Часть 2. Глава 6 (2/2)
Не называет.
***
— Что так долго? Решили вздремнуть на тёплом песочке? — помноженное эхом, раздаётся не то откуда-то снизу, не то сбоку, в темноте не разобрать, и вот тут меня действительно отпускает немного.
Едкий сарказм, как правило, не присущ человеку, угодившему в гнездо опасной монстрятины, а это значит, что Лука или ничего не нашёл, или нашёл что-то, не стоящее повышенного внимания.
— Угадал. — Анджей не считает нужным понижать голос до шёпота, но всё ещё не отпускает мой воротник. Удерживает рядом и осматривается. Освещение совсем скудное, дневной свет заглядывает в пещеру лишь со стороны входа и сквозь пару мелких выбоин на каменном, поросшем чем-то тёмным потолке. — Успел пошарить?
— Более чем. Иди сюда, похвастаюсь. — Его голос перестаёт быть шутливым.
Анджей подталкивает меня вперёд, шепчет на ухо смазанное «смотри под ноги» и разжимает пальцы. Обходит справа, и тут же становится холодно. И смутно страшно.
Спешу следом за ним и, разумеется, тут же цепляюсь за коварно притаившийся в темноте не то камень, не то какой-то глиняный сосуд, забитый землёй, что сюда течением занесло.
Жмурюсь, застывая на месте, надеясь, что никаких комментариев не последует, но…
— А нож зачем дал? Он же сам себя и заколет.
— Знаешь что? Можешь засунуть свои шуточки себе в…
— Тихо.
Закатываю глаза.
Ну конечно. Вечно нейтральная третья сторона. Спасибо, Анджей.
Прикусываю кончик языка и решаю, что в остроумии можно будет попрактиковаться в тёплой кухоньке в доме ведьмы, например. В тёплой безопасной кухоньке. Ну, и когда он будет не вооружён.
Подхожу ближе и нависаю над плечом присевшего на корточки чистильщика.
Глаза понемногу привыкают к темноте, и я вижу смутные очертания чего-то продолговатого. Вырастающего прямо из земли и уходящего почти под самый потолок.
Чего-то, смахивающего на печную трубу или каминный жёлоб.
Чего-то шершавого и покрытого странными буграми.
Даже тянусь вперёд, чтобы пощупать пальцами, как Лука, мгновенно отреагировав, перехватывает мою кисть. Стискивает своими горячими пальцами и отталкивает.
На контрасте с теми касаниями, к которым я уже привык, кажется слишком живым.
— Не стоит. Поймёшь, что это, и побежишь блевать.
— Что?..
— Присмотрись.
Послушно тянусь ещё ближе, чтобы равновесие сохранить, опираясь на плечо Анджея, приваливаясь к нему ещё и коленкой, старательно вглядываюсь… и отшатываюсь назад.
Тошнота прошивает мгновенно, и если бы желудок не сжимался от голода, то вывернуло бы наверняка.
Морщусь, стискиваю в ладони шероховатые ножны и всё-таки отворачиваюсь, чтобы продышаться.
— Это?..
Лука — сама любезность. Отвечает тут же, да ещё и начинает перечислять:
— Зубы. Ногти. Кажется, вижу фаланги чьих-то пальцев, осколки бедренной или какой-то другой крупной кости. Засохшая кровь, фрагменты толстой кишки…
— Спасибо, я понял. Не продолжай.
Дышу носом и намертво сцепив челюсти. Почти не слушаю, о чём они говорят, и мечтаю только побыстрее свалить наружу.
Понимаю, сам напросился, и глупо было ожидать, что всё закончится прогулкой по пустынному пляжу, но дурнота продолжает наступать.
Смотрю куда угодно, только не на тот столб. Куда угодно… пока взглядом не упираюсь в нечто тёмное, словно приклеенное к стене или даже наполовину вмурованное в неё.
Тёмное и очертаниями напоминающее человеческое тело. Голову и плечи так точно. Выглядит каменным и неподвижным, поэтому рискую сделать шаг вперёд.
Затем ещё.
И ещё.
Пока почти не упрусь в этот странный предмет или водами прилива притащенную откуда-то статую. Вряд ли бы поток смог вот так вбить её в стену…
Замираю в шаге и, ведомый каким-то странным чувством, касаюсь раскрытой ладонью. Тут же отдёргиваю её, потому что пальцы натыкаются не на холодную твёрдость камня, а на склизкие, плотно намотанные на что-то водоросли. Которые уже начинают пованивать.
— А это что? — спрашиваю, ни к кому конкретно не обращаясь, но на мой голос неожиданно оборачиваются оба. Как-то слаженно и даже не пререкаясь.
Подходят ближе и, в отличие от меня, кажется, сразу же понимают, в чём дело.
Тишина устанавливается такая, что звук, с которым волны разбиваются о берег, кажется зловещим шипением или даже шёпотом.
Анджей вцепляется в свой меч, а Лука перехватывает меня поперёк пояса и едва ли не волоком тащит к выходу из пещеры.
— Я же говорил тебе! — злобно шипит, даже не поворачивая головы. — Говорил!
Чистильщик отмалчивается, а я всё ещё не могу понять, что происходит.
— Может быть, кто-нибудь и мне скажет?.. — и даже пытаюсь выяснить, но наталкиваюсь лишь на резкое «Шевелись, тебе говорят!» и замолкаю.
Лука выпихивает меня на свет и выглядит так, словно готов взорваться в любую секунду. И взрывается тут же, стоит только чистильщику, выбравшемуся последним, открыть рот.
— Вы двое — к пирсу, а я…
— А ты иди на хер со своим «я»! Либо остаёмся все вместе, либо оставим пацана, ты дашь мне по-человечески вооружиться, и вернёмся с закатом! Никаких «я»!
— Послушай…
— Я только и делаю, что тебя слушаю! Целые сутки слушаю! Мало?!
— Пока мы будем бегать туда-сюда, она прихватит кого ещё, а этот, — ничего хорошего не обещающий кивок в сторону зияющего чернотой входа в пещеру, — успеет окуклиться и вылезти.
Боже, как же я устал от этого. Устал за каких-то несколько часов от ощущения собственной непроходимой глупости. Чувствую себя глубоко лишним уже в который раз. Непосвящённым даже в малую толику их тайн, ничего не знающим об ИХ мире.
О существе, что слепило странный кокон из водорослей и сейчас скрывается под водой.
О том, что внутри этого самого кокона кто-то есть. Кто-то почти живой.
— Ты не знаешь, скольких ещё она успела утащить под воду! Я бы не стал рисковать. Не с открытой спиной.
Далёкий раскат грома. Вспышки молнии не видно. Лишь ветер усиливается.
Повисшая пауза становится зловещей.
— И как только я справлялся все эти годы? Без тебя?
Лука дёргается, как от хорошей пощёчины, и делает шаг в сторону. Всё это время продолжал удерживать меня рядом, теперь же отступает, опуская руку.
Воды ощутимо прибыло. Чёрные грозовые тучи, что, казалось, зависли далеко над горизонтом, теперь совсем близко.
— Хочешь сейчас об этом поговорить? — наёмник спрашивает это у носка своего ботинка, не иначе. Не поднимая взгляда.
Анджей так же предпочитает, прищурившись, буравить неспокойную водную гладь.
Молчит.
— Что бы со мной ни случилось… — начинает терпеливо, издалека, явно пробуя снова уговорить.
И это кажется странно несправедливым мне. Мне, которого всегда убеждали подзатыльниками и тычками. Но не потому ли, что этого упрямого наёмника бесполезно бить?
Наёмника, который перебивает его на полуслове тут же, не давая договорить:
— Ты всё равно не умрёшь, я знаю. А ещё я знаю, что ты можешь лишиться глаз или рук. И они не отрастут снова. Знаю, что, когда ломают кости, тебе так же больно, а перебитый позвоночник будет вставать на место несколько дней. А ещё я знаю, что если она утащит тебя под воду, то умирать ты будешь снова и снова, и так тысячи раз, пока не вдохнёшь. Остаёшься? Прекрасно. Я с тобой.
Анджей вздыхает как-то слишком обречённо. Опускает плечи. Кажется, даже едва улыбается, приподнимая кончики губ, и тут же стирает всё со своего лица. Словно не было. Никаких эмоций.
Секунда лишь, а как сжимается всё внутри.
От того, что ОН знает, а я — нет.
От того, что кому-то не наплевать на него и этот кто-то может что-то сделать, а я…
А я… бесполезный. Пустой и слабый.
Я, которому он велит держаться подальше от воды и бежать в доки. Найти кого-нибудь из моряков или вовсе добраться до дома ведьмы, не сходя с оживлённых улиц. Ждать их обоих там.
Их. Не его.
Их… Вместе.
Если бы их дороги не разошлись когда-то, Анджей бы заметил меня вообще? Взял бы с собой? Каким бы на мольбы был ответ?..
Кажется, догадываюсь.
Сжимаю кулаки.
— Нет.
Чистильщику чудится, что он ослышался. Лука, нервозно подкидывающий нож, замирает, удерживая лезвие за остриё.
— Что?
— Я не уйду. Останусь тоже.
Смотрит на меня как на идиота, но я упрямо не отвожу взгляд.
Пальцы конвульсивно сжимают ножны. Сжимают абсолютно бесполезный для меня нож. Уверенности на крупицу больше с ним лишь, и только…
Ноги приросли к песку и мелким камешкам, притащенным приливом.
Не пойду.
Вспышка прямо над головой. Вот-вот польёт.
— Не время для сцен, малыш. — В голосе Луки не скрытая, но угроза.
Анджей тяжело выдыхает и сбрасывает меч с плеча. Расстёгивает ремень. Стаскивает шкуру за край.
— Нет больше времени. Не успел.
Не понимаю, о чём он, пока взгляд не перевожу на волнующиеся, неспокойные воды. Пока вблизи берега, метрах в пятидесяти, не более, не покажется абсолютно чёрная, облепленная не то волосами, не то какими-то тряпками голова.
— Отойди.
Послушно пячусь, медленно меняясь местами с расстегнувшим пряжку плаща наёмником, и во все глаза пялюсь на приближающееся к берегу существо.
Тщедушное, и вполовину не такое угрожающее на вид, как гули, с которыми мне так не посчастливилось познакомиться в заброшенной сторожке.
Плывёт. После переходит на шаг.
Голова. Шея. Голая грудь.
Обрывок верёвки, болтающийся почти до самых колен, изогнутых в обратную сторону, ломаных.
Впалый живот. Стройные босые ноги.
Обрывки платья. Некогда замысловатые кружева и столь ненавистный мне корсет.
Она выглядит хрупкой. Совершенно неопасной.
Пока Анджей не начинает медленно пятиться, очерчивая в воздухе полукруг остриём меча.
Лицо Луки искажено словно от приступа противной ноющей боли.
Её лицо до подбородка сокрыто налипшими волосами. На её пальцах — на глазах становящиеся опасными стилетами, блестящие от какой-то смолянистой дряни когти.
— Никогда не доверяй скупердяям, Йен. Обращайся к профессионалам.
— Что? — оборачиваюсь на столь неуместную сейчас шутку Луки, скорее, потому, что едва ли не впервые за всё это время он обратился ко мне по имени, и тут же невольно становлюсь чуть ближе к нему. Совсем немного. Два шага.
Подрагивающими пальцами стаскиваю ножны с блестящего, царапинами покрытого лезвия. Лезвия, что так и ходит из стороны в сторону в моих руках.
— А лучше и вовсе никогда не имей дела с тёмными ведьмами. Захочешь избавиться от такой — нанимай монстролова, а не топи с камнем на шее. Через пару столетий, когда верёвка перегниёт, она обязательно вылезет.
Так вот кто повадился таскать моряков… Ведьма. Очень обозлённая и мёртвая ведьма.
— Не болтай, — одёргивает его Анджей, а сам следит даже не за лицом или руками вылезшей на песок твари, а за её ногами.
Она же, кажется, словно присматривается к каждому из нас, ведёт головой, будто втягивая ноздрями воздух, и покачивается.
Словно входя в транс.
Словно не собирается нападать.
Словно не испытывает голода, как все порождения чёрной магии или ночи, не боится. Ни Анджея, ни его тёмного клинка.
Зато её боюсь я.
Стоит только мёртвой ведьме повернуть в мою сторону голову, как тут же пальцы в дрожь. Стучат зубы. Тут же колени ватные, неверные. Тут же пронизывающий тонкий лёд под кожей.
Сердце сбивается с ритма, стучит вдвое медленнее, и я ощущаю, как всю грудину охватывает пылающая боль. Не могу дышать.
— Она чувствует твой страх, идиот, — одновременно с тем, как Анджей наносит первый удар, шипит мне Лука. — Прекрати! Или потонем все!
Послушно киваю, а сам ничего поделать не могу.
Ведьма уходит от клинка и, пригнувшись, звонко хлопает в ладоши. Один раз, второй…
Как каракатица пятится к воде и, замочив ноги, проделывает свой странный ритуал ещё раз.
Не понимаю, для чего, первые несколько секунд.
Не понимаю, пока по поверхности воды, и без того рябью подёрнутой, не пойдут круги. Сразу в трёх местах.
И если сама ведьма поднималась медленно, вышагивала, ступая на берег, то те, кто откликнулись на её зов, не стали тратить много времени.
Один прыжок.
Гнутые спины, поросшие чешуёй бока. Обезображенные лица и выскобленные подчистую полости вместо животов. В разорванных ртах — острейшие пики в два ряда.
Вёрткие. Приказа не ждут, и первым, кого обступают, оказывается Лука. Лука, который был чертовски прав насчёт арбалета и палаша.
Все трое наступают разом, синхронно, и тот, что левее, замахивается первым, заносит для удара изуродованную беспалую культю. Мажет, лишается свисающего подобно застиранной тряпке лоскута кожи с груди и даже не вздрагивает.
— Мёртвые боли не чувствуют. — Снова рядом со мной, перехватив кинжал в другую руку, следит за всеми тремя наступающими, ведьму предоставив Анджею, а меня, стараясь не делать резких движений, тянет за рукав. — Давай-ка сюда. К пещере. Держись ближе к стене.
Кажется, наледь немного оттаивает, первый страх уходит, и я могу кивнуть в ответ.
Хорошо. Ладно. Как скажешь.
Только. Не. Отходи. От. Меня.
Только не отходи…
И он не отходит. Крутится поблизости, то и дело отшвыривая одного из этих тухляков, но это всё, что он сейчас может.
Лишь кромсать, нанося резкие быстрые удары, уворачиваясь от медлительных неуклюжих атак.
Догадываюсь, что для того, чтобы убить подобное существо, нужно, по крайней мере, снести ему голову, но Лука не может рисковать. Стоит лезвию застрять меж позвонков одного из них и…
Не думаю об этом. Гоню прочь.
Продержаться, пока Анджей не порубит саму ведьму, только и всего. Что она одна против него?
Что?..
Нахожу взглядом их — его спину и её… И вместо спутанного кубла волос вдруг вижу жёлтый внимательный глаз. Моргает раз, другой и…
Всё. В лёгких нет больше воздуха, их наполнило горьковатой морской водой.
Пячусь, пока в спину не ударяет холодный камень.
Ужас новой волной накатывает. Захлёстывает с головой.
Закричать бы, да не слушается рот. Хрипеть выходит только, и то на грани боли. На грани разрыва голосовых связок. На грани всего.
Рёбра сжимаются, кажется, стискивая и без того едва-едва качающее кровь сердце, и выдавленный нечеловеческим усилием воли из горла крик выходит скулежом. По-собачьи жалобным и обречённым.
Нож, и прежде бесполезный, падает, а я, скрученный агонией, в красках представляющий, как тону, сворачиваюсь в комок.
Словно издалека слышу чей-то сердитый окрик, затем ещё один, но голос уже другой…
Вой… Словно саваном, накрывает чернотой.
Тучи с неба обрушиваются, обволакивая всё пеленой.
Ведьма воет — теперь уже не сомневаюсь, что это именно она, — то далеко, то прямо над моей головой.
Ведьма воет, и темно становится так, как не было ни единой ночью, что я провёл.
Тьмы так много, что кажется, будто она не только вокруг — она уже внутри, прямо во мне.
Звонкий лязг совсем близко, и нечто липкое брызгами оседает на моём лице. Нечто липкое и всё ещё тёплое. Нечто, что, скатываясь на губы, оказывается сладко-солоноватым. Противным.
Мгновение — и этим липким омывает с головой. Плещет снизу вверх, на лицо и куртку. Оседая на волосах и ладонях.
Не может быть!..
Заставляю себя дышать, широко распахнув рот.
Заставляю себя моргать, несмотря на то что веки, кажется, слипнутся насмерть, стоит только сомкнуть их.
Сжимаю ладони в кулаки, ногтями впиваясь в мягкую плоть.
Слова Луки звенят в моей голове, словно кто-то незримый то и дело касается пальцем туго натянутой струны.
Ей нужен мой страх.
Страх мой ей.
Нужен.
Нет!
Рукоять ножа ощущается где-то под бедром. Тянусь к ней, нашариваю и сжимаю. Пусть неправильно, пусть кое-как.
Держу и раз за разом представляю, как чёрный двуруч отсекает её голову.
Как та отлетает в сторону и катится по песку.
Как медленно оседает тело.
Как одна за другой гибнут остальные твари, от меча или кинжала — не важно. Почему-то сейчас безоговорочно верю в них обоих.
В них, а не в неё.
Не в неё, которая лишь одна из многих. Лишь на одну или две страницы в чужом дневнике.
Не в тварь, что отрастила жабры и промышляет колдовством, пожирая чужие страхи. Не в неё…
Кажется, начинает моросить дождь.
Кажется, я и вовсе ослеп на какое-то время.
В подошву моего сапога вдруг ударяет что-то, и я отдёргиваю ногу настолько поспешно, что умудряюсь глубоко рассечь ножом собственное бедро.
Не замечаю этого.
Только горячо стало коже на миг — и тут же всё, ткань мокнет.
Потому что предмет, что коснулся моей ноги, круглый и долгое время пролежавший в воде. Потому что это — крайне грубо отчекрыженная голова одного из окуклившихся матросов.
Голова, что всё ещё открывает унизанный зубами рот. Конвульсивно или потому, что может и без тела продолжать в каком-то смысле «жить».
Отталкиваю её в сторону, наблюдаю, как катится и, работая челюстями, зарывается в песок.
Выглядит нелепым куском мяса.
Выглядит совершенно нестрашно.
Мерзко, глупо, сюрреалистично…
Дышать проще становится, несмотря на то что уши ладонями всё ещё зажать хочется.
Зажмуриться. Закусить губу.
Не слышать, не видеть, не ощущать.
Ни визга, ни воя, ни хриплого рычания.
Ни звона стали и выкриков. Выкриков, которые я попросту перестаю различать в обрушившейся с неба буре.
Буре, которая начинает рассеиваться и затихать, стоит мне только немного успокоиться и взять себя в руки.
Ладони совершенно чистые, если не считать налипших на кожу песчинок. Ни капли чужой крови.
Привиделось?..
Неужто всё чёртов страх?
Поэтому Лука так не хотел, чтобы я оставался с ними? Не из-за вспыхнувшей ревности? Наперёд знал, что это случится?
Что я, не готовый к стычке с их миром, утащу за собой всех, позволив забраться в свою голову? Что вместо того, чтоб приглядывать друг за другом, как это было всегда, им обоим придётся следить за мной?
Подставляться из-за меня…
Вдох-выдох.
Пальцы покрепче сжать.
Не девчонка.
Пусть трус, пусть слабый, пусть все поджилки дрожат.
Просто дышать, прочищая сознание. Просто дышать, убеждая себя, что всё это не ночной кошмар, а значит, стоит пережить единожды — и закончится. Не из раза в раз приходить будет, не заберёт и не утопит.
Единожды пережить, всего-то лишь одно-единственное чувство заглушить.
Пытаюсь сосредоточиться на другом, том, что сейчас сильнее остальных и куда больнее бьёт. Пытаюсь сосредоточиться на… ревности.
Вспоминаю все их переглядки и странноватые порой диалоги.
Флирт и столь явные неотболевшие обиды.
Как Анджей улыбается украдкой и тут же прячет это.
Как Анджей дорожит им, несмотря ни на что.
Представляю, насколько близки они были и сколько всего могло между ними быть.
Сколько всего ещё может быть.
Веки жжёт. Ресницы, словно после купания в солёной воде, липкие. Сжатые зубы ноют.
Упрямо перед собой смотреть, покусывая губу. Смутные силуэты начать различать, услышать голос Луки неожиданно близко.
И наконец плотная дымка уходит. Рассеивается, поднимаясь вверх, словно невесомый пар. Выцветает, касаясь облаков.
Солнце всё ещё, оказывается, светит. И ни намёка на грузные, тяжело нависшие тучи.
Ведьма ближе, чем мне хотелось бы. Но и Анджей тоже.
Анджей, у которого на лице три новые царапины и, кажется, распорота куртка. Которому явно досталось в накатившей черноте, должно быть, спутавшей даже чистильщика. Даже его…
Взглядом неосознанно начинаю искать второго, и первое, за что удаётся уцепиться глазам, — это кровавый, по мокрому песку тянущийся след. Ничком завалившееся обезглавленное тело и, наконец, Луку. Недалеко, метрах в двадцати.
Сразу понимаю, что его почти не слушается плетью повисшая вдоль тела правая рука, а кинжал уляпан больше чем по рукоять. Пятится немного странно, то и дело пресекая инстинктивную попытку прикрыть правый же бок, и я, присмотревшись, и на его одежде вижу расплывающееся тёмное пятно.
Пятится с явной неохотой, то и дело бросая взгляды на чистильщика, улучив момент, и тут же уклоняется от медлительных грубоватых атак.
Кажется, они вовсе не пытаются его достать. Оттеснить в сторону пирса и измотать.
У одного из пропавших матросов отсутствует кисть, а череп второго скошен в сторону и пробит. Только не чувствуют они. Ни боли, ни усталости. Ни голода. Слышат лишь повеления своей госпожи.
Случается нечто странное, и, как в лаборатории ведьмы, вдруг начинаю видеть.
Видеть Луку таким, как он есть, окружённым каким-то светлым мерцающим сиянием, а мертвецов — почти такими же чёрными, как и ведьма.
Перевожу на неё взгляд и тут же жалею об этом.
Потому что теперь вижу её истинное лицо. Вижу то, что скрывают прядями упавшие на скулы и подбородок волосы.
Вижу длинного мясистого придонного червя, что удобно устроился в её левой глазнице, и тот самый, пронзительно жёлтый, почти пылающий глаз в уцелевшей правой.
Вижу беззубый распахнутый рот и кожей чувствую, что она меня видит тоже.
Видит не беспомощного мальчишку, но ЭТО.
Видит и, Анджея пихнув в грудь, разворачивается и пялится только в мою сторону. Словно принюхивается и…
Совершив немыслимый кульбит, ступнями оттолкнувшись от вмиг затвердевшего песка, ломает чистильщику шею.
В мгновение.
В то самое, когда он, отвлёкшись, смотрит именно на меня.
Один-единственный быстрый взгляд.
Секунда отвлечённого внимания и…
Ладонь оказывается около моего рта так быстро, что я негромко вскрикиваю от вспыхнувшей боли, когда зубы с силой сжимаются на мясистом треугольнике. Но ничего не могу поделать, впиваюсь резцами в не желающую поддаваться кожу только сильнее.
Единственный способ подавить крик.
Ломает, просто оказавшись за его спиной и совершив одно резкое движение.
Почти не увидел её рук.
Только услышал хруст. Как тело падает и то, что пальцы остаются лежать на рукояти меча.
Я знаю, что это не убьёт его в известном смысле.
Я знаю, что он очухается и снова встанет.
Я помню всё то, что совсем недавно говорил ему Лука, и на глазах выступают слёзы. Непрошеные и нисколько не злые.
На глазах выступают слёзы, слишком быстро всё. Слишком ужасно в своей простоте.
Лука громко чертыхается и, не рассчитав, делает выпад вперёд. Его кинжал застревает в чужой глотке, но ему самому, должно быть, уже не хватает сил, чтобы перерубить чужой хребет, и он просто вбивает лезвие поглубже, ударом ноги валит начавшего истекать непонятной чёрной жижей мертвеца на песок.
Валит одного, и на него самого тут же набрасывается второй… Сбивает с ног, всем весом давит и пытается добраться до незащищённого горла своей страшной распахнутой пастью.
Понимаю, что если прихватит, цапнет хотя бы раз, то всё. Кусок вырвет, а дыру оставит такую, что никакой тряпкой не заткнёшь.
Остались вдвоём.
Я остался один на один с припавшей к земле ведьмой.
Всё ещё вижу её истинный облик. Вижу налипших на топорщащиеся худые лопатки моллюсков и тускло светящиеся замысловатые руны на ошмётке верёвки.
Отвратительное чавканье, раздавшееся откуда-то сбоку, заставляет меня дёрнуться. Заставляет меня смотреть прямо перед собой. На неё.
Если поверну голову и увижу, что и второй тоже… сойду с ума.
Если увижу, что второй, который так не хотел, чтобы я тащился с ними, мёртв, то…
Ведьма шипит и гнёт спину, как кошка.
Подбирается ближе, скрюченными пальцами увязая в песке.
Её голова, кажется, может крутиться против своей оси. Её голова, кажется, давно раздувшаяся и являющаяся всего лишь домом для пары морских червей, сейчас дёрнется и свесится набок.
Ближе. Ещё…
Паралич.
Вскочить на ноги и бежать. Броситься к пристани, закричать, призывая помощь. Что-нибудь.
Последние метры разделяют.
Глаза жжёт, всё это время даже не моргаю.
Забываю о том, что всё ещё сжимаю нож.
Абсолютно бесполезный.
Она вытягивает руку, касается пальцами носка моего ботинка. Поглаживает его, словно пробуя на ощупь, и с силой дёргает на себя.
Затылок встречается с твёрдой скалой.
Стаскивает на песок и быстро, как захватившая добычу каракатица, за собой тащит, зажав мою лодыжку словно в кузнечных тисках. К набегающей волне.
Не могу пошевелиться.
Не могу дышать.
Открыть рот и закричать.
Ни-че-го.
Ничего, пока штанины не намокнут, а кожу не обожжёт ледяной водой.
Начинаю барахтаться, глотая воду, пытаюсь ударить ведьму по руке, оттолкнуть, выбиться, умудряюсь перекатиться на живот и замираю вдруг.
Встречаемся взглядами. С Лукой.
Живым, пусть и порядком потрёпанным. Зажимающим рану на ключице и заплывшим от хорошего удара левым глазом. С разбитым ртом и свезённым подбородком.
Около той самой скалы стоит, привалившись к твёрдому камню плечом, и просто ждёт.
Ждёт, пока она утащит меня под воду.
Он просто ждёт!
Разочарование, ужас, сковывающий до судорог в ногах холод…
Всё смешивается в одно.
Берег пологий, но становится всё глубже, и, чтобы вздохнуть, приходится цепляться ладонями за каменистое дно, опираться на него и вытягивать шею.
Выбирать, глотнуть воздуха или закричать в надежде на то, что Анджей очнётся.
Приходится выбирать.
Совсем недолго.
Пока не накроет с головой.
Вода забивается в ноздри, лезет в уши и раздражает глаза.
Спешно смыкаю губы, пусть и понимая, что тщетно. Цепляюсь за подводные валуны, обдирая руки, но она упорно тащит меня за собой, то и дело нажимая на затылок своей когтистой лапой, не позволяя всплыть.
Тащит и, кажется, скрывается уже по плечо, как дёргается, замирает на месте, оборачивается словно на какой-то окрик или свист и разжимает хватку.
Отталкиваю её ногой, выворачиваясь, всплываю, жадно хватаю ртом воздух, пытаюсь не согнуться напополам от боли в лёгких и вижу, что ведьма, вереща и ругаясь на каком-то своём языке, похожем на уханье сов, пытается выскрести длиннющими когтями глубоко засевшее в её единственном глазу лезвие кинжала.
Спешно пячусь назад, стараюсь не угодить под набегающую волну и не могу сдержать крика, когда спиной наталкиваюсь на что-то твёрдое. Очень вовремя вспоминаю о припрятанном в пещере, дозревающем до обращения бродяге и готовлюсь к вспышке сильнейшей боли. Почему-то мне представляется именно такая, когда откусывают голову.
Но вместо этого меня хватают за шкирку и, с силой дёрнув, тащат спиной вперёд, к берегу.
Я готов плакать от облегчения и благодарности, когда, спешно обернувшись, успеваю увидеть только знакомый пообтёршийся кожаный шнурок и намокшие, в беспорядке налипшие на шею и ворот куртки сожжённые красителем волосы.
Ведьма тем временем цепляется за рукоять и медленно, то и дело поворачивая неловкие, плотно не смыкающиеся вокруг дерева пальцы, вытягивает лезвие из свежей раны. Шипит и, даже если не ощущает боль, выглядит очень, очень злой.
Меня едва не сшибает с ног набежавшей волной.
Всё те же пальцы тянут вверх, не позволяя упасть, а как только она, улучив момент, отталкивается от дна и совершает чудовищный по своей протяжённости прыжок, вытянув руки, меня буквально швыряют вперёд, придав ускорение увесистым тычком в спину.
Заваливаюсь на четвереньки, режу ладони о мелкие, отчего-то не отполированные водой до идеальной гладкости камни и, не обращая никакого внимания на боль, спешно выползаю на берег, пока не догнало очередной волной. Пока не потащило назад, на дно.
Не понимаю как, но оказываюсь около тела Анджея и только тогда заставляю себя остановиться и прислушаться.
Только тогда понимаю, что следом никто не идёт. Только тогда…
Оборачиваюсь и совершенно неловко плюхаюсь на задницу.
Чистое, пусть уже и уходящее в синеву вечернее небо, ни одной тучи. Раскинувшееся до самого горизонта море…
И ничего больше. Никого.
Анджей глухо стонет и перекатывается на спину. Касается подбородка рукой и открывает глаза.
Понимаю, что плачу, только когда он приподнимается на локтях и смотрит прямо перед собой. Мутным, всё ещё ничего не понимающим взглядом.
Кривится.
Встречается глазами с моими, смотрит куда-то за моё плечо, едва не завалившись набок, вскакивает на ноги и оборачивается.
Один раз, второй…
Прохожусь по лицу перепачканными в песке ладонями, размазывая грязь. Пальцы дрожат, как у больного лихорадкой, но почти не чувствую холода.
Не чувствую ничего сейчас.
А море всё лижет песок, волна за волной.
— Где?!..
Вскидываюсь, чтобы взглянуть в его лицо. Перекошенное не только шрамами.
Ему не нужно уточнять или произносить имени. Ему не нужно произносить больше ничего.
Нахожу в себе силы только кивнуть в сторону водной глади и уткнуться в колени носом.
Этого слишком много для меня.
Слишком.
Анджей оказывается около кромки воды ненормально быстро. Не останавливаясь заходит по бедро, и больше всего мне хочется закричать на него.
Умолять остаться. Вернуться на берег. Больше всего…
Молчу. Просто потому, что не имею права раскрывать рта. Просто потому, что, в отличие от меня, он, должно быть, знает, что делает.
Зверски грызу костяшки правой руки и понимаю, что если просто пикну сейчас, то меня вывернет. Холодной отвратительной водой, которой я наглотался, и горькой противной желчью.
Меня вывернет моим же собственным желудком и внутренностями. Меня вывернет наизнанку.
Ныряет.
Набираю во всё ещё побаливающие лёгкие побольше воздуха и начинаю считать. Про себя, не разжимая зубов.
Показывается на поверхности спустя полминуты.
Вдыхает, снова уходит с головой.
Ещё раз…
Рыданиями накрывает с новой силой. Накрывает, как обвалившимся пологом или сорвавшейся с гардины шторой. Накрывает и душит, заставляя сотрясаться и то и дело давиться собственным языком.
Упрямо считаю снова, сбиваясь раз десять, дохожу до сорока, и он наконец появляется на поверхности.
Появляется, и я, несмотря на то что думал, что больше никогда не смогу подняться с песка, вскакиваю на ноги.
Всё-таки нашёл.
Держит за ворот куртки, гребёт одной рукой. Когда встаёт, тащит уже, перехватив под мышками, и, кажется, это стоит ему всех оставшихся сил.
Совсем как Лука меня пару чудовищно долгих минут назад, швыряет его на песок и, упав рядом, перекатывает на живот. Неподвижного и отдающего синевой.
Удерживает голову над водой и с силой лупит раскрытой ладонью между лопатками.
Шлепок, второй…
Приступ кашля и судорожный, сдавленный вдох раздаётся лишь на шестой.
Живой!
Отплёвывается кровью, едва не кричит, порывается свернуться в комок, чтобы прикрыть, должно быть, от чудовищной боли пылающую грудину, и жадно дышит. Жмурится, пытается приподняться, опираясь на непострадавшую руку, и тут же падает назад.
Тогда Анджей, втягивающий воздух точно так же, затаскивает его на своё бедро, перекатывает на спину и приподнимает голову, упирая затылком в свой живот. Мельком глядит на рану на ключице.
Мне хочется подойти ближе. Хочется убедиться, что всё в порядке, и просто… просто сказать что-то. Неважно что.
Не могу заставить себя сделать это и снова опускаюсь на песок. Скосив глаза, принимаюсь разглядывать чёрное лезвие чужого брошенного меча. Разглядывать песчинки и мелкие ракушки, грязь под собственными, обломанными под самый корень ногтями и мелкие порезы. Разглядывать что угодно.
— А ведьма? — отплевавшись и как следует прокашлявшись, подаёт голос неудавшийся утопленник, и я наконец могу поверить в то, что он по-настоящему живой.
— Уплыла. — Голос Анджея становится мрачным, и он оборачивается ко входу в пещеру. Оборачивается и долго смотрит, должно быть, размышляя о том, что делать с последним телом. Размышляя о чём-то своём.
Глядит в мою сторону вдруг, и только сейчас ощущаю, насколько всё-таки ледяной была вода. Только потому, что, кажется, ужас наконец отступил и нервные окончания снова ожили.
Ощущаю, что ещё немного — и заработаю обморожение или воспаление лёгких.
Ощущаю это таким далёким и каким-то абсолютно неважным сейчас. Глупым.
У всё-таки привставшего Луки губы тоже синие и жуткие, кровью налившиеся глаза.
— Протащила по дну, гадина. А после бросила и унеслась. Думал, голову расплющит. Как поймаю — в святой воде сварю суку.
Анджей глядит на него сверху вниз, а после запрокидывает голову и смеётся. Смеётся долго и до истерических ноток. Как будто бы только что один из внутренних, так тщательно оберегаемых барьеров рухнул.
Никогда раньше я не видел его настолько живым, как сейчас.