».

— Считай, что договорились, а теперь не мешай мне раздевать тебя. — Звучит двояко до дрожи. Звучит с подтекстом, несмотря на то, что явного его там быть не может и нет. Хотя бы потому, что Анджей произносит это донельзя буднично, и пальцы его двигаются так, чтобы лишний раз не коснуться всё больше и больше оголяющейся кожи. — Хочу посмотреть, что он для тебя выберет.

Киваю, но отчего-то не могу избавиться от невесть откуда взявшегося, чуждого мне прежде много лет желания прикрыться. Застегнуть пуговицы назад, вернуть на место только что выдернутый из шлёвок, не позволяющий штанам свалиться ремень.

И чёрт его знает, в чём дело. В том, что наблюдают оба, или в том, что наблюдают не по разнице, а сразу вдвоём.

И мысли об этом — вовсе не то, что сейчас должно бродить в моей голове. Вовсе не то, учитывая, что не одному мне каяться, если не сдержусь и ляпну чего.

И поэтому вместо признаний, таких лишних сейчас, совершенно не ко времени, пытаюсь отделаться глупыми вопросами.

— Я нравлюсь тебе в платье? — вырывается само собой, когда пальцы ложатся на плечи и сжимают их. В комнате не то чтобы холодно, но завернуться в одеяло или плащ хочется. Да так плотно, чтобы торчал один лишь кончик носа.

— Ты нравишься мне голым. — Конечно, кто бы сомневался… К чему вообще обращать внимание на какие-то тряпки? Лучше сразу переходить к сути! — Опусти руки.